Теория механизмов и машин, сокращенно ТММ, расшифровывалась студентами как "Тут моя могила". Предмет был серьезный, тем более что сдавать экзамен приходилось под бдительным контролем. Сидящий за кафедрой профессор внимательно следил за поведением студентов, а за спиной у них прохаживался лаборант, который тоже не пропускал ни одного движения.

Юным и жизнерадостным был Евгений Маковский в первые годы войны. Фото из фронтовой газеты.

Наконец-то закончилась война. Последний снимок в военной форме.

Таким запомнили Евгения друзья по институту.

В напряженной тишине игры умов и рук, вероятно, только один человек сохранял невозмутимое спокойствие. Евгений Маковский спокойно листал лекции, подготавливая ответы на вопросы экзаменационного билета, и ни профессор, ни лаборант, казалось, не замечали лежащую на парте тетрадь. Вероятно, их гипнотизировал орден Отечественной войны, который Евгений как талисман надевал на каждый экзамен.

Маковский вместе с другими студентами из полиграфического института появился в нашей группе, когда мы учились на втором курсе. Первого сентября несколько отличников различных московских институтов были приглашены в деканаты, где им сообщили, что они переведены для дальнейшей учебы в Московский механический институт (так тогда назывался Московский инженерно-физический институт). Стране нужны были инженеры-физики для работы в атомной промышленности, и Министерство высшего образования совместно с Комитетом госбезопасности подбирали кандидатуры, не особенно беспокоясь о мнении самих студентов. Из восьми пришедших в нашу группу "новобранцев" только двое выдержали предложенные объем и темпы освоения знаний. Кто-то из студентов подсчитал, что для добросовестного выполнения всех заданий необходимо заниматься по 48 часов в сутки. Поэтому, чтобы выжить, нужно было быть не только способным и прилежным, но и изобретательным и предприимчивым.

Влившись в группу, Маковский сразу занял в ней особое место. Он был старше всех лет на десять и за свою жизнь успел пройти, как говорят, "и огонь, и воду, и медные трубы, и волчьи зубы". Так наши жизненные дороги сошлись на многие годы. Во время учебы и работы мы делились тем, что имели и что знали. Рассказывали друг другу о своем прошлом.

Евгений был потомком знаменитого русского художника, мать - крупный партийный работник, отец - комиссар 1-го авиационного полка "Илья Муромец". Но основную часть своего воспитания мальчик получил в московском дворе. С первых дней Великой Отечественной войны Евгений добровольцем ушел на фронт. Компанейский, смекалистый крепыш приглянулся командиру разведвзвода, и тот добился перевода его в свое распоряжение.

Так в разведвзводе, сначала простым разведчиком, а затем командиром отделения и взводным, прошел Евгений Маковский всю войну. Трое командиров взвода и ротный не вернулись за это время с задания, но, как писал поэт, "судьба Евгения хранила..."

Через три месяца после капитуляции гитлеровской Германии Советский Союз объявил войну Японии. Маковский рассказывал, что в составе группы советских войск в Китай была переброшена и его разведрота. И хотя обстановка, ландшафт, погода существенно отличались от того, что наблюдалось на западе, действия разведчиков были те же: дерзкие рейды по тылам противника, захват "языков" и документов, сбор данных о дислокации и передвижении воинских частей и многое другое.

В Германии разведчики иногда пользовались трофейными машинами для передвижения по тылам противника. Здесь все иначе: дороги не те, машины с правым рулем, и их мало. Но в этот раз разведчикам подфартило: на краю китайской деревушки кто-то оставил американский джип. Лихо прокатившись по японскому тылу и собрав необходимые сведения, возвращались восвояси. Неожиданно пропал основной ориентир - смолкла канонада, доносившаяся с линии соприкосновения войск. Поэтому, подъезжая каждый раз к какой-нибудь деревне или поселку, разведчики издалека внимательно их рассматривали. Наконец, объехав стороной несколько деревень и сел, они очутились у поселка, в котором спокойно расхаживали мирные жители. Там же трудились солдаты монгольской армии. Было душно и влажно, как перед грозой, поэтому не вызвало удивления то, что солдаты раздеты по пояс. Чтобы уточнить свое местонахождение, выбирая путь по известным им приметам, напрямую подкатили к штабу воинской части. Из штаба, тоже полураздетый, вышел командир. Увидев разведчиков, он быстро развернулся и исчез. Через минуту из дверей штаба появился воинский начальник в форме японского офицера, а с ним - штатский японец.

Разведчики передернули затворы автоматов. Руки потянулись к гранатам. Оказывается, кругом были японские солдаты. Оставалось надеяться только на "русский авось". Авось, прорвемся! Офицер что-то громко сказал, а штатский, коверкая русские слова, перевел: "Наш лучезарный император во избежание кровопролития объявил капитуляцию. И хотя мужественные японские воины могут сражаться насмерть, они не смеют идти против воли императора и готовы сейчас сдать оружие доблестным российским воинам". Офицер вынул из ножен меч и, поцеловав его, двумя руками протянул в сторону разведчиков.

Наконец настал долгожданный мир, которого солдаты, офицеры да и весь советский народ ждали пять долгих военных лет. Смолкли пулеметные очереди, перестала греметь артиллерийская канонада, не выли заунывно самолеты, грозящие сбросить на головы солдат смертоносный груз. Здесь, на востоке, самолеты были особенно противны своей непредсказуемостью. За штурвалами некоторых из них сидели камикадзе, которым предстояло что-то взорвать, кого-то уничтожить и погибнуть. Это было "особоточное оружие" японцев того времени.

Впрочем, первые дни мира оказались не совсем безмятежными: периодически появлялись группы японских солдат, продолжавших сражаться то ли из-за того, что не знали про приказ о капитуляции, то ли не желали его исполнять. Местные китайцы сообщали, что под мостом скрывается камикадзе, человек-мина, который там прикован и должен погибнуть, подорвав мост, когда по нему пойдут войска. Евгений вспоминал, как разведчики вместе с переводчиком целый день уговаривали японца сдаться. А тот твердил, что он настоящий самурай и выполнит свой долг перед Японией и императором. Только после приказа офицера, разысканного в одном из лагерей военнопленных, камикадзе согласился сдаться. Затем саперам пришлось приложить немало усилий, чтобы освободить японца от взрывчатки и цепей, которыми он был прикован к мосту.

Время шло, а солдаты гарнизона чувствовали себя забытыми где-то на краю света, вдали от Родины. Поэтому приказ Верховного Главнокомандующего о демобилизации, которого все с нетерпением ждали, оказался неожиданным. Две недели в пути - и наконец: "Наш поезд прибывает в столицу нашей Родины Москву!" Для Евгения Москва была прежде всего домом, его родиной.

По совету родителей, которых он очень уважал и которыми гордился, Маковский поступил в институт. Полиграфический выбран неслучайно: конкурс небольшой, и размещался институт недалеко от дома. Наверное, Евгений стал бы неплохим полиграфистом, но жизнь распорядилась по-своему. Солдат должен быть в строю, и Евгений стал физиком-экспериментатором. И для него война продолжалась. Только теперь это была другая война, на другом, мало кому известном фронте. Великие державы соревновались в совершенствовании средств ведения войны.

Сейчас много говорят и пишут о решающем вкладе разведчиков в создание ядерного оружия. Конечно, образ разведчика, рискующего каждый день жизнью, более романтичен, чем образ какого-то "ученого червя", перерывающего горы книг и журналов, проводящего сотни экспериментов, чтобы добыть крупицу знания.

В первый же год работы после института Евгений попал на ядерный полигон в Казахстане. "На войне, как на войне" - здесь были взрывы и жертвы. Шла война - "холодная война". Производственный комбинат "Маяк" на Урале был ориентирован на выделение оружейного плутония из отработавших тепловыделяющих элементов ядерных реакторов. Плутоний по крохам собирали как самый драгоценный металл, а все остальное шло в отходы. Обычно отходы образуют горы шлака или пустой породы. Они огромными курганами возвышаются возле шахт и домен, напоминая людям об их насилии над природой.

У комбината "Маяк" были особые отходы. Они не накапливались как горы, а сливались в озеро, затем по системе рек растекались по земле. Из этих отходов нельзя сложить курганы, но загрязненные реки и прибрежные земли на многие десятилетия становились непригодными для жизни животных и людей. И это несмотря на то, что в воду сбрасывались не самые вредные отходы. Для наиболее опасных радиоактивных отходов и входящих в их состав делящихся веществ изготовили специальные резервуары - помещенные под землей огромные цилиндрические емкости из нержавеющей стали и бетона.

Однажды на "Маяке" произошел взрыв. По официальной версии, это не был ядерный взрыв. Под действием ионизирующего излучения шло разложение воды с образованием гремучей смеси водорода и кислорода. Вентиляция емкости оказалась недостаточной, и накопившаяся смесь взорвалась. По другой версии, взрыв произошел в результате накопления азотных соединений, содержащихся в отходах производства. Сила взрыва сопоставима с ядерным. Многотонная крышка емкости улетела на несколько километров. Можно предположить, что без цепной реакции здесь не обошлось. Вероятно, отходы содержали взвеси делящихся материалов, которые, оседая на дно, создали условия для развития цепной реакции. И вот, когда количество делящихся материалов на дне превысило критическую массу, произошел взрыв. Он поднял все содержимое емкости и разбросал его по поверхности почвы подобно следу атомной бомбы, загрязнив и сделав непригодными для жизни сотни квадратных километров земли. Для тех, кто там жил и работал, взрыв оказался не меньшей бедой, чем стала потом Чернобыльская катастрофа.

В то время Маковский работал на комбинате по заданию Третьего управления Министерства здравоохранения, отвечавшего за чистоту природной среды. Как представитель министерства, он активно включился в работу по устранению последствий катастрофы. Впрочем, самое страшное было не в последствиях произошедшего взрыва. Взорвалась одна емкость из шести, но в любой момент могли рвануть с неменьшей силой оставшиеся пять. Жители города и окрестных деревень оказались заложниками ядерного молоха. Нужно было срочно исправлять ошибки проектантов. Решили пробить дополнительные отверстия в бетонных корпусах емкостей. Однако добровольцев проводить эти работы не нашлось. Объявленное министром среднего машиностроения высокое вознаграждение рабочие окрестили "гробовыми деньгами". Оставалось привлечь солдат. За работу в течение полутора минут им обещали "дембель", но страх перед облучением и возможным взрывом оказался сильнее соблазна досрочной демобилизации.

Тогда-то Маковский и вызвался первым начать работу на аварийных емкостях. Он профессионал и знал, на что идет: разведчик не раз балансировал на грани жизни и смерти. Вот и сейчас Евгений трижды водил солдат на "штурм" емкостей. Солдаты менялись, а он продолжал работать. Когда ему запретили подходить к емкостям, другие продолжили эту работу.

Он был сильнее и выносливее многих, и, кроме того, он солдат, привыкший с риском для жизни выполнять свой долг. На этом фронте не рвались снаряды, не свистели пули, они треском отдавались в наушниках радиометров, да стрелка прибора то забегала за край шкалы, то падала до нуля, когда детектор, захлебываясь в потоке гамма-квантов, уже не в состоянии был их регистрировать.

Начальство не подумало отметить этот подвиг. Маковскому не дали "Золотой Звезды" героя. Золото ему вводили много позже в виде коллоидного раствора для подавления метастазов злокачественной опухоли.

Последствия "сражения", в котором Евгений участвовал, дали о себе знать через несколько месяцев, когда он почувствовал недомогание, а в области живота появилось уплотнение.

История болезни Евгения составила, вероятно, несколько томов. Ему вскрыли брюшную полость, но, обнаружив там злокачественную опухоль с множеством метастазов , зашили и начали облучать кобальтовой пушкой. Спустя некоторое время стали вводить радиоактивное золото в коллоидном растворе.

Но Евгений не думал унывать. Свои невзгоды он, казалось, переносил как забавные приключения. "Привезли меня из операционной, - рассказывал Евгений друзьям, - а у меня в мочевом пузыре такое давление, что, думаю, вот-вот лопнет. А тут медсестричка, симпатичная такая и все при ней, предлагает "утку" принести. Я таких красоток раньше никогда не пропускал. От "утки" отказался, поднялся через силу и поковылял в туалет. Там голова у меня закружилась, и вокруг все поплыло. Очнулся - лежу, обняв унитаз, и встать не могу. Нашли меня, притащили на кровать. Теперь немного оклемался, ходить начал".

Около десяти лет могучий прежде организм Евгения с помощью врачей боролся против болезни. Но, видимо, враг был слишком силен.

О смерти друга я узнал, вернувшись из длительной командировки. Не веря в загробный мир, верю в бессмертие души, потому что душа человека остается в памяти живых. Удаляясь от нас во времени, она сливается с душами дорогих нам и близких людей, образуя Душу народа, которая передается из поколения в поколение. Эта Душа особенно ярко проявляется в трудные времена, позволяя народу выжить и противостоять любым невзгодам. Частицей этой Души стала душа Евгения Маковского.

№1, 2005