Василий Витальевич Шульгин — крупный политический деятель Февральской революции — оказался в числе тех, кто был вовлечен в проводимую ОГПУ операцию “Трест”.

Император Николай II (справа) и великий князь Николай Николаевич, игравший в эмиграции одну из ведущих ролей в Высшем монархическом совете.

А. И. Гучков — бывший министр Временного правительства, 2 марта 1917 года принявший вместе с Шульгиным отречение Николая II, — тоже оказался втянутым в аферу ОГПУ.

Генерал барон П. Н. Врангель (снимок сделан в 1920 году, незадолго до отплытия Белой армии из Крыма).

Борис Савинков. Одна из фотографий в “деле Савинкова”.

К концу 1920 года большевики разгромили своих главных противников в гражданской войне - белогвардейцев. Но значительные их силы (около 150 тысяч человек), особенно из состава Вооруженных сил Юга России, руководимых генералами Деникиным и Врангелем, сумели морским путем эвакуироваться в Турцию, а затем достаточно организованно рассредоточиться в основном на Балканах. По словам Врангеля, это было "равносильно их дальнейшему сохранению".

К тому времени в среде белой эмиграции уже проявился раскол в вопросе об отношении к Советской России и большевизму. Либеральные и демократические круги эмиграции все больше склонялись к мысли, что военный путь исчерпал себя, а ставку надо делать на антибольшевистские силы внутри самой России, на самоизживание большевизма. Это не было иллюзией. За границу доходили свидетельства о шедших в России существенных изменениях. Так, один из корреспондентов (его письмо было опубликовано в эмигрантском журнале — парижских "Современных записках" 1921 года) писал: "Все больше растет слой тех, для кого коммунизм в сущности — доктринерство, блажь старых вождей, только формула и лозунг, а главное — есть власть, закрепление позиций, отвоеванных в гражданской войне... Примазавшихся больше, чем помазанных". Под влиянием перемен, происходивших в Советской России (главным образом — с введением НЭПа), в эмиграции возникало такое явление, как "сменовеховство", которое находило поддержку и среди большевиков.

Но правая, в основном монархическая, часть эмиграции по-прежнему исповедовала необходимость вооруженного свержения Советской власти извне, притом при поддержке иностранных держав. Эта линия позднее получила название "активизма". Врангелевцы были его сторонниками. Они твердо верили: белая борьба должна быть продолжена, это их "неотъемлемое право и священная обязанность".

В мае 1921 года на так называемом Рейхенгальском съезде (Бавария) эмигранты монархического направления предприняли попытку объединить свои силы, избрали руководство — Высший монархический Совет (ВМС) во главе с одним из бывших черносотенных лидеров Н.Марковым-2-м. Но стремясь сохранить единство вооруженных сил, генерал Врангель и его окружение стремились держать армию вне политики, по-прежнему, как это было и во время гражданской войны, следуя лозунгу непредрешения будущего, постбольшевистского государственного строя России. А между тем Марков-2-й и его сторонники старались навязать врангелевцам монархическую программу.

В Кремле опасались возможного объединения монархической эмиграции с армией Врангеля, все еще представлявшей собой серьезную боевую силу. А потому раскол белой эмиграции вообще и монархической в особенности, подрыв "активизма" был в прямых интересах Москвы.

Ленин, идя к власти, заявлял, что, взяв ее, большевики полностью сломают старый государственный аппарат, не оставят от него камня на камне. Все это было изложено в его работе "Государство и революция". Но жизнь быстро показала утопичность этих намерений. Очень скоро большевики оказались вынуждены управлять государством по существу теми же методами, которыми оно управлялось и до революции. Поменялись только вывески, названия.

Пожалуй, в наибольшей степени скопировала деятельность высокопрофессиональной царской охранки советская политическая охранка — ВЧК, а затем, с февраля 1921 года, ГПУ. (Когда в конце 1922 года был образован СССР, ГПУ преобразовали в Объединенное Государственное политическое управление — ОГПУ.) Был взят на вооружение и старый метод провокации, причем сфера его применения значительно расширилась. Если Департамент полиции для борьбы с революционным движением "насаждал" отдельных провокаторов или небольшие группки, то ГПУ, стремясь выявить планы эмигрантских организаций и парализовать их деятельность, начало создавать якобы антисоветские партии и группы, которые должны были сыграть роль подсадных уток, ловушек: привлечь внимание белой эмиграции, втянуть ее в это “подполье” и поставить под контроль чекистов. Одной из крупнейших акций такого рода и стал “Трест”, 70 лет тому назад разоблаченный Штауниц-Опперпутом.

Далеко не все еще известно о “Тресте”. Архивные документы с российской стороны практически недоступны. В нашей стране о “Тресте” известно, главным образом, из фильма “Операция “Трест”, поставленного еще в 70-х годах по повести Л. Никулина и героизирующего чекистов. Но, как говорили в древности, “auditor et altera pars” — должна быть выслушана другая сторона. Это существенно дополняет картину.

Летом 1935 года, уже спустя несколько лет после ликвидации “Треста”, Н. Чебышев, бывший прокурор Киевской судебной палаты, а во время гражданской войны и в эмиграции близкий к генералу Деникину и особенно — к генералу Врангелю, опубликовал в газете “Возрождение” (Париж) серию статей. Она называлась “Трест”. История одной легенды”.

В самый “разгар” деятельности “Треста” — в начале 20-х годов — Чебышев занимал пост политического консультанта при военном представителе Врангеля в Берлине — генерале А. Лампе, а затем пост начальника гражданской канцелярии Врангеля, штаб-квартира которого находилась под Белградом — в Сремских Карловцах. Естественно, он был хорошо информирован. И вот что пишет Чебышев. Первая связь эмигрантов-монархистов с “трестовцами”, точнее, с их официально “назначенным” Москвой лидером А. Федоровым-Якушевым (это бывший крупный царский чиновник, завербованный ГПУ и занимавший довольно высокое место в одном из советских учреждений) , установилась осенью 1921 года в Ревеле (так назывался тогда Таллин) через некоего белогвардейского офицера Ю. Артамонова. От Артамонова ниточка связи “протянулась” к самому Маркову-2-му , и, как рассказывает Чебышев, он “повел это дело” лично с ближайшими к нему сотрудниками.

Реакция Маркова-2-го была вполне понятной. Появление внутри России сильной монархической организации, казалось, открывало перед ВМС — Высшим монархическим Советом и монархической эмиграцией большие возможности. На одной из встреч Чебышев видел Федорова — это был господин лет пятидесяти. Беседа шла часа полтора, гость рассказывал о монархической работе в России. Для большинства присутствовавших он не представлялся сомнительным. Не выразил особых подозрений на его счет даже такой профессионал, как начальник врангелевской контрразведки, один из бывших руководителей царского Департамента полиции Е. Климович, специально прибывший на встречу с Федоровым из Белграда.

В ноябре 1922 года в Париже проходил второй монархический съезд. На нем обсуждался важный вопрос о “возглавлении белой эмиграции” бывшим верховным главнокомандующим, великим князем Николаем Николаевичем (дядей последнего царя). Его старались противопоставить великому князю Кириллу Владимировичу и его претензиям — в августе 1922 года он объявил себя блюстителем русского престола. На съезде присутствовал, разумеется, Марков-2-й, и его информация о “Тресте”, по всей видимости, оказывала определенное влияние на позицию Николая Николаевича, не слишком торопившегося с “возглавлением”.

Между тем прибывший в Берлин Федоров терпеливо дожидался возвращения Маркова-2-го и других делегатов съезда. В дневнике уже упоминавшегося генерала А. Лампе (уникальный документ хранился в РЗИА, а ныне — в ГАРФ) есть запись о встрече с Федоровым, на которой, помимо самого Лампе, присутствовали В. Шульгин, Н. Чебышев и Е. Климович.

Лампе так передает основные тезисы доклада Федорова. В России происходит распад большевизма, “ищут замену Ленину”. Ставка делается на Г. Пятакова как на человека русского и, главное, “ярого антибольшевика”. Режим опирается на армию, ядро которой составляют части “особого назначения”, дислоцированные в Москве и Петрограде — “у Зиновьева”. В самом Кремле — “2 тысячи янычар-курсантов”. Ориентироваться надо на антибольшевистские силы Красной Армии. Белая армия “свое уже отслужила”. Вообще не следует преувеличивать роль эмиграции в борьбе с Советами. Далеко не вся она теперь нужна “дома, в России”. Что касается Высшего монархического совета, то в существующем виде он себя изживает. Нужны новые люди, ориентирующиеся на антибольшевизм в самой России. Федоров детально ознакомил собравшихся с “подпольной” работой “Треста”. Он назвал ряд имен бывших царских генералов, якобы входивших в “Трест”.

На этой и других встречах решено было поддерживать постоянную связь. Федоров уехал. И действительно, уже вскоре стали поступать сведения о том, что в России будто бы все “бурлит”, и надо ожидать самые неожиданные повороты. Полученные материалы довольно аккуратно печатались, в частности, в “Еженедельнике ВМС”.

Федоров еще несколько раз приезжал в Варшаву, Берлин и Париж, встречался с видными монархиста ми, в том числе с великим князем Дмитрием Павловичем. Некоторые из них обратили внимание на то, что в беседах Федоров, как казалось, слишком уж настойчиво проводил мысль о том, что, несмотря на “взрывное” положение в России, недопустимо вмешательство в ее внутренние дела иностранцев и прежде всего — недопустима интервенция. Это настораживало: в эмигрантских монархических кругах еще далеко не была изжита идея иностранной интервенции как важного фактора продолжения “белой борьбы”. Почему Федоров столь настойчиво убеждал монархических вождей отвергнуть мысль о возможной военной поддержке Запада?

Затем сомнения продолжали усиливаться. Федоров говорил, что “внутренние монархисты”, объединившиеся вокруг “Треста”, считают необходимым, чтобы эмиграция отказалась не только от иностранной интервенции, но и от связи с бывшими вождями белого движения как людьми, не имеющими политического престижа в Советской России. Он шел еще дальше, проводя “идеи о вреде террора, вредительства и т. п.”. Основная тяжесть борьбы, выработка ее стратегии и тактики, по его убеждениям, должны быть возложены на внутренние антибольшевистские силы. Эмиграции отводилась как бы вторая, вспомогательная роль.

Федоров говорил, что многие последствия революции уже необратимы, в том числе, возможно, и система Советов. “Только под влиянием Федорова, — пишет Чебышев, — в “Еженедельнике ВМС” стали появляться статьи о необходимости сохранения Советов, но “очищенных от коммунистов и противонародной революционной накипи”.

Несмотря на некоторые сомнения, однако, по предложению Федорова было решено направить в Россию, на съезд внутренних, “советских” монархистов представителя Высшего монархического совета. Вызвался ехать некий “доблестный офицер гвардии Г.”. Ему было сказано, что по плану после него в Россию поедет сам Марков-2-й (если Г. благополучно вернется). Что стало с Г. — неизвестно. Марков-2-й в Россию не поехал, но Чебышев свидетельствует, что он, Марков-2-й, полностью доверял Федорову. Когда однажды между Чебышевым и Марковым-2-м возник острый спор по поводу стремления ВМС навязать Врангелю “монархический лозунг”, Марков-2-й заявил: “Вы не знаете, что делается в России. Красная Армия требует монархического лозунга. Монархическое движение переходит в России в стихию злобы”. “Мне стало ясно, — писал Чебышев, — это осведомление получалось прямо от Федорова”.

Внедрение “трестовца” Федорова в эмигрантские круги успешно продолжалось. Его “вывели” на второе лицо после Врангеля — генерала А. Кутепова, а через него в начале 1924 года — на самого великого князя Николая Николаевича. К этому времени (осень 1924 года) врангелевская армия переформировалась в Российский общевоинский союз (РОВС), построенный таким образом, чтобы в соответствующих обстоятельствах развернуться в армейскую силу. РОВС создал Боевую организацию — “Внутреннюю линию”, которая вела разведывательную и диверсионную работу в Советской России. Ее возглавлял сам генерал А. Кутепов. Понятно, что усилия “Треста” были направлены и на эту организацию.

“Трест” переживал период “расцвета”. “Трестовцу” А. Ланговому удалось внедриться в “евразийское движение”. В конце 1925 года он даже выступил на евразийском съезде в Берлине, доказывая, что идеи евразийства быстро укореняются в самой России.

Успехи “трестовской легенды” достигли такой степени, что было, по-видимому, решено начать крупную политическую интригу в целях углубления разногласий, существовавших между двумя главными лидерами белой эмиграции — между генералом Врангелем и великим князем Николаем Николаевичем. Еще зимой 1925 года секретарь Врангеля Н. Котляревский привез Чебышеву (он уже был начальником гражданской части канцелярии Врангеля) бумаги от Врангеля, среди которых имелось и письмо Федорова Врангелю. Содержание его весьма примечательно. Федоров сетовал, что Врангель не принимает его, а затем критиковал великого князя Николая Николаевича за некоторые его высказывания в интервью американскому журналу. Он просил Врангеля высказать свое отношение к политическим установкам “Треста”.

Чебышев утверждает, что именно это письмо рассеяло все его сомнения относительно Федорова и убедило, что он — не кто иной, как чекистский провокатор. “Письмо свидетельствовало, — писал Чебышев, — насколько глубоко агент ГПУ влез в недра эмигрантских организаций. Он был как у себя дома, как на Лубянке, распоряжался эмиграцией, вел свою политику, стравливая руководителей между собой и посвящаясь в самые сокровенные тайны взаимоотношений”.

Впрочем, все это Чебышев писал спустя примерно 10 лет, а тогда он все-таки посоветовал Котляревскому ответить Федорову, но неопределенно. О том же он написал и самому Врангелю. Белой эмиграции даже с призраком возрождающегося в России монархизма расставаться все же не хотелось! Думалось: а вдруг все это — реальность, просто, оторвавшись от России, эмигранты “не улавливают” ее?

Увы, это свидетельствовало не только о проникающей силе ГПУ, но и о готовности некоторых эмигрантов по разным соображениям стать “жертвами обмана”. Идейности в эмигрантской среде становилось все меньше, зато амбиций, честолюбия и даже корыстолюбия — все больше. Это и создавало “режим наибольшего благоприятствования” для внедрения в нее агентов ГПУ. Многие из них действительно чувствовали себя там, “как на Лубянке”...

Тем не менее осторожность и недоверие не покидали многих из “клиентов” Федорова-Якушева. Они не отступались от мысли о зондаже и разведке. Осенью 1925 года эту миссию решился взять на себя В. Шульгин — человек, широко известный всей русской эмиграции, а в прошлом и всей России. До революции он был одним из наиболее ярких лидеров фракции националистов Государственной думы, а после революции — одним из идеологов белого движения.

У Шульгина был сын — Вениамин. В гражданскую войну он служил в марковском полку деникинской армии, и во время ее отступления пропал без вести. Но в начале 20-х годов Шульгин получил сведения о том, что его сын жив, однако не в состоянии сам выбраться из России, так как находится в психиатрической лечебнице. Сведения эти поступили не от Федорова, но Шульгин решил обратиться к нему. Он верил в “Трест” и в руководящую роль Федорова в нем.

Связь Шульгина с Федоровым была установлена еще осенью 1923 года, и вопрос о поездке Шульгина в Советскую Россию был в принципе решен. Чебышев пишет, что и он, и сам Врангель отговаривали Шульгина от этого рискованного шага, но безуспешно. Шульгин уехал из Сремских Карловиц (городок в Югославии) в сентябре 1925 года, в декабре уже находился в России, а к новому 1926 года прибыл в Москву. Он отсутствовал до весны. В августе 1926 года гражданская канцелярия при Врангеле была упразднена. Вскоре Врангель переехал в Брюссель, а Чебышев уехал в Париж.

Здесь в октябре 1926 года он встретился с Шульгиным, и на вопрос, уверился ли он в подлинности “Треста”, Шульгин ответил утвердительно, хотя в голосе его на сей раз Чебышев почувствовал некоторую неуверенность и был почти убежден, что Шульгина “возило в Россию ГПУ”. Затем Чебышев встретил Шульгина у А. Гучкова. Гучков искал пути “проникновения” в Россию по собственной “линии”. Он тайно встречался с некоторыми приезжавшими за границу советскими представителями. Есть основания полагать, что он был связан и с некоторыми антисоветскими террористическими группами.

К тому времени в свет уже вышла книга Шульгина “Три столицы” (он побывал в Киеве, Ленинграде и Москве), в которой проводилась мысль о положительных переменах в Советской России, о постепенном вырождении большевизма и т. п. Во время встречи у Гучкова Шульгин говорил приблизительно то же. “Взгляд, высказываемый Шульгиным, — писал Чебышев, — о том, что не надо спешить со свержением Советской власти, пока переворот не созрел — был несомненно результатом внушений, исходящих от его новых московских друзей”.

В дневнике от 26 октября 1926 года Чебышев записал: “Или я чудовищно ошибаюсь в моих предположениях, или Кутепов, Гучков, Шульгин — жертвы чудовищной провокации”. Пройдет немного времени, и предположения Чебышева подтвердятся: станет очевидно, что Шульгина действительно “возило по России ГПУ”. Это разоблачение нанесет Шульгину сильнейший политический и моральный удар: как публицист и литератор он замолчит надолго...

Летом 1926 — в начале 1927 годов эмиграцию буквально потряс ряд необъяснимых событий. Исчез помощник Кутепова по РОВСу генерал Монкевиц, оставив весьма странную записку, что кончает самоубийством, но так, чтобы “не было расходов на его погребение”. Затем пришло известие, что князь Павел Долгоруков, ушедший в Россию, был задержан там ГПУ. Павел Дмитриевич Долгоруков был одним из основателей кадетской партии, членом ее ЦК, пользовался огромным моральным авторитетом. Еще до 1924 года, уже в преклонных летах, он нелегально перешел советско-польскую границу, чтобы побывать в Советской России и самому оценить положение там. Его арестовали, но не опознали, и он был отпущен. Летом 1926 года он вновь пробрался в Россию — на сей раз через румынскую границу. И вновь его арестовали в Харькове. Теперь его опознали. В июне в Варшаве белогвардейцем Б. Кавердой был убит советский посол Б. Войков. Возможно, “в порядке ответа” расстреляли П. Долгорукова. В феврале 1927 года неожиданно бежал в Советскую Россию один из лидеров студенческой эмиграции Неандер. Эмигрантские круги терзались подозрением: не является ли все это — “самоубийство” Монкевица, выдача ГПУ Долгорукова, бегство Неандера и др. — делом рук “Треста”?

Весной 1927 года многие подозрения, наконец, стали подтверждаться. В эмигрантских газетах стали появляться туманные сообщения о ликвидации в Москве какой-то монархической организации, якобы сотрудничавшей с Кутеповым, о том, что выдал ее некто Штауниц, он же Касаткин, он же Опперпут, он же Селяников. Наконец, в мае 1927 года в газете “Сегодня” (Рига) появилась заметка “Советский Азеф”, в которой сообщалось, что этот Опперпут в свое время выдал ГПУ так называемую Таганцевскую группу. Речь идет о так называемой “Петроградской боевой организации”, которую якобы возглавлял профессор В. Таганцев. Он и другие связанные с ним люди были арестованы в Петрограде в августе 1921 года. Им было предъявлено обвинение в заговоре против Советской власти. 61 человек был расстрелян, в том числе поэт Н. Гумилев. Существовал ли какой-либо действительный криминал в “Таганцевском деле”? Документы, опубликованные в последние годы, свидетельству ют, что некоторые из расстрелянных “были связаны с существовавшими тогда в Петрограде антисоветскими “активистскими” организациями, а через них с врангелевцами.

Затем Опперпут выдает савинковскую организацию. В начале 1921 года Б. Савинков создал в Варшаве “Народный союз защиты родины и свободы”. Боевые группы этого союза вели вооруженные диверсии на советской территории, стараясь поднять там крестьянские восстания. И, наконец, в “Сегодня” неожиданно появилось уже упомянутое письмо самого Штауница-Опперпута. Он признавал, что, проживая в Москве, с марта 1922 года являлся секретным агентом контрразведывательного отдела ОГПУ. Свое участие в провале  Таганцевской группы и савинковского союза, однако, отрицал. Но сообщал, что псевдоконтрреволюционная организация (“Трест”) была создана в 1921 году сотрудниками ГПУ В. Менжинским, М. Трилиссером, А. Артузовым, В. Стырне, А. Лонговым и др. Общее количество сотрудников “легенды”, по его словам, превышало 50 человек, среди них было несколько бывших царских генералов, офицеров, видных общественных и политических деятелей. “Основное назначение данной легенды, — писал Опперпут, — было ввести в заблуждение иностранные военные штабы, вести борьбу с иностранным шпионажем и направлять деятельность зарубежных антисоветских организаций в желательное для ГПУ русло”.

По утверждению Опперпута, именно “трестовцы” заманили в Россию атамана А. Тютюнника, связанного с Савинковым, английского агента С. Рейли, который якобы доверился “Тресту”, побывал в Петрограде, встречался там с Федоровым и Опперпутом. Затем его отвезли под Москву, в Малаховку, где он был арестован и расстрелян.

Летом 1924 года чекисты арестовали самого Б. Савинкова, которого тоже вывели на советскую территорию якобы для связи с подпольной организацией либерально-демократического направления. Эта операция имела кодовое название “Синдикат-2” и напрямую не была связана с “Трестом”. Савинков был арестован и на суде неожиданно для всей эмиграции заявил о признании Советской власти. Смертная казнь была ему заменена тюремным заключением. В мае 1925 года он покончил жизнь самоубийством в тюрьме на Лубянке; во всяком случае — такова официальная версия.

Что касается Шульгина, то его выпустили из России, рассчитывая на то, что он будет содействовать сближению “Треста” с Врангелем, что еще больше подняло бы значение “Треста”. Рассказывали, что “успех миссии” Шульгина позволит “вывести” в Советскую Россию еще более крупные фигуры. Кроме того, в Москве рассчитывали, что написанная Шульгиным книга будет способствовать пропаганде идеи эволюции и перерождения Советской власти, а это ослабит “активизм” белой эмиграции, в частности РОВСа.

Сенсационные признания Опперпута произвели впечатление разорвавшейся бомбы. Выяснилось, что он — бывший офицер, после Октября был на стороне то красных, то белых, вошел в сношения с Савинковым, когда тот создавал в Польше свой “Народный союз”. В руки чекистов Опперпут попал в 1921 году, когда нелегально переходил границу Польши, и выразил готовность работать на ГПУ (по другой версии, он еще до этого был внедрен к Савинкову). Сначала его направили по легенде “Синдикат-2” (против Савинкова), а затем свели с Федоровым-Якушевым, и обоих использовали в “Тресте”.

Но если раньше многие в эмиграции с подозрением относились к “Тресту”, то теперь находилось немало таких, кто не хотел доверять беглому чекистскому агенту. Подозревали какую-то новую провокацию. Однако, как писал Чебышев, “зачем было разрушать аппарат, действовавший так превосходно, выявлявший контрреволюцию в России, а за рубежом державший ее в состоянии летаргии, наивно ожидающей не то “внутреннего взрыва”, не то “внутреннего перерождения”?

Эмигрантским лидерам, попавшимся в гэпэушную ловушку, необходим был какой-то реванш. В письме генералу Барбовичу в июне 1927 года Врангель писал, что Кутепов оказался в руках “советских азефов”, что он — Врангель — предупреждал его, а теперь “совершенно открыто” сказал, что после такого провала с “Трестом” ему, Кутепову, следует “отойти от дел”. “Однако, — писал Врангель, — едва ли он это сделает... Надо быть человеком исключительной честности и гражданского мужества”. И действительно, Кутепов не отступил.

В июне 1927 года был создан “Союз национальных террористов” для проведения диверсий в СССР. По его заданию Опперпут, бежавшая с ним из СССР М. Захарченко-Шульц и другие выехали в Россию через финскую границу. Они планировали организацию взрывов зданий в Москве. Другая группа должна была совершить диверсионные акты в Ленинграде. Им удалось произвести взрывы зданий ГПУ на Малой Лубянке в Москве и здания партактива в Ленинграде, где было немало пострадавших. После этого Опперпут, Захарченко и другие члены их группы бежали в Смоленскую губернию, где, по опубликованным сообщениям, были выслежены и убиты (Захарченко покончила с собой.) Погибли и некоторые другие участники диверсионных групп. Существовало подозрение, что и это явилось делом рук Опперпута, продолжавшего работать на ГПУ.

“Трест” кончился. Ясно, что он нанес серьезные удары по эмигрантским организациям 20-х годов. Однако деятельность “Треста” не могла остаться без тяжелых последствий и для его создателей. В “трестовскую легенду” для придания ей большей политической значимости были, по-видимому, включены не только бывшие царские генералы и чиновники, но “задействованы” и некоторые деятели Красной Армии и ГПУ. Провал “Треста”, в обстановке сталинской шпиономании, мог породить тяжелые подозрения и в отношении многих из них. Работали ли они на ГПУ или постепенно втягивались в связи с эмигрантскими политическими кругами, а возможно, и завербовывались ими? Ведь в самом деле, никто определенно не мог и не может сказать, кем в душе своей были Е. Азеф или Р. Малиновский — сотрудниками охранки или революционерами? А может быть, в них соединялось и то, и другое? Провокаторство пагубно для обеих сторон: для тех, против кого оно направлено, и тех, кто его направляет.

Так или иначе, но большинство советских “героев Треста” были уничтожены в сталинско-ежовской мясорубке 30-х годов. А их противники? Врангель скончался в Брюсселе в апреле 1928 года, и некоторые из его окружения считали, что тут не обошлось без советских агентов. Через 2 года (в январе 1930 года) при таинственных обстоятельствах из Парижа исчез Кутепов. Теперь уже определенно известно, что его похитили чекисты, и на советском пароходе, шедшем из Гавра в Новороссийск, он скончался. Шульгин был арестован в 1945 году, в Югославии, когда туда пришли советские войска. Он был приговорен к 25 годам заключения, сидел во Владимирской тюрьме и был освобожден в 1956 году. В 1976 году глубоким стариком умер в России, во Владимире, где жил после выхода из тюрьмы.

Одна из ключевых фигур “Треста” — Опперпут... Как мы уже знаем, по официальным советским сообщениям, он погиб летом 1927 года в столкновении с сотрудниками ГПУ после совершенных им в Москве терактов. Но есть и другие сведения. В соответствии с ними, в 1943 году гитлеровские власти арестовали в Киеве подпольную советскую группу во главе с неким офицером КГБ. У него были документы на разные фамилии: Коваленко, Мантейфель и другие. На самом деле это был... Опперпут. По этой версии, немцы его расстреляли. Если так, то это, вероятно, было последней точкой, поставленной в смертельной “игре”, которую вел “Трест”.

№3, 1998