УЧЕНЫЙ И УЧИТЕЛЬ МИЛОСТЬЮ БОЖЬЕЙ
Е. АРХИПЦЕВА (Государственный музей истории космонавтики им. К. Э. Циолковского).
Первыми учителями самого Циолковского были родители. В памяти Константина Эдуардовича сохранился один из первых уроков отца: Эдуард Игнатьевич, проткнув вязальной спицей большое яблоко, объясняет сыну, что такое ось вращения Земли. Чтению и письму его учила мать, Мария Ивановна. Она же объясняла сыну азы арифметики. Костя не всегда сразу понимал, что ему говорят. Мария Ивановна сердилась и даже, случалось, шлепала сына. На всю жизнь запомнил ученый, как тяжело давались ему первые знания. Значительно позже, уже имея за плечами солидный педагогический стаж, Циолковский писал: “...надо суметь привлечь учащихся, заинтересовать их знаниями и зажечь их сердца высоким идеалом жизни, чтобы знание было источником возвышенного счастья, а не источником мук и слез”.
В девять лет с Костей случилась беда: после перенесенной скарлатины он стал плохо слышать. Когда пришла пора учиться в гимназии, мальчик столкнулся с большими трудностями — учителей на уроках он не слышал. Ученье давалось туго, дело дошло до отчисления. В 13 лет Циолковский “выбыл” из третьего класса Вятской гимназии, как следовало из документов, “для поступления в техническое училище”. Но юноша выбрал для себя другой путь. Он начал овладевать знаниями самостоятельно. Университетами будущего ученого и учителя стали книги и журналы из лучших библиотек Москвы, куда Эдуард Игнатьевич послал сына учиться, разглядев в нем удивительные способности к изобретательству и научной деятельности. Но жизнь в Москве оказалась слишком дорогой, и Циолковскому пришлось вернуться в Вятку.
Репетиторство в Вятке было первой попыткой попробовать себя в роли учителя. Она оказалась удачной. У Константина Эдуардовича обнаружился яркий талант педагога. Он быстро находил общий язык с детьми, умел заинтересовать их, рассказывал увлеченно, объяснял доходчиво. Давая уроки арифметики и геометрии, учитель использовал придуманные и сделанные им самим пособия, которые помогали быстрее освоить новый материал и очень нравились детям. Например, когда на уроке геометрии изучали многогранники, Константин Эдуардович делал их из разноцветной бумаги, нанизывал на веревку, вешал “многогранные” бусы на шею и шел на уроки по улице, вызывая удивление прохожих.
За Циолковским закрепилась слава талантливого, очень необычного, обожаемого учениками преподавателя. Поэтому, когда настала пора определяться с профессией, он без колебаний выбрал для себя учительство. В 1879 году Константин сдал экстерном выпускные экзамены в Рязанской гимназии, ему присвоили звание учителя математики уездных училищ и направили работать в город Боровск Калужской губернии. Так судьба на всю жизнь связала его с калужским краем.
В Боровск Циолковский приехал в январе 1880 года. Там он написал больше десятка научных трудов, посвященных кинетической теории газов, научному обоснованию цельнометаллического аэростата, скоростному поезду на воздушной подушке, гигантским космическим дирижаблям, ракетам для межпланетных путешествий и другим научным и научно-фантастическим проектам. Служить же ему пришлось в Боровском уездном училище, основанном в 1808 году. Учились в нем мальчики в возрасте от 10 до 16 лет, дети купцов и мещан. Изучали Закон Божий, Священное Писание и историю церкви, арифметику, геометрию, русский язык, географию, русскую и всеобщую историю, чистописание, черчение, рисование. Основными предметами Циолковского были арифметика и геометрия. Кроме того, время от времени, за неимением других учителей, он вел черчение, рисование, чистописание, давал уроки истории и географии.
В одном из отчетов смотрителя Боровского училища Ильи Любимова есть такие строки:
“Уроки г. Циолковского всегда оставляют весьма приятное впечатление. Его приемы преподавания просты, наглядны и практичны, оживляют и заставляют быть внимательными учеников во все время урока. Вследствие такого преподавания дети без особого труда и сознательно усваивают изучаемый предмет. Готовых правил и теорем учитель никогда не дает детям, а они сами с помощью учителя, посредством решения многих частных вопросов и задач, приходят к той или другой истине, к тому или другому положению... На уроке геометрии, например, делают из бумаги разнообразные треугольники, берут каждый из них, отрезают от него углы, складывают их вместе на плоскости... и, поступив также с другими треугольниками, вполне убеждаются, что сумма углов во всяком треугольнике равна двум четвертям (180°). Или еще: склеив из бумаги цилиндр и конус с равными основаниями и высотами и пересыпая песок из одного объема в другой, ученики убеждаются, что объем цилиндра в три раза больше объема конуса.
А с каким удовольствием дети идут с учителем в огород или поле, весной, конечно, чтобы измерить площадь участка, определить расстояние между двумя недоступными предметами или измерить издалека высоту колокольни... При таких занятиях употребляется единственный, и то самодельный, инструмент — астролябия. Вместо вех при съемке планов в нужные точки становятся иногда сами ученики, а расстояние, за неимением цепи, проверяется шагами. Упражнения этого рода, несомненно, увлекательны и полезны, а на геометрию они приучают смотреть как на науку, пригодную к жизни...”
Сам Константин Эдуардович позднее писал:
“Несмотря на глухоту, мне нравилось учительство. Большую часть времени мы отдавали решению задач. Это лучше возбуждало мозги и самодеятельность, и не так было для детей скучно. С учениками старшего класса летом катались на моей большой лодке, купались и практиковались в геометрии... Я еще нашел другую забаву для учеников. Сделал огромный шар из бумаги. Спирту не было. Поэтому внизу шара была сетка из тонкой проволоки, на которую я клал несколько горящих лучинок. Монгольфьер, имеющий иногда причудливую форму, подымался, насколько позволяла привязанная к нему нитка. Но однажды нитка нечаянно внизу перегорела, и шар мой умчался в город, роняя искры и горящую лучину. Попал на крышу к сапожнику. Сапожник заарестовал шар. Хотел привлечь меня к ответственности. Потом смотритель училища рассказывал, что я пустил шар, который упал на дом и со страшной силой разорвался. Так из мухи делают слона. После этого случая я свой монгольфьер только подогревал, огонь же устранял, и он летел без огня. Поэтому скоро опускался. Ребята гнались за ним и приносили обратно, чтобы снова пустить в воздух. ..
Одно время в Боровске я жил на краю города близ реки. Наша улица была безлюдна, покрыта травой и очень удобна для игр. Однажды увидел я у соседей маленького ястреба — японскую игрушку, сделанную из камыша и папиросной бумаги. Она была испорчена и не летала. С помощью пантографа я увеличил ее размеры в несколько раз, так что размах крыльев стал около аршина. Мой раскрашенный чернилами ястреб прекрасно летал. Можно даже было прикреплять к нему небольшие грузы. Нитка не была видна, и игрушку часто принимали за живую птицу. Особенно велика была иллюзия, когда я подергивал за нитку. Тогда крылья колебались, и было очень похоже на летящую птицу. Я много раз замечал, как большие белые птицы (вроде цапель) подлетали на некоторое расстояние к игрушке, а затем, разочаровавшись, поворачивали и улетали. Дети и взрослые толпой шли поглядеть, как я запускал на нашей Молчановской улице своего ястреба. Движение толпы даже обеспокоило квартального. Он полюбопытствовал, куда это бежит народ. Когда же приблизился и увидел не только игрушку, но и нитку, с досадой сказал: “Ну, кому придет в голову, что это не настоящая птица!” Другие думали, что я на нитке пускал прирученную птицу, и спрашивали: “Небось, мясом кормишь ястреба?” Ночью я его запускал с фонарем. Тогда с местного бульвара видели звезду и спорили: что это: Венера или чудак-учитель пускает свою птицу с огнем? Бились даже об заклад. Я уже тогда был не здоров и совсем разучился бегать. Но эта забава заставила меня двигаться, и я заметил, что поправился и вновь приобрел эту детскую способность. Мне в то время было около 30 лет”.
Фантазиям Циолковского не было границ. Кто, кроме него, додумался бы посадить в привязанный к воздушному змею коробок таракана! И для чего? “Чтобы он мог почувствовать, как прекрасен полет, а заодно и понаблюдать, как скажутся последствия полета на его организм!”
В Боровске Циолковский проработал 12 лет. В 1892 году по представлению директора народных училищ губернии как “одного из способнейших и усерднейших преподавателей” его перевел и в Калужское уездное училище. В губернском центре было больше возможностей и для научной работы, и для педагогической деятельности.
Калужское уездное училище, открытое в 1834 году, располагалось на улице Воскресенской, на первом этаже старого двухэтажного каменного здания, где прежде находилась богадельня. Училище было трехгодичным, ко времени прихода Циолковского здесь обучалось 140 мальчиков.
В “Планах преподавания арифметики и геометрии на 1892/93 учебный год” Циолковский писал: “Замечу, что судить о познании класса лучше всего по ответам слабейших учеников. Таким образом, учитель не будет никогда иметь преувеличенного мнения об успехах своих клиентов, каковое преувеличенное мнение может сильно вредить делу преподавания”.
Весной 1897 года Константину Эдуардовичу предложили вести уроки математики в Калужском казенном реальном училище, которое находилось неподалеку от уездного училища, в Воскресенском переулке. В 1897 году в реальном училище было шесть основных классов и один дополнительный. После окончания 7-го класса мальчики имели право поступать в высшее техническое училище.
Около двадцати лет — с 1899 по 1918 год — Константин Эдуардович работал в Калужском епархиальном женском училище, четырехэтажное здание которого находилось на Богоявленской улице. С 1744 года здесь размещалась парусиновая фабрика, а училище было открыто только в 1879-м, когда время парусных кораблей ушло.
Циолковский преподавал математику и физику, хотя права на это не имел, так как был учителем уездных училищ. Однако за большие педагогические заслуги неофициально, на правах приходящего учителя, он все же был принят на работу. Кроме того, являясь учителем математики, он также не имел права преподавать физику, но и на это дирекция училища “закрыла глаза”.
Константин Эдуардович вспоминал:
“Перед роспуском дети волновались и не учили уроков. Вот тут- то часто я забавлял их опытами. Например, предлагал вынуть серебряный рубль из таза с водой. Многие пробовали, но никому это не удавалось... Наконец, классная воспитательница захотела отличиться, однако вытащить монету не смогла... В пятом классе всегда показывал монгольфьер. Он летал по классу на ниточке, и я давал держать эту ниточку желающим. Большой летающий шар, особенно с легкой куклой, производил всеобщее оживление и радость. Склеенный мной бумажный шар, весь в ранах и заплатах, служил более 15 лет”.
Педагогический труд ученого в епархиальном училище был отмечен наградами: в 1906 году он получил орден Святого Станислава 3-й степени, в 1911 -м — орден Святой Анны 3-й степени. Третью награду — орден Святого Станислава 2-й степени педагогу Циолковскому так и не выдали по причине хаоса в суровое военное время.
Последним местом работы Циолковского была Калужская 6-я советская единая трудовая школа 2-й ступени. На должность учителя его избрали в ноябре 1918 года, когда все учебные учреждения Калуги отдали в распоряжение Комиссариата по делам народного просвещения. Тогда-то и были созданы трудовые школы, в которых дети не только учились, но и работали. Все школы стали делить на ступени: 1-я ступень — дети 8—13 лет, 2-я ступень — дети 13—17 лет. Школьных работников не назначали, а избирали и утверждали.
В 6-й трудовой школе учились мальчики из бывших духовных учебных заведений и из старших классов бывших высших начальных училищ. Циолковский преподавал математику, химию, астрономию, физику, заведовал физическим кабинетом.
Несмотря на тяжелое для страны время, у Циолковского остались хорошие воспоминания о последних годах службы. Ему нравились новые порядки: отмена формы, оценочных баллов, экзаменационных испытаний, наказаний, демократичность поведения, чередование умственного и физического труда, деление школы на ступени в зависимости от возраста учеников. К этому он стремился всю жизнь, именно эти идеи он проповедовал начиная с 1915 года в своих трудах, связанных с социальным переустройством общества.
22 октября 1921 года Циолковский подал заявление об увольнении, в нем говорилось: “Мой 64-летний возраст, хронический бронхит, грыжа, расстройство пищеварения, глухота и общая слабость заставляют меня оставить мои училищные занятия. Поэтому прошу считать меня освобождённым от всех моих служебных обязанностей с 1 ноября 1921 года”.
К счастью, сорокалетняя педагогическая деятельность Циолковского на этом не закончилась. Константин Эдуардович встречался со школьниками в учебных заведениях, в клубах, во Дворцах пионеров, в пионерских лагерях. Он выступал с лекциями, проводил беседы, помогал в организации выставок.
Когда в 1921 году в стенах Губернского отдела народного образования обсуждались вопросы, связанные с принятием устрашающих мер в отношении подростков, не подчиняющихся правопорядку, Циолковский не мог поверить, что в отношении несовершеннолетних может быть применена смертная казнь. Эта мысль не давала ему покоя. Она шла вразрез с его концепцией воспитания и образования, в основу которой он ставил свободу личности, с педагогикой ненасилия, с его представлением о радостной, счастливой, вечной жизни человечества во Вселенной. Ученый писал тогда, что “страх наказания следует заменить голосом рассудка, разума, науки”.
Мы привыкли считать научную деятельность Циолковского смыслом его жизни, а педагогику — делом второстепенным, позволявшим и меть средства для занятий наукой и содержания семьи. Однако учительство — профессия, которой ученый посвятил всю свою сознательную жизнь, — было для него не менее важным, чем работа в научной сфере.
Читайте в любое время
