ТИХАЯ ЖИЗНЬ В ТЕРРАРИУМЕ (ЗАПИСКИ ВЕТЕРИНАРНОГО ВРАЧА)
С. БАКАТОВ.
Работа в каждом отделе зоопарка доставляет свои радости и трудности. В террариуме я просто отдыхал, чисто психологически. Нет, конечно, и напряжение остаётся, и бдительность при работе со змеями терять нельзя. Но по сравнению с другими отделами террариум — царство тишины и покоя. И свободного времени там намного больше: кормить подопечных приходится не чаще одного раза в неделю, уборка занимает столько же времени. А в холодное время многие наши питомцы отправлялись в спячку. Зато если в тебе ещё живо творческое начало, то именно в террариуме есть возможность применить его в полной мере. Как правило, оформлением внутреннего интерьера занимались мы сами, сами «варили» аквариумы, создавали нужный ландшафт, к тому же занимались составлением практически всей коллекции, выезжая для этого «в поле».
Смотреть, как умело действуют сотрудники, — одно удовольствие. Вот, например, Рашид, работал он всегда аккуратно и в то же время уверенно и быстро.
Приступая к уборке, Рашид всегда снимал обувь (!), закатывал до колен штанины и, прихватив метёлку и совочек, опускался в клетку с кобрами.
Только человек, который изучил повадки змей, мог так поступать. Он знал: если не делать резких движений, кобры никакого вреда не причинят. Когда они уверены, что им ничто не грозит, то не станут тратить драгоценный запас яда на добычу, которую не в состоянии проглотить.
Яд у кобры один из самых сильных: по действию — нервно-паралитический, то есть жертва погибает от паралича центра дыхания. Но кобру можно смело назвать самой неопасной из ядовитых змей — из-за её деликатной привычки заранее предупреждать о своём присутствии всех, кто ей на обед никак не приглянулся. Мало того, прежде чем кого-то куснуть, она всегда, распустив «капюшон», сначала пошумит, а потом просто «клюнет» носом, не выпуская зубов. А если она ещё и сыта, то вообще может очень долго шипеть и кланяться, пока её не оставят в покое. Бояться кобре в общем-то некого (индийская, королевская кобра может свалить даже слона, что при её размере — до пяти метров, — пожалуй, и неудивительно), стало быть, удирать ни от кого не надо, и самой за кем-то гоняться нет надобности, так как любимое блюдо — жаба — животное медлительное, ходит пешком. Правда, при случае, кобра не пропустит воробья, мышь или ящерицу.
Но если кобра в кого-то вцепится, то ни за что не отпустит жертву, пока не впрыснет достаточное количество яда. Даже создаётся ощущение, что она начинает жертву «жевать». Гадюка, в отличие от кобры, молниеносно выстреливает в жертву, и увернуться от неё труднее. Поэтому кобра, я так думаю, самая правильная змея и самая неопасная при всей своей «ядовитости».
У нас в зоопарке кобры жили до трёх лет и поболее. Весной они успешно спаривались и откладывали яйца. Кладочки у них небольшие: обычно около десятка яиц, несколько необычной формы — продолговатые и вдобавок мягкие. В июне из яиц выползали очаровательные полосатенькие кобрята, которые сразу начинали шипеть и ходить на хвостиках. Хотя у малышей уже заготовлена порция яда, мы их смело держали на ладони по той простой причине, что они не могли ухватиться даже за мизинец.
Работали у нас люди, бесконечно увлечённые, фанаты своего дела. Но фанаты — это, с одной стороны, хорошо, а с другой — и не очень.
Вспоминаю один случай с очень симпатичной девушкой по имени Танюшка. Как-то приносит она эфу: «вскрыть и запротоколировать» причину смерти. Эфы долго жить в неволе,
по крайне мере у нас, никак не хотели (впоследствии я всё-таки выяснил, почему). И надо было разобраться, в чём дело. Кладёт Танюшка змейку на стол и говорит:
— Сергей Юрьевич, а вы мне после вскрытия голову эфы, пожалуйста, отдайте. Несколько озадаченный, я спрашиваю:
— А на что тебе?
— На память: высушу и буду хранить.
Я немножко посомневался: голова-то всё же ядовитая. Но эфа была маленькая, а Танюшка уже большая, да к тому же студентка, училась заочно на биофаке. Ну я и отдал. Через пару дней вижу — у Танюшки указательный палец довольно сильно распух:
— Что с пальцем?
— А я понемножку его царапаю эфиными зубами. Если это делать по чуть-чуть, то постепенно образуется иммунитет к яду.
— Иммунитет, конечно, дело хорошее, но ты на него не рассчитывай. Переносимость к яду, может быть, значительно повысится, но для твоей печени и почек это небезопасно. За всё надо платить. И вообще — что ж ты меня, негодная, обманула?
— Так вы бы мне, наверно, не дали.
— Для таких экспериментов точно бы не дал. И прошу тебя вернуть.
Танюша послушно принесла голову эфы. Этим, может быть, всё и закончилось бы, будь девушка благоразумнее.
Как-то поздней осенью её-таки «долбанула» эфа. Была она зоопарковская и довольно чахлая. Палец снова сильно распух, но всё обошлось лёгким недомоганием. И у девушки возникла стойкая иллюзия, что к яду у неё выработался иммунитет. Посоветовавшись, мы решили, что девушку с «иммунитетом» из террариума надо перевести в другую секцию. Но на этом приключения Танюши не закончились.
Весной мы, как всегда, пополнили коллекцию змей свежей партией. В ней оказалась и довольно крупная эфа.
Через пару дней «скорая помощь» подобрала на остановке, как раз напротив зоопарка, молодую девушку, которая, прежде чем потерять сознание, успела произнести:
— Змея...
Этой девушкой оказалась наша Таня. Я пришел навестить её в палату. Рука, которую она, улучив момент, подставила эфе, тайком пробравшись в террариум со служебного входа (как она сама призналась), по толщине была поболее ноги, про лицо и говорить нечего — сплошной отёчный шар. Спас Таню не «иммунитет», а то, что «скорая» приехала очень быстро и у врачей оказалась сыворотка.
В отличие от кобры эфа — маленькая змея с большой буквы и сложным характером. Мне кажется, она вообще-то одна из самых красивых и оригинальных среднеазиатских змей. При относительно некрупных размерах — до 70 см (но это редко, обычно 40—50) — всем своим видом торопится сообщить каждому, кто нарушает её спокойствие, что к ней лучше не приближаться. И проделывает это совсем не так, как благородная кобра. Кобра всегда спокойна, даже когда предупреждает, что вы перешли границу. Эфа — натянутый оголённый нерв и обладает удивительной способностью, оставаясь на месте, пребывать в постоянном движении. Когда эфа принимает угрожающую позу, её бархатистая и опалесцирующая — тёплого цвета, от песчаного до светло-коричневого — чешуя, украшенная по бокам цепочкой белых бусинок, начинает непрерывно вибрировать, что создаёт иллюзию, будто она движется во всех направлениях одновременно. При этом блестящие ромбики чешуи с белыми бусинами переливаются, как стекляшки в калейдоскопе. Эфа в состоянии волнения раздувается, а звук, который она издаёт, похож на звук кипящего масла, если в него попала вода. Рассчитать, когда внутренняя пружина «выстрелит», невозможно. Этот момент всегда молниеносный и неожиданный. Яд у змеи тоже весьма «качественный».
Эфа очень нервная змея. Она спокойна только тогда, когда никого рядом нет. Но при всей вспыльчивости эфа никогда не нападёт первой, пока не будет нарушена невидимая граница безопасной зоны. Если она видит, что добыча ей не по зубам, то будет долго изо всех сил пыжиться и шипеть, только чтобы вы обошли её стороной. И ещё: эфа никогда не залезет, как гадюка, в ваш спальник или сапог. Обычно она очень бдительная, не любит людей, да и вообще крупных животных, и старается всех обходить, непременно «галсами». У эфы действительно очень странная манера передвигаться — под углом 45 градусов.
Единственное время, когда она вообще перестаёт обращать внимание на окружающих, — период спаривания. А ещё... однажды мне посчастливилось наблюдать редкую картину недалеко от Душанбе, в местечке под названием Ляур. В любое время года, кроме ранней весны, там не встретишь ни одной живой души. По ландшафту это пологие, глиняные, местами немного скалистые, совершенно выжженные солнцем сопки — результат неумелого советского скотоводства (за несколько десятков лет растительность здесь не только «сбривалась» стадами овец, а ещё ими же под корень и вытаптывалась).
Вся видимая жизнь на сопках происходит только весной. В апреле они покрываются местами довольно буйной растительностью, правда, уже несъедобной для овец. Вот именно в это время мы приходили туда, чтобы пополнить коллекцию черепах, агам, круглоголовок, полозов и ужей-«желтопузиков». Дело в том, что в террариуме, как правило, всегда имелся «запас» местной фауны, который составлял наш обменный фонд с другими зоопарками. Именно в Ляуре можно было поймать слепозмейку, очень маленькую, нежно-розового цвета, размером чуть больше дождевого червя. Сначала не сразу и поймешь, с какой стороны она начинается, а с какой заканчивается. Но зато это сразу становится очевидным, когда она заглатывает своим маленьким, розовым, почему-то похожим на варежку ротиком муравьиные яйца, которые и составляют основу её рациона. К сожалению, не могу утверждать, насколько она слепая: две крошечные бусинки глаз у неё всё же имеются.
К концу мая на сопках уже всё выгорает, и немногочисленная живность уходит под землю. Но в тот раз я попал в Ляур ранней весной, кажется в феврале, когда там на северных склонах ещё лежали остатки снега. Для моего спаниеля Лота любой выход в поле не просто праздник, а какая-то бесконечная эйфория. Я оказался не очень хорошим дрессировщиком и позволял собаке громко лаять и далеко убегать. Ему всё это доставляло такое громадное удовольствие, что мне просто не хотелось лишать Лота всей полноты собачьего счастья.
Мы бродили по сопкам и наслаждались весенним, но уже достаточно горячим солнцем. Лот периодически исчезал, потом внезапно появлялся и дрожащим кончиком хвоста каждый раз вопрошал:
— У тебя ничего? И у меня тоже! Ну ладно, я побежал!
Взмахнув ушами, как крыльями, он мчался дальше. Вдруг я услышал его тревожный и недовольный лай. Пернатых он никогда не облаивал, значит, это не птица. За лисой он бы начал гоняться, охая и ахая. За зайцем бы рванул молча. Кабанов здесь давно нет. Почему-то я подумал, что он наткнулся на дикобраза, с которым Лот уже имел неосторожность близко познакомиться, и поспешил псу на помощь. Лай между тем стал какой-то нервный и обиженный. То что я увидел, превзошло все мои догадки. Лот облаивал непонятный живой шар размером с гандбольный мяч и очень хотел в него запустить свои зубы, но что-то его удерживало. Я схватил Лота за шиворот и, оттащив в сторону, посадил на поводок.
Шар оказался клубком змей! По коричневым бархатистым ромбикам я сразу догадался, что это эфы. Полная неожиданность! Во-первых, я далеко не первый раз бродил по этим холмам и никогда прежде здесь эфу не встречал. Во-вторых, это были буквально последние дни февраля или, может, первые числа марта, а змеи в этих краях обычно появляются позже. И в-третьих, эфа довольно редкая змея, а тут их целый клубок, который шевелился и перекатывался с боку на бок. Периодически шар замирал и начинал ритмично вздрагивать.
Я пожалел, что у меня с собой не оказалось мешочка. Закатить в него шар не составило бы труда (а сейчас, напротив, рад, что мне их тогда некуда было сунуть). Шар, извиваясь, ещё какое-то время катался по небольшой полянке между камнями, а потом как по команде начал разваливаться. Сначала показались с разных сторон сразу две головы, болтавшиеся из стороны в сторону так, словно они опьянели. И вдруг, как будто кто-то выдернул основную шпильку, шар окончательно распался. Две эфы попытались снова сплестись, но у них ничего не получалось, и они скатились куда-то вниз. Остальные пружинистыми галсами покинули поляну. Только одна змея продолжала лежать. Наконец и эта эфа пришла в себя, несколько раз показала нам язык и, размяв челюсти, собралась в пружинку. Похоже, уходить она никуда не собиралась: решила занять позицию на холме. Больше такого «цирка» я нигде и никогда не видел.
Через какое-то время мне попала в руки статья, в которой автор высказывал предположение, почему змеи образуют шар. Дело в том, что первыми выходят из спячки самцы: сначала — самые сильные и здоровые, через несколько дней — те, что послабее. Им очень трудно отогреться, если температура воздуха остаётся относительно низкой, и они прибегают к хитрости: начинают выделять феромон, привлекающий других самцов. (Известно, что даже пчёлы, сбившись зимой в живой шар, так поднимают внутри него температуру, что матка, которая находится в центре, не мёрзнет даже в сорокаградусные морозы.) Выходит, что хилые «обманщики», привлекая других самцов, отогревались за счёт сильных особей.
В следующий раз я наткнулся на скопище змей в Тупаланге. Ущелье, начавшись маленькой речушкой, рожденной вечными льдами Гиссарского хребта на высоте около четырех с половиной километров над уровнем океана, тянется почти до самой Аму-Дарьи. Это одно из удивительнейших мест Средней Азии. Красоты оно необыкновенной. А кроме того, здесь в той или иной мере представлен почти весь животный мир Средней Азии. Побывал я там дважды. В первый раз поехал на разведку, посмотреть, чем мы можем пополнить наш обменный фонд в террариуме.
Около часа мы с Лотом брели вверх вдоль Тупалангдарьи (собственно, «дарья» — в переводе и означает «река»). Я наслаждался удивительной, совершенно нетронутой красотой здешней природы, а Лот упивался свободой, окуная через каждые двадцать метров в ледниковую воду реки своё пузо.
Реки в это время года становятся очень мелкими, но зато кристально чистыми. Был август. И хотя ночи в горах потихоньку становились прохладными, днём ещё стояла привычная жара. С каждым поворотом ущелья открывался новый пейзаж. Местами это была пустыня — чистейший, просто калиброванный по размеру песок покрывал её идеально ровным, жёлтым, казалось, бархатным покрывалом. Потом пустыня резко заканчивалась завалами громадных яшмовых валунов, постепенно переходивших в шлифованный галечник, который, в свою очередь, уходил под пласт красной глины. А на смену ей совершенно неожиданно приходили чёрные сланцы. После зарослей ивняка начинался вековой платановый лес, за ним — кленовый. Откуда ни возьмись — ясень или заросли шиповника. Чуть повыше от русла, вверх по склону, росли боярышник, миндаль, чилон, дикая хурма, фисташка.
Заметив инжир, я не удержался и полез вверх по склону. Инжир был дикий и достаточно мелкий, но тем не менее очень сладкий. Плоды с южной стороны казались просто медовыми. Взяв горсть про запас, я двинулся дальше...
Когда я увидел первую гюрзу, Лот, к счастью, оставался где-то позади. Гюрза лежала, свернувшись на тропе колёсиками, и грелась на солнышке. Издали я принял её за коровью лепёшку. Не очень крупная змея, но это была первая гюрза, которую я встретил на свободе «с глазу на глаз», и опыта в общении с этими змеями у меня тогда ещё не имелось. Памятуя о том, как лихо управляются оба наших зоопарковских Александра с ними в террариуме, я решил сдвинуть её с тропы посохом. Но не тут-то было. Неожиданно гюрза мощным прыжком рванула прямо на меня. И если бы не посох, который я каким-то чудом успел подставить, она непременно в меня бы попала. Я немного отскочил назад и попробовал скинуть её с тропы ещё раз. Но гюрза мгновенно собралась в пружину и прыгнула снова!
Мне это очень не понравилось, и я благоразумно решил обойти змею по верхней тропе, куда ей было прыгать — уж и не знаю, как лучше сказать — не с руки, не с ноги или не с хвоста? Но разгневанная гюрза продолжала меня преследовать. Я перепрыгнул через камни — не будет же она скакать через них — и наткнулся на сыпучку (сыпучка — что-то вроде реки, только из камней. Стоит шагнуть в неё, как «река» мгновенно оживает и, производя леденящий душу гул, начинает медленно ползти вниз по скале, перемалывая в своих каменных жерновах всё, что туда попадает). На этой сыпучке я увидел ещё несколько змей. Приподняв головы, они явно начали проявлять интерес к происходящему. У меня появилось желание оказаться в воздухе, так как на земле я больше не чувствовал себя в безопасности. А поскольку неподалёку я увидел боярышник, мне захотелось поскорее забраться на него, чтобы прийти в себя и оценить обстановку. На свой посох я уже не очень надеялся.
Но когда подошёл ближе, то — почти в ужасе — увидел ещё несколько змей, болтавшихся на ветках! И тут я самым постыдным образом драпанул назад, к реке. Змеи мерещились в каждой ветке и за каждым камнем. На мой топот примчался Лот. Взволнованно порхая рядом, он, заглядывая мне в лицо, спрашивал: «Тут столько необычных запахов, но я никого пока не унюхал. Мы за кем вообще-то бегаем?»
Как я оказался у реки, не помню. Так, на собственном опыте, я познакомился с повадками гюрзы.
Гюрза не просто змея, а настоящий летающий шприц с ядом. Она не будет пыжиться, шипеть или танцевать на хвосте перед нарушителем спокойствия. Она идёт напролом на любую движущуюся цель, отчасти напоминая тех охотников, которые стреляют «на звук». Яд у неё, как и у эфы, очень сильный, а главное — у гюрзы его гораздо больше. По той простой причине, что и сама она намного крупнее. Некоторые экземпляры достигают полутора метров в длину, а толщину их можно сравнить с толщиной человеческой руки. Яд у гюрзы по характеру действия — гемолитический. Это значит, что эритроциты очень быстро разрушаются. В тяжёлых случаях спасти от смерти может только сыворотка. Но главная опасность яда в том, что он впрыскивается жертве на полтора — три сантиметра внутримышечно, что способствует быстрому распространению с током крови по всему организму. Но и этого мало.
По своему опыту могу сказать, что гюрза ещё и самая бесстрашная змея. Атака её гораздо опаснее молниеносных выстрелов эфы. Гюрза набрасывается неожиданно, делает это часто из укрытия, и довольно далеко прыгает. Как правило, не один раз. Её мощные челюсти легко пробивают кирзовый сапог. Правда, реакция у неё чуть хуже, чем у эфы, поэтому наши сотрудники-ловцы не тратили много времени на поимку нужного количества особей. Зато удерживать в руках гюрзу им было явно труднее, так как змея, во-первых, очень сильная, а во-вторых, всё время норовит долбануть любым путём, даже через собственную нижнюю челюсть!
Гюрза не так осторожна, как эфа, и часто селится вблизи человеческого жилья, не стесняется залезть в палатку, а то и в спальный мешок.
Пожалуй, гюрза — самая распространённая змея в Таджикистане. Она прекрасно вписывается в среднеазиатский ландшафт и хорошо себя чувствует в любой местности с любым рельефом и растительностью (хотя предпочитает сухие каменистые ущелья в предгорьях и не очень далеко от водички). В нашем террариуме гюрзы приживались гораздо лучше многих других змей. С их кормлением не возникало никаких сложностей, так как заглатывают они практически любую живность — от мелких ящериц, агам и даже молодых черепашек до всякой пернатой дичи размером с голубя и небольшого азиатского зайчика — талая.
Взгляд у гюрзы при этом остаётся неизменно злющим. На что уж безэмоциональное чудовище — крокодил, и то его морда иногда расплывалась «в улыбке», хоть и сомнительной. Но гюрза всегда остаётся свирепой, даже когда плотно поест. Более свирепая рожа только у её родственницы — шумящей гадюки. Впрочем, на самом деле они очень красивые. Просто мы больше любим «пушистых» тварей. На морде любого (кроме медведя) хищника можно увидеть всю гамму эмоций — от полного блаженства до ярости. А вот у гюрзы — всегда одинаково холодно-свирепая маска. Это и в самом деле та змея, которую следует бояться и обходить стороной.
Второй раз я попал в Тупаланг тоже осенью, на следующий год. Приехали мы туда зоопар-ковской компанией с нашими двумя Александрами — опытными ловцами змей и, естественно, большими фанатами вообще всей пресмыкающейся фауны. Усилиями Александров и была сформирована коллекция душанбинского террариума.
В Тупаланге мы отловили образцы практически всех пресмыкающихся, которыми так богата Средняя Азия: там водились кобры, щитомордники, эфы, волкозубы, песчаные удав-чики, стрелки и несколько видов полозов. И такое разнообразие встретилось нам всего за один день! Правда, нужен навык, чтобы заранее знать, кто и где прячется.
Я выступал в роли помощника у двух Александров. Лов змей, конечно, дело совсем непростое и требует постоянной бдительности, молниеносной реакции и аккуратности. Ведь надо не просто змею поймать, но поймать живой и невредимой. А укус даже обычного полоза может доставить много неприятностей, так как змеи, как вы догадываетесь, зубы не чистят.
Проще всего Александрам давалась ловля кобр. Я видел, как легко им удавалось «задурить» их: подставляя одну ладонь для первого «поцелуя», который кобра непременно делала, отвесив при этом низкий поклон, другой рукой ловцы накрывали её сверху. Даже если кобре удавалось в это время цапнуть ловца, то змею можно было легко стряхнуть, пока она не включила свой ядовитый насос: чтобы впрыснуть в жертву яд, кобре необходимо как следует вцепиться зубами. За тот промежуток времени, который был нужен кобре «пожевать», Александры успевали надеть ей на голову мешок. Один из них поймал кобру, накрыв её шляпой.
Среди прочих нечасто встречающихся змей особенное впечатление на меня произвела стрелка — очень стройненькая ядовитая змея длиной не более метра. Четыре тёмно-серые, с оливковым оттенком, длинные полоски вдоль всего тела придавали ей особую элегантность и делали легко узнаваемой. Вторая отличительная черта — скорость, с которой она от нас удирала. Создавалась иллюзия, что стрелка совсем не извивается, как другие змеи, а мчится вперёд, будто её тянет какой-то невидимый магнит. У местных жителей про неё бытуют легенды. Якобы на полной скорости стрелка может проткнуть насквозь тело лошади, что конечно же полная ерунда. Тем не менее в Средней Азии стрелу-змею побаиваются, а в легенду свято верят. Пойманная Александром стрелка старалась цапнуть ловца, но это не причинило ему вреда, так как ротик у змеи довольно маленький, а ядовитые зубы сидят глубоко; жертва получает свою порцию яда только в случае, если хоть какая-то часть тела помещается у неё в пасти. Питается стрелка в основном мелкими позвоночными, чаще всего агамами и круглоголовками. Закрепившись на ветке, она половину своего тела может удерживать на весу, довольно удачно прикидываясь веточкой, буквально выстреливая в добычу из засады. Тут же обвив жертву несколькими кольцами, стрелка кусает её, щедро накачивая ядом.
В террариуме стрелки живут комфортно, правда, у нас они не размножались, так как до этого просто не доходило — почему-то мы их всегда очень быстро на что-то обменивали либо дарили.
По удивительной случайности в мой второй приезд в Тупаланг мы так ни одной гюрзы и не встретили, хотя я уверял ребят, что видел, как гюрзы там хороводы водят. Впрочем, оба Александра сами бывали там не раз. В остальном поездка оказалась удачной — кроме всего намеченного мы выловили довольно редкого — песчаного удавчика, которого уже давно обещали своим коллегам, кажется, из берлинского зоопарка.
Кстати, в Тупаланге как раз и поймали ту самую эфу, с которой хотела подружиться наша Танюшка. Как девушка мне потом призналась, она вовсе не собиралась подставлять руку, просто хотела погладить нового обитателя. Этот номер иногда проходит с коброй, если её уже давно знаешь и не делаешь при этом резких движений.
Спокойная и тихая жизнь террариума нарушалась, когда змеи заболевали. Я пришёл к выводу, что нам не хватало ультрафиолетовых ламп. Но самое неожиданное, что мне приходилось выступать в роли зубного врача. Нет! Это не совсем то, о чём вы подумали. Я не вырывал им ядовитые зубы. Я их лечил. В основном мои подопечные страдали от стоматитов, которые довольно успешно поддавались лечению. Применял я при этом промывания травами и стрептоцидовую присыпку.
Линька у змей в природных условиях проходит легко и быстро. В зоопарке процесс шёл хуже. Избавиться от старой шкуры удавалось не сразу. Змеи становились нервными, агрессивными. И я нашёл способ помочь им — ванны из молока.
И тогда даже у самой злющей гюрзы на какое-то время появлялось умиротворённое выражение. Впрочем, когда работаешь в каком-то из отделов, всегда появляется ощущение, что ты сроднился с питомцем, хорошо его понимаешь и он испытывает по отношению к тебе чувство дружеской признательности.
На самом деле все истории о том, что кто-то подружился и приручил змею, — выдумка. Всегда может наступить момент, когда змея неправильно истолкует какое-то ваше движение. Так что заводить в доме ядовитую тварь не стоит. Они намного красивее в естественной среде.
Читайте в любое время
