Рада Никитична Аджубей. Собственно, на этом можно было бы поставить точку. Каждый, кто хоть сколько-нибудь интересуется отечественной культурой и для кого слова «Наука и жизнь» — не пустой звук, знают это имя.

Спасибо за добрые слова и в адрес журнала, и в мой. Это очень приятно. Такая моральная поддержка дорогого стоит. И вам тоже здоровья и оптимизма, как вы желаете мне. Всего доброго.

Рада Никитична, здравствуйте.
Я слышала много тёплых слов о вас от моей свекрови Маргариты Андреевны (царствие ей небесное), а журнал знаю с детства (отец очень его любил), с будущим мужем познакомилась благодаря переведённому им и опубликованному у вас очень меня тогда насмешившему рассказу «Рецепт убийства». С тех пор думаю, что чудеса бывают... Желаю вам здоровья и счастья, долгих творческих лет и тёплых солнечных дней в мыслях.
Татьяна, Владивосток.

Дорогая Татьяна из Владивостока, спасибо за замечательный отклик, очень меня позабавило и порадовало, что вы со своим мужем познакомились благодаря журналу «Наука и жизнь». Приятно услышать добрые слова от верных читателей, от верных друзей.

Уважаемая Рада Никитична!
Будет ли в НЖ место альтернативному подходу в теоретической физике? Спасибо.
Валерий Владимирович.

Как всякое популярное издание, журнал «Наука и жизнь» старается рассказывать понятным языком об открытиях и теориях, которые уже опубликованы в научных журналах и стали достоянием мировой науки. Среди них есть место и гипотезам. И такие гипотезы можно считать альтернативными. Но выдвигают их учёные, специалисты в своей области. Поймите, редакция не экспертный совет. У нас нет возможности оценить гипотезу. А вводить в заблуждение читателей — не в наших правилах.

Уважаемая Рада Никитична!
Почему, на ваш взгляд, «Наука и жизнь» пользовалась огромной популярностью в 1960—1970-е годы? Благодаря чему? Интересу общества к науке, заниматься которой тогда было престижно, или особенностям самого журнала? Я, признаюсь, не была фанатом вашего журнала никогда, зато для меня был праздником каждый выход журнала «Химия и жизнь», хотя, будучи школьницей, далеко не всё там понимала. Но именно подача материалов меня привлекала в этом журнале: всегда присутствовал лёгкий юмор, чувствовалась любовь к читателю, был «разговор» с читателем (не в том смысле, что «переписка», а именно в подаче материалов). Почему «Наука и жизнь» всегда слишком серьёзна, излишне прямолинейна и по сей день её многие статьи напоминают передовицы газеты «Правда»? Никогда практически не поднимаются дискуссионные темы, которые всегда интересны читателю. Вы считаете, что в этом «сила» журнала?
Наталья Иванова.

Замечательно интересный вопрос. И очень содержательный. Нет, я совсем не считаю, что казённый академизм, сухость, сложность — составляющие достоинства. Это признак халтуры, мягче — недоработок. Но сравнение с «передовицами» «Правды» — чересчур. Меня это насмешило. А вы читали «передовицы» «Правды»? Я — нет. Но стиль и дух знаю. Боюсь, что у вас это — штамп, за которым нет конкретного содержания. Сразу скажу, что критика ваша справедлива для времени начиная с 1980-х годов. Начался застой. Общие болезни переходят и на отдельные части организма. А во времена, когда «Наука и жизнь» возродилась (1961 год; а вообще-то её послереволюционное начало приходится на 1934 год) в том виде, какой её знают наши читатели, была молода, ей были присущи почти все плюсы, которые привлекали вас в «Химии и жизни».

Из тех 1960-х — популярность «Науки и жизни». Тогда это было открытие, откровение, революция. А революция шла широким фронтом: новые журналы — «Юность», «Иностранная литература», еженедельники «Неделя» и «За рубежом», театр «Современник». Поэты, читающие свои стихи перед тысячной толпой на площади Маяковского и в Большой аудитории Политехнического музея, — Ахмадулина, Окуджава, Вознесенский, Рождественский... Из тех времён — их слава, оттуда и популярность «Науки и жизни». И время это имеет, как я уже говорила, название — «оттепель», пора надежд. К несчастью, не сбывшихся.

Такова была зелёная лужайка, на которой пророс журнал «Наука и жизнь». Это было абсолютно новаторское издание. Что же привлекало? Журнал был обращён к людям, к семье, к человеку. Вам, тогда не жившим, не понять, что это был идеологический прорыв. На страницах — статьи самых известных учёных, самые смелые научные идеи. И даже — фото гена. Это была сенсация! Ведь в те времена в Советском Союзе генетика и гены не существовали, были под запретом. И рядом — полузапретный Честертон с его удивительным парадоксальным анализом человеческой натуры, фантастические рассказы Брэдбери, повести Амосова, Окуджавы и многое, многое другое. И всё это переслоено «гарниром»: шутки, анекдоты, мелкие заметки, рукоделие, задачки, кроссворды, шахматные партии. Всего не перечислишь. И всё — впервые. Вот ключевое слово. Потом наши придумки разошлись по разным изданиям, в том числе на этом фундаменте была построена «Химия и жизнь», и «Наука и жизнь» отдала ей целые свои разделы — химические, перестала их печатать у себя. По доброму обоюдному согласию. И вот как это происходило. (Думаю, вам это будет интересно.)

Как-то позвонил нашему редактору Болховитинову Николай Николаевич Семёнов, академик, замечательный учёный, лауреат Нобелевской премии, прелестный человек и активный сеятель на ниве популяризации науки. Член редколлегии «Науки и жизни». «Приезжайте ко мне, есть разговор». Оказалось, он задумал журнал «Химия и жизнь» как приложение к журналу «Наука и жизнь». И очень хотел, чтобы наша редакция всё взяла на себя. Но Болховитинов упёрся, сказал, что это невозможно, что новый журнал должен делаться своей собственной редакцией, что это очень большая нагрузка, что нам не потянуть (я, как и другие, присутствовала при этом споре). И как ни уговаривал Семёнов, победа осталась за Болховитиновым. Так родился самостоятельный журнал «Химия и жизнь» — с новой редакцией, со своей программой, со своим оригинальным оформлением. Прекрасный журнал. Во многом мы по-доброму завидовали коллегам. Но мы — другие, и это хорошо. Хорошо, когда много других и разных. Но, повторюсь, упрёки в адрес «Науки и жизни» по большей части справедливы. Признаю. Что же, будем стараться исправиться и совершенствоваться.

Рада Никитична, как вы считаете, почему так сильно упал тираж журнала по сравнению с застойными годами? И ещё. Вы хотели бы что-нибудь изменить в журнале «Наука и жизнь», или вас всё в нём устраивает? А если хотели, то почему не изменили?
Alex.

Тираж журнала упал так сильно с распадом государства, с распадом связей. Это случилось и со всеми другими печатными изданиями — газетами, журналами. Вы говорите — по сравнению с застойными годами. А, скажем, по сравнению с концом 1960-х годов, ещё не застойных, он упал ещё сильнее, потому что в 1962 или 1963 году была объявлена свободная подписка на газеты и журналы, в том числе и на журнал «Наука и жизнь». До этого и после этого он всегда был в списке лимитированных изданий, когда границы его тиража определялись лимитом. Так вот в безлимитный (единственный год такой подписки) тираж его был ещё больше, чем в застойные годы.

А причины сокращения тиража на границе веков лежат на поверхности. Самостоятельными стали республики. Значительно сложнее стало там подписаться. Процесс этот начался в 1990-е годы и шёл по нарастающей. У нашего журнала была огромная подписка в Казахстане, на Украине, большая подписка в Белоруссии, в Прибалтике. Всё рухнуло в один момент. Подписаться было не только сложно, но и дорого (безумно дорогой стала доставка). И в тот момент, в 1990-е годы, редакция получала много писем, люди жаловались на дороговизну, на сложности. Постепенно наступил момент, когда, скажем, в Грузии в какой-то год у нас, помнится, был один подписчик. В Прибалтику же журнал вообще не поступал каким-либо организованным путём, а просто по определённым дням приезжал молодой человек с сумками, предварительно заказавший энное количество журналов (не помню сколько — 100 или 1000 экземпляров), вёз их в Прибалтику и там продавал. Вот такие объективные обстоятельства. Повторяю — тиражи упали не только у «Науки и жизни», но и у всех других газет и журналов.

Что касается нынешнего времени, то я часто слышу: небольшой тираж — это нормально. Сразу скажу: я с этим не согласна. Любое популярное издание — для читателей, тем более «Наука и жизнь». Сейчас, когда существует интернет и информация поставляется по многим другим каналам, вообще говорят, что печатные издания, возможно, отомрут. Не хотелось бы в это, честно говоря, верить. Когда интересный тебе журнал держишь в руках — это другое качество восприятия. Таково моё мнение. Возможно, устаревшее.

Что изменить в «Науке и жизни»? Не могу сказать, что меня всё устраивает в сегодняшнем журнале. Журнал — живой организм, и, конечно, он должен меняться. Но есть, повторю, некий элемент разумного консерватизма, за который «Наука и жизнь» держится, считая, что в сегодняшние бурные времена такая «тихая гавань» это не так уж и плохо для определённого круга читателей. И устойчивые цифры нашей подписки подтверждают это.

Но в такой позиции таится и большая опасность. Время и обстоятельства, безусловно, требуют энергичных решений. Нужно двигаться вперёд, завоёвывать, привлекать. Как? Вот в чём вопрос...

Уважаемая Рада Никитична, я с давних времён подписчик журнала. Узнала, что вы по профессии журналист. Но, по-моему, я ни разу не встречала ваше имя в авторах журнала (хотя, может, я и ошибаюсь). Почему?
Мария Сергеевна.

Нет, Мария Сергеевна, вы не ошибаетесь. На страницах журнала за все долгие, долгие годы моей работы в редакции, а это вся жизнь, я, помнится, ни разу не печаталась, за исключением каких-то мелких заметочек, вела неподписные рубрики. И это не случайность, это позиция. Учась в МГУ на отделении журналистики, я уже на третьем курсе поняла, что во мне нет журналистской страсти — писать. Но работа в «Науке и жизни» мне была очень интересна. И когда передо мной встал вопрос — остаться в журнале или уйти в науку (после журфака я окончила вечернее отделение биологического факультета МГУ и увлеклась такой новой тогда темой, как антибиотики, меня приглашали в интересную лабораторию), «Наука и жизнь» победила, я предпочла журнал. И сознательно выбрала амплуа редактора.

Это особый вид журналистской деятельности. Когда из сумбурного, запутанного текста вычленяешь мысль, выстраиваешь логику повествования, «переводишь» на доступный общечеловеческий язык и видишь, что в результате получилась интересная статья, — это приносит большое удовлетворение. Недаром умный автор так ценит хорошего редактора. Занималась теми направлениями, которые мне интересны и близки, а именно: биология, медицина, литература, история.

Рада Никитична, а почему вы пришли работать именно в «Науку и жизнь», а не в газету «Известия», к примеру? Вы увлекались наукой или это было просто случайное стечение обстоятельств?
Lena fin.

Работать в журнал «Наука и жизнь» я пришла неслучайно — искала такое место, где совмещались бы мой интерес к биологии и моя журналистская специальность. И «Наука и жизнь» оказалась для меня идеальным местом. Вы говорите про «Известия», очевидно, зная, что мой муж, Аджубей Алексей Иванович, был главным редактором этой газеты. Но к этому моменту и я уже занимала должность заместителя главного редактора журнала «Наука и жизнь». Во времена, когда я пришла в «Науку и жизнь», муж мой работал литсотрудником в отделе спорта «Комсомольской правды». И ему до главного редактора «Известий» было ещё очень далеко.

А меня всегда очень интересовала наука и именно биология, я любила и очень люблю природу, животных, это главное наполнение моей жизни с детства и по сей день. Меня не перестаёт восхищать совершенство природы, сложные взаимосвязи между её живыми сообществами, да и неживыми тоже. В «Науку и жизнь» в 1953 году меня привёл Георгий Николаевич Остроумов, заведовавший тогда в «Комсомолке» отделом науки. Тогда это была совершенно не та «Наука и жизнь», которую вы видите теперь и которую знают читатели с 1961 года. Сухое издание, скорее сборник небольших по объёму лекций по разным областям науки. Нас — редакторов — было три или четыре человека. Я заведовала отделом биологии, но на первых порах чувствовала себя щенком, которого бросили в воду. Но скоро научилась барахтаться, а там и плавать. Очень помогли коллеги — они были старше, опытнее. А с 1961 года журнал преобразился и через год-полтора превратился в лидера научно-популярной журналистики. В эти годы я прошла замечательную, поистине уникальную школу постижения мастерства. И осталась в «Науке и жизни» на всю жизнь.

Хочу обратиться к вам не как к журналисту, а как к биологу. В этом году в журнале «Наука и жизнь» опубликован довольно занятный цикл статей Чайковского о ламаркизме и дарвинизме. А вы как относитесь к эволюционной теории Дарвина?
Марцинкевич.

Как я отношусь к эволюционной теории Дарвина? Боюсь, стандартно, и вам моё отношение может показаться примитивным. В юные годы, когда я впервые с ней познакомилась, узнала о Дарвине, с упоением читала его книги. Это восхищение осталось во мне и сегодня. Но за эти годы столько открыто, исследовано, переосмыслено... Тем для статей в «Науке и жизни» предостаточно — разных: просветительских, уточняющих, дискуссионных, лишь бы они были интересны, доступно изложены. Мне кажется, что сегодня, когда мракобесие ползёт изо всех щелей, вспоминать о Дарвине очень важно, и в этом ряду полное право на место на страницах «Науки и жизни» имеет цикл статей, о котором вы говорите. Хотя, на мой взгляд, они слишком сложные для массового читателя.

• Предыдущая
• 1
• 2

№12, 2009