ТВЕРДОСТЬ МЕТАЛЛА И НЕЖНОСТЬ ЦВЕТКА
Кандидат филологических наук И. ГРАЧЕВА. Фото И. Константинова.
село Павлово,
Слобода
графа Шереметева!
Про тея, село,
идет слава добрая,
Слава добрая,
речь хорошая...
Народная песня
Исстари на Оке, там, где вливалась в нее холодная прозрачная речка Тарка, на древних торговых путях существовала переправа. По легенде, перевозчиком в начале ХVI века был некий отшельник Павел, отчего и возникшее селение получило название "Павлов перевоз". В 1565-1566 годах в грамотах Ивана Грозного впервые упомянуто дворцовое село Павлово. На высокой прибрежной круче появился военный отряд, застучали топоры, вырос крепкий деревянный частокол. Царь Иван Грозный приказал стрельцам неотлучно нести здесь дозорную службу, оберегая Русь от татарских и ногайских набегов. И в старинных документах появляется еще одно название - "Павлов острог".
Стрельцы зачастую "кормились" не только государевым жалованьем, но и разными ремеслами. Самым востребованным оказалось кузнечное и кожевенное дело. Крестьяне примыкавших к острогу "государевых дворцовых Павловских сел" охотно меняли продукты своего труда на изделия ремесленников. Так в этих местах складывались особые экономические предпосылки, со временем превратившие Павлово-на-Оке в один из самых знаменитых центров русской кустарной промышленности.
Когда на русский престол взошел Михаил, первый царь из семьи Романовых, начался стремительный взлет карьеры князя И. Б. Черкасского, приходившегося царю двоюродным братом (мать Черкасского, Марфа Романова, была родной сестрой патриарху Филарету, отцу юного царя). По случаю своего коронования Михаил пожаловал "братца" боярским чином и впоследствии неоднократно щедро одаривал его - то деньгами, то драгоценными кубками, то шубой с царского плеча, то вотчинами. Вместе с другими нижегородскими землями Иван Борисович получил и Павлово. Он скончался бездетным, и наследство его, пробыв два года в казне, перешло к двоюродному брату, Я. К. Черкасскому, и его потомкам.
Скупой язык документов повествует, как Павлово из земледельческого селения быстро превращалось в кустарное: в 1607-1608 годах здесь действовали три старые кузницы и появилась одна новая, к 1621 году их было уже 11, а к 1677-му - 38. Число "непашенных" дворов росло, преобладая над "пашенными".
Внук Я. К. Черкасского, Алексей Михайлович, вступил во владение Павловом в начале ХVIII века. Человек молчаливый, грузный, неповоротливый, он получил у современников прозвище "князя-черепахи". Умом не отличался, а богатства имел баснословные (ему принадлежало более 70 тысяч крепостных душ). Обладая особым даром приспосабливаться к вкусам разных правителей, умея ладить с их любимцами, он неуклонно делал карьеру, несмотря на череду дворцовых перемен и смену государей, - в 1740 году стал великим канцлером.
Его единственная дочь и наследница Варвара слыла одной из самых завидных невест России. Императрица Анна Иоанновна задумала выдать ее за своего любимца, обер-гофмейстера графа Левенвольде. Торжественно отпраздновали помолвку. Но избалованной, своенравной невесте, прозванной за крутой нрав "Варькой-тигрицей", жених не пришелся по нраву. И в доме ему оказали такой недоброжелательный прием, что он сам поспешил вернуть обручальное кольцо. Сердце Варвары пленил дипломат и стихотворец А. Д. Кантемир, писавший ей изысканно-нежные послания.
Отец не противился желанию дочери связать с ним судьбу. Но мать, урожденная княжна Трубецкая, энергично восстала против того, чтобы обедневший, хотя и родовитый "князек" вошел в их семейство. Закончилось все тем, что в 1742 году "князя-черепаху" свалил апоплексический удар, и он скончался, как пишет современник, "от семейных неприятностей". А на следующий год Варвару повел под венец граф П. Б. Шереметев. У алтаря сочетались не сердца, а огромные состояния.
После смерти тещи Шереметеву досталось и Павлово. В своих вотчинах он всячески поощрял развитие ремесел. Стремясь выхлопотать для Павлова казенные поблажки, подал в Мануфактур-коллегию объявление, что в его селе действуют "кожевенная, мыльная и слесарная" фабрики, а также "ружейный завод". На поверку оказалось, что предприимчивый помещик беззастенчиво приукрасил положение дел: все работы, писали проверяющие, "производятся в крестьянских домах". Однако объем годового производства и в самом деле был впечатляющим. В 1762-1763 годах здесь выделывали до пяти тысяч "замков коробейных висячих разных сортов", до пяти тысяч дюжин "складных ножей цветных и черных череньев", ружья и пистолеты, столовые приборы (ножи и вилки) с черенками на все вкусы и для всех сословий - от деревянных, костяных и металлических до яшмовых, перламутровых и черепаховых.
Шереметев добился своего. Указом Екатерины II Павлово было освобождено от военного постоя и получило торговые льготы. Благодаря искусству павловцев село вскоре вошло в свод российских достопримечательностей. В "Географическом лексиконе" 1773 года о нем рассказывалось: "Жители оного почти все ружейные мастера и делают преизрядные ружья и замки, из коих иные так малы, как горошинка, однако сделаны весьма искусно, отпираются и запираются". А у местных жителей со временем возникла легенда, будто для той блохи, которую подковал Левша, павловцы сковали микроскопическую цепочку и ошейничек с запирающимся замочком.
Писатель П. Д. Боборыкин рассказывал о семье мастеров Хворовых, прославившихся выделкой "махотных" замочков: "Михаил Хворов доходил до того, что делал двадцать пять замочков на один золотник" (мера веса в 4,26 грамма). И все были разных фасонов со своими особыми ключиками. Эти замочки привешивали в качестве украшения на жилетные и часовые цепочки.
Павлово не смогло конкурировать с Тулой в производстве ружей. А вот замки и ножи доставили ему не только всероссийскую, но и мировую известность. Кустари-умельцы умели делать "фигурные" замки, например в виде петухов или тетеревов, которые "кричали", когда их открывали. Прижимистые купцы любили замки "со звоном" или "с музыкой". Тут уж тайком никак не отомкнешь хозяйский сундук - замок громко оповестит об этом всех домочадцев и главу семейства. Популярностью пользовались замки "с секретом", о них павловцы говорили: "Самый плохенький замчишко, а все для него особый ключ требуется".
Потянулись в село купцы и офени-коробейники за "ходовым", добротным и дешевым товаром. Павловскими изделиями торговали на сибирской Ирбитской и на Астраханской ярмарках, уходили они в Польшу, в далекие Хиву и Бухару, в Персию и Турцию.
В начале XIX века в Павлово стал приезжать петербургский промышленник француз Канапль - делал заказы для своего магазина на Невском проспекте. Заодно, как говорит предание, он знакомил мастеров с новыми техническими приемами, с меняющимися требованиями прихотливых столичных вкусов, обучил их искусной выделке ножниц, ничем не уступавших европейским образцам. Но когда он сам вознамерился было открыть в селе фабрику, то столкнулся с такими сложностями и препонами со стороны владельцев села, а пуще - со стороны местных хозяев, что вынужден был отступиться. Павловские же кустари, которым Канапль помогал совершенствовать их мастерство, долго вспоминали его с благодарностью.
И Черкасским и Шереметевым непросто было держать в повиновении павловский люд. Даровитые, смекалистые, в большинстве своем грамотные кустари сопротивлялись хозяйским "прижимкам", как могли. Вся история Павлова - затянувшаяся борьба, в которой сталкивались интересы вотчинных владельцев, местных "хозяев" и простых мастеровых. Наиболее драматические события развернулись во время восстания Степана Разина. Соседние поместья М. Я. Черкасского, Богородское и Ворсма, стали местом сбора местных повстанцев, решивших идти на Нижний Новгород. В 1670 году под Павловом, у перевоза, они подстерегли и разбили дворянское ополчение, двигавшееся в Арзамас к царскому воеводе Ю. А. Долгорукову. Часть дворян бежала в Муром, часть попала в плен.
В 1798 году жители Павлова взбунтовались против непрерывного повышения оброка и несправедливого порядка его сбора, когда равные суммы обязали выплачивать и беднейших кустарей, и зажиточных. А в 1800 году возникло новое недовольство. Его вызвал очередной рекрутский список, в который в первую очередь попали "буйные" и "заводчики", отстаивавшие крестьянские интересы. Мирской сход встал на их защиту. Владелец Н. П. Шереметев "вразумлял" непокорных и розгами, и штрафами, и длительным содержанием в "арестантской" на голодном пайке. Двенадцать наиболее "дерзких" он выслал из села на различные работы в Москву. Но это мало помогло.
В. Г. Короленко в "Павлов-ских очерках" рассказывал, что в Павлове задолго до отмены крепостного права вокруг "середняка" И. П. Елагина сплотился кружок кустарей, которые уходили на дальние береговые кручи и читали там невесть каким образом раздобытые сочинения Руссо и Вольтера, обсуждали учение Р. Оуэна и страстно мечтали о воле. После реформы 1861 года Д. Н. Шереметеву пришлось выдержать длительную борьбу со своими бывшими нижегородскими крепостными по поводу условий выкупа. Выборные павловские "мужички", явившись в Петербург, доставили правительству немало хлопот: они обращались в редакции журналов, стараясь заручиться общественной поддержкой, в 1866 году добились приема у министра внутренних дел П. А. Валуева. Шереметеву пришлось пойти на уступки.
Павловский товар неизменно держал первенство на отечественном рынке, а само село стало своеобразной столицей целого промышленного округа - ближних и дальних деревень, где изготавливали детали для изделий павловских мастеров. Любопытны слова писателя Мельникова-Печерского: "Почти всякий из нас обедает с павловским ножом и вилкою, чинит перо павловским ножичком, носит платье, скроенное павловскими ножницами, запирает свои пожитки павловским замком, с некоторых пор и бриться стали павловскими бритвами". А его современник П. Усов свидетельствовал: "Стальное производство в Павлове и Ворсме достигло такого совершенства, что на Всемирных выставках Парижа и Лондона наши ножевые изделия поражали специалистов и своею добротностью и дешевизною".
Кустари трудились всей семьей, от мала до велика, оставляя лишь короткое время для сна. Чуть не круглосуточно отовсюду слышались визг напильников, скрежет и лязг металла, буханье молотков. Неслучайно историк П. В. Безобразов говорил о Павлове: "Это место есть не что иное, как одна мастерская". Но он же говорил и другое: "Мы лично не знаем места на Руси, <...> где бы нищета целой массы народонаселения (не отдельных личностей) была более велика, где бы общий уровень благосостояния был ниже и где бы вместе с тем люди обоего пола были трудолюбивее, чем в Павлове". И Боборыкин тоже отмечал: в Павлове привычными стали "размеры труда, не существующие и на каторгах".
Изменялись условия рыночной экономики. Между производителями и иногородними покупателями встал алчный местный скупщик. В Павлове на одной из прибрежных улиц (бывшей Стоялой) выстроились, тесно прижавшись друг к другу, старинные двухэтажные дома: верх украшен мезонинчиками, узорными наличниками - это, как правило, жилые покои; нижние этажи, с каменными толстыми стенами и широким арочным проемом двери, - лавки для скупки. В понедельник с 2-3 часов утра к ним на тусклый свет фонарей устремлялись кустари - и местные, и пришедшие из окрестных деревень. Чем больше предлагалось изделий, тем быстрее "низнули" (по местному выражению) цены. Не спасали ни талант, ни высокий профессионализм. Скупщику выгодней было приобрести побольше грошовых, хотя и не вполне качественных изделий, чтобы втридорога продать их на дальних ярмарках, похваляясь "павловской" маркой. Один из них однажды цинично признался Короленко: "Россия, милостивый государь, государство агромаднейшее... тут всякая дрянь сойдет!"
За сотню обычных медных замков платили в среднем от 4 до 9 рублей, за дюжину ножей - 1,5-2 рубля. Но и эти деньги кустарь не получал на руки. Ему платили лишь две трети, а то и половину стоимости. Остальное он должен был забрать из лавки товаром, причем по ценам обычно выше рыночных.
Внешний вид Павлова был необычен и живописен: маленькие домишки хаотично "всползали" по окским кручам, помещаясь чуть ли не на крышах друг у друга, прилеплялись, словно ласточкины гнезда, на каждом выступе откоса. "Среди лачуг, - писал Короленко, - высятся богатые "палаты", из красного кирпича, с претенциозною архитектурой, с башенками, шпицами и чуть ли не амбразурами". Обладатели этих причудливых "замков" почти все вышли из крестьян и кустарей. Роскошное "палаццо" с прихотливым белым декором на берегу Оки, одно из красивейших зданий Павлова, - бывший дом В. И. Гомулина. Его родичи жили в деревне Вязовка и работали по металлу. А Василий, заведя собственное дело, имел лавку на Нижегородской ярмарке.
На улице, идущей от особняка вглубь, стоит необычный дом с башенкой-фонарем - дом купца П. В. Щеткина с высоко поставленным "фонарем". Д. И. Кондратов, тоже крестьянин-кустарь, скопив небольшую сумму, нанял умельцев и в 1830 году открыл мастерскую в селе Вача Муромского уезда, затем расширил дело в Павловском округе, давая заказы местным работникам. И если к 1840 году состояние Кондратовых составляло всего 300 рублей, то в 1880-е годы Д. Д. Кондратов стал главой крупного торгово-промышленного дома с капиталом в 200 тысяч, имел две фабрики - в Ворсме и Ваче.
Видной фигурой в истории Павлова стал Ф. М. Варыпаев. Ему было 12 лет, когда скончался его отец, оставив небольшую мастерскую по изготовлению замков. Едва знавший грамоту мальчонка понял, что, если не сможет расширить ассортимент изделий, конкуренции ему не выдержать. Сначала он пошел на выучку к мастерам ножевого дела, потом освоил изготовление ножниц. Со временем Варыпаев превратился в крупнейшего и самого авторитетного павловского фабриканта, завел магазин в Нижегородских ярмарочных рядах, наладил торговые связи с Москвой и Петербургом. Он знал до тонкости все секреты производства, сам обучал мастеров, а когда нужно было изготовить редкостный выставочный экземпляр, надевал кожаный фартук и самолично вставал к станку.
Изделия варыпаевской фабрики на российских и европейских промышленных ярмарках неизменно вызывали восхищение публики и получали награды. Деятельность Варыпаева оценило правительство, пожаловав ему по случаю 50-летия его фирмы золотую медаль на Андреевской ленте. Он стал членом британского Общества поощрения наук, искусств, мануфактур, земледелия, торговли. Неоднократно избирался местным волостным старшиной. Все, кто приезжал в Павлово, отмечали радушную услужливость фабриканта, щедрое хлебосольство, стремление помогать профессиональному совершенствованию односельчан. Но в качестве "павловского владыки" он оказался так же деспотичен, как и прочие.
В 1870-е года два местных кооператора - А. Е. Фаворский и Н. П. Зернов, - пытаясь освободить павловских кустарей от власти скупщиков, организовали кустарную артель и ссудо-сберегательную кассу. В артель стали приезжать пропагандисты из Нижнего Новгорода, пошли доносы, начались аресты, и артельное дело, не успев развиться, заглохло. Однако в 1890 году некто А. Г. Штанге решил вновь возродить артельные традиции. На первых порах рабочим помог ссудой фабрикант Сергей Тимофеевич Морозов, поддерживавший народные промыслы и открывший в Москве, в Леонтьевском переулке, Музей кустарных изделий (ныне Музей народного искусства).
Штанге заботился не только о том, чтобы научить кустарей новым технологиям и основам самоуправления, но и о их духовном развитии. Созданное по его инициативе Общество трезвости устроило бесплатную библиотеку, давало любительские спектакли, литературные и музыкальные вечера. Были у рабочих свой хор и ансамбль балалаечников.
Помимо организаторского дара у Штанге обнаружилось отличное деловое чутье: артель успешно реагировала на колебания рыночных запросов, ее изделия неоднократно получали золотые и серебряные медали на всероссийских выставках. Но скупщики и фабриканты дружно восстали против неожиданного и удачливого конкурента. Штанге обвинили в "политической неблагонадежности" и арестовали. Но артель выстояла. Как кооператив она действовала до 1956 года, когда на ее основе открыли завод по выпуску столовых приборов. (Кстати, село Павлово получило статус уездного города Нижегородской губернии лишь в 1919 году.)
Павлово отличалось от обычных сел и своими культурными традициями. Н. Н. Овсянников, директор народных училищ Нижегородской губернии, отмечал, что в Павлове "образцово чисто". Улицы здесь мостили деревянными настилами. Приезжим жители запоминались деликатным обращением, сочетающим приветливость с благородным достоинством. Боборыкин писал о местных женщинах: "Если бы любую из этих баб или девок одеть в салонный туалет, она, пожалуй, сразу бы превратилась в тонную даму: до такой степени во всех них видна выдержка, порядочность, даже некоторая виртуозность". Павловцы очень любили хорошее пение и сами составляли превосходные церковные хоры. Безобразов сообщал, что они "отводят еще себе душу пеньем канареек, которых разводят и продают". Вывели здесь и особую породу боевых петухов, белых с черными крапинами, и по праздникам развлекались петушиными боями.
Несмотря на крайнюю бедность, кустари с нежной заботливостью выращивали цветы. Короленко был поражен, когда зашел во двор к одному кузнецу: "Маленькая, черная и покривившаяся набок кузница едва виднелась среди цветников. <...> Худой, весь черный коваль, с впалою грудью и непомерно развитыми руками представлял странное зрелище среди этого цветущего и благоухающего царства".
Во второй половине XIX века купец И. С. Карачистов завез сюда саженцы лимонов. Павловцы сумели "приручить" экзотическое деревце, со временем превратив весь поселок в огромную цитрусовую оранжерею (об этом рассказал журнал "Наука и жизнь" в статье "Лимоноград" № 12, 2004 г.). Продажа черенков рассады стала для них одной из доходных статей.
А недавно местные умельцы поставили посреди города памятник павловскому лимону. Тонкое изящество кованой металлической композиции увековечило все самое ценное, что исстари накапливал самобытный павловский характер: изумительное профессиональное мастерство, жизнелюбивую стойкость и тонкую поэтичность души, озаренной творческим даром...
Читайте в любое время
