ПЯТЬ ВЫБОРОВ НИКИТЫ ХРУЩЁВА
Гавриил ПОПОВ, Никита АДЖУБЕЙ.
(Журнальный вариант книги доктора экономических наук Г. Попова и кандидата экономических наук Н. Аджубея «Пять выборов Никиты Хрущёва». Начало см. «Наука и жизнь» №№ 1, 2, 3, 4, 5, 6, 2008 г.)
Послевоенная программа Сталина столкнулась с тремя проблемами. Она была противоречивой. Сулила тяжёлые последствия. А в итоге встретила сопротивление того слоя, интересам которого она, собственно, и должна была соответствовать — номенклатуры.
ЧЕТВЁРТЫЙ ВЫБОР — ПРОТИВ СТАЛИНА
Сначала о противоречивости послевоенного сталинского плана. В нём прежде всего столкнулись интернациональное и национальное. Уже его концепция о социализме в одной, отдельно взятой стране подрывала интернациональный марксизм-ленинизм. Это хорошо показано в ранее упоминавшейся книге Кестлера «Слепящая тьма», когда автор рассказывает, как в некой европейской стране столкнулись забастовка докеров и интересы судов, прибывших из первой страны социализма за грузами, крайне необходимыми для индустриализации этой страны.
Коммунисты Запада должны прежде думать не о мировой революции, а об интересах СССР — то осуждать Гитлера, то одобрять, то опять осуждать... После же войны даже дискуссий не могло быть: всё отвечающее национальным идеям СССР — правильно для всех коммунистов. Например, от греческих коммунистов сначала потребовали прекратить гражданскую войну (так Сталин договорился с Черчиллем), а через несколько лет — готовиться к её возобновлению. Если какая-то страна — чуть ли не с фашистским режимом — поддерживала СССР в борьбе с Западом, то местных коммунистов ей оставляли на расправу.
После войны противоречия настолько обострились, что среди коммунистов появился раскол: на исполнителей сталинской воли и на «предателей дела социализма».
Противоречивым оказался и вывод вождя о целесообразности независимости социалистических стран вместо их вхождения в единый СССР. Конечно, в большинстве из этих стран Сталин постарался держать части Красной армии. Конечно, он создал в каждой стране подчинённую Москве систему органов безопасности, через которые контролировал и правящую партию, и страну. Но в первой же стране, из которой ушла Красная армия, — в Югославии — её руководители начали отстаивать свои взгляды.
А чего было ждать от Китая? Курс на социализм столкнулся с ужасающей нищетой стран Востока. Их отставание (даже от СССР) было столь грандиозным, что Советский Союз они называли или «зажиревшим», или «переедающим». Возникла дилемма: если начать их «кормить», то расходы на подготовку новой мировой войны в СССР неизбежно уменьшатся. А если не кормить, то среди этих стран появятся критики первой страны социализма.
Но ещё больше противоречий появилось внутри СССР.
Интернациональное и национальное столкнулось и здесь. Политика расходования основных ресурсов на подготовку третьей мировой войны (пусть — в будущем) вступила в противоречие с внутренними интересами развития сельского хозяйства, невоенной части промышленности, с задачей строительства жилья. Уровень жизни большинства в стране был таков, что угрожал самому существованию людей. Вот факты, которые приводит в своей книге Б. Н. Кнышевский из секретного досье Жданова.
«Жена погибшего командира И. Е. Некрасова с тремя детьми вынуждены спать на полу из-за отсутствия какой-либо обстановки и постельных принадлежностей...»
«Одинокий 85-летний отец погибшего воина И. Д. Платкин существует на пенсию в размере 100 рублей, не имеет даже смены белья и вынужден нищенствовать...»
«Жена погибшего воина Шаталова имеет пятерых детей, которые не посещают школу из-за отсутствия одежды...»
В 1944 году мальчик из ставропольской станицы, Михаил Горбачёв, не мог пойти в школу — не было обуви. Отец лежал в госпитале и прислал письмо матери с просьбой: «Продай всё, купи одежду, обувь, книги и пусть Михаил обязательно учится». Но в школе Миша смог появиться только после первой четверти.
На Урале, в бараке, в одной из 22 комнатушек, выходивших в длинный общий коридор, ютилась семья Ельциных: отец, мать и четверо детей. Во время морозов, чтобы согреться, старший, Борис Ельцин, прижимался к козе, проживавшей в этой же комнатушке и тёплой, как печка… А в одном из московских дворов обитала семья Юрия Лужкова. Шесть человек в одной комнате. Жили впроголодь. Все ходили в рванье и отрепьях. В чернильнице замерзали чернила...
И таких семей по России было большинство.
Именно после 1945 года, пожалуй, в наиболее полной и откровенной, наиболее наглядной и осязаемой форме проявилась антинародная суть государственного социализма, утвержденного в СССР Сталиным, его партией и его госбезопасностью в ходе коллективизации, индустриализации и Большого террора тридцатых годов.
Победив в войне немереными потоками крови, обильно полившей и собственные поля, и земли за сотни километров от нашей границы, теперь уже ради экспансии сталинского социализма, расходуя львиную долю репараций с побеждённой Германии на новую войну, Сталин кидал народу небольшую подачку – «ежегодное снижение цен». Этот шаг, которого все с нетерпением ждали, обходился государству лишь в мизерные проценты от суммы репараций.
Эксплуатация колхозников явно исчерпала все свои резервы. А без наполняемого ею котла обеспечивать привилегии рабочего класса было нечем. Социальная база сталинского режима быстро ослабевала.
Система идеологического диктата вела к творческому застою, особенно в среде научной и научно-технической интеллигенции. Советская наука соответствовала современному уровню только там, где создавали атомные бомбы или ракеты. Во многих областях советской науки стали задавать тон учёные, подобные Т. Д. Лысенко. Удушение генетики и «продажной девки» — кибернетики грозило стране оказаться вне начавшейся в мире научно-технической революции.
Развёртывающиеся репрессии против малых народов вели Сталина, по версии Н. С. Хрущёва, к мыслям о походе даже на украинцев. Русскому народу — и по истории его формирования, и по его менталитету, и по православным традициям — чужд животный национализм. И Сталину пришлось бы делать то же, что и царизму, — искать опору в самых отсталых слоях народа («Чёрная сотня», «Союз Михаила Архангела»).
Перспектива мировой ядерной войны — единственный логический итог послевоенной стратегии Сталина. Сталин был достаточно последователен, настойчив и беспощаден. И ядерная война стала бы завершением ленинско-сталинского курса на насильственное учреждение на планете строя, до которого наша страна не дозрела даже с точки зрения теории самого марксизма. Стратегия насилия над историей человечества могла вылиться в итоге только в гибель человечества.
Такой результат сталинской стратегии стал явным следствием всей системы мышления Сталина. Он конечно же был уверен, что производительные силы определяют производственные отношения. Но будущее производство вождь представляет глубоко механистически, примитивно. Главной задачей страны на 15 лет он ставит увеличение объёмов производства: чугуна — до 50 млн тонн, стали — до 60 млн тонн, угля — до 500 млн тонн, нефти — до 60 млн тонн. Он примитивно экстраполирует, что и через десятилетия эти миллионы тонн останутся главными характеристиками экономики.
Сталин не предвидит, что один миллион тонн легированной стали будет важнее 10 миллионов обычной. Что полупроводники станут важнее даже этого миллиона тонн легированной стали. Что генетика ведёт к «зелёной революции». Концепция Сталина обрекала экономику на непременное растущее отставание, которое нельзя компенсировать форсированием военных отраслей.
В сталинской стратегии уделено достаточное внимание науке. Сталин говорит о необходимости «строительства ряда научно-исследовательских институтов, могущих дать возможность науке развернуть свои силы». Но он далёк от понимания, что гриб атомного взрыва ознаменовал начало научно-технической революции. И тем более далёк от мысли, что необходимо пересмотреть в этой связи все представления о системе производственных отношений, формирующихся над этим новым базисом.
Сталин далёк от мысли (гениально высказанной Г. В. Плехановым в его «Завещании»), что революция в производительных силах превратит интеллигенцию в ведущий класс общества. Что этому классу в силу его природы присуща демократия, а не диктатура. Что диктатура пролетариата, как и любое государство не самого прогрессивного класса общества, не может не вести к тупику, в том числе и тупику атомной катастрофы.
А между тем Сталин неуклонно, с железным постоянством следует ленинизму. Но это такое постоянство, которое, как писал Фридрих Ницше в «Весёлой науке», означает всего лишь упорство, упрямое «цепляние за что-то, уже давно пройденное».
Марксизм в XIX веке отражал реалии капитализма, но к началу XX века он всё более и более не сочетался с фактами. Социал-демократы пытались преодолеть это несоответствие путём ревизии. А ленинизм ввёл в дело волю и субъективизм, наши желания. если объективное развитие чересчур медленно приводит к социализму, то надлежит вмешаться и заменить недостатки объективного своей активностью — с неизбежной при этом перспективой подменить объективное нашими желаниями. При этом «наши желания» могут легко трансформироваться в мечты меньшинства народа, устремления лидеров, в личное мнение вождя.
Сталин допустил ошибку, так как смотрел на будущее через неисправный бинокль. Последний план Сталина — закономерный итог банкротства учения, претендовавшего на то, чтобы видеть будущее. Если бы ленинизм отражал объективный процесс, то никакие предательства наследников дела Сталина не могли бы изменить ход истории.
После смерти Ленина желание Сталина остаться лидером совпало с желанием всей советско-коммунистической бюрократии остаться хозяевами России. Итог — курс на социализм в одной стране. После первой, проигранной войны июня 1941 года Сталин сделал выбор в пользу русского народа, в пользу войны за национальное спасение. И победил. Теперь, завершив войну, он восстановил свою ориентацию на коммунистическую бюрократию, на номенклатуру.
Но это были уже другая бюрократия и другая номенклатура. Номенклатура государственного социализма после войны существенно закрепила позиции и не менее существенно улучшила своё материальное положение. О партмаксимуме давно забыли, появилось множество льгот. Бюрократическая рать была равнодушна к мировой революции. Она безоговорочно приняла и роспуск Коммунистического интернационала, и отказ от «Интернационала» как гимна страны.
Сталинские репрессии в отношении бюрократии в годы войны заметно ослабли, и номенклатура обрела определённую уверенность в своём будущем. И перспектива погибнуть в новой войне ради будущего мирового социализма её не устраивала. Сейчас ещё в большей мере, чем после смерти Ленина.
Внешне это выглядело как бунт сталинского окружения. Но такой бунт стал возможным и, тем более, победил только потому, что он отвечал интересам всей номенклатуры. Более того — интересам большинства бюрократии.
Важно то, что «наследники» Сталина, все до одного — Берия, Маленков, Хрущёв, — были по всем линиям не согласны с его «Завещанием» и, по существу, предали своего вождя, отказавшись сначала от его «Завещания», потом от его имени и, наконец, от его тела.
Сталин был уверен в неизбежности войны. «Наследники» выдвинули лозунг мирного сосуществования.
Сталин вёл курс к подавлению нерусских народов СССР. «Наследники» реабилитировали репрессированные народы и начали расширять права республик.
Сталин говорил о сокращении сферы товарного обращения и переходе к продуктообмену. «Наследники» признали необходимость расширять товарное производство.
Сталин возражал против продажи техники МТС колхозам. «Наследники» это осуществили.
Сталин хотел улучшать положение населения, прежде всего, снижением цен. «Наследники» делали упор на стимулирование через оплату труда и премирование.
Сталин рассматривал номенклатуру и бюрократию как инструмент в борьбе за социализм и готов был беспощадно чистить этот инструмент, как только он «притуплялся». «Наследники» вывели бюрократию из-под репрессий и сделали её всесильной и бесконтрольной силой государственного социализма.
Можно продолжить. По всем пунктам: Сталин и «наследники» — полное нарушение заветов вождя. Отход от Сталина «наследники» вели под флагом Ленина. Они к тому же были и под защитой того самого ядерно-ракетного «зонтика», который заложил в своих основах именно Сталин.
Отход от Сталина шёл крайне непоследовательно, противоречиво, зигзагами (ведь от «наследников» пахло, как писал один из писателей, «ваксой от сапог товарища Сталина»). Отход тормозили консерваторы в рядах самих «наследников» и сталинисты в ряде зарубежных стран и компартий. Отход был крайне медленным, так как сам Запад постоянно «подкармливал» СССР, покупая нефть миллионами тонн и годами продавая миллионы тонн зерна.
Но в целом «наследники» Сталина шли по тому пути, который привёл к революции 1989—1991 годов и краху ленинско-сталинской концепции насаждения социализма силами государственной власти и номенклатурной бюрократии.
Борьба за власть при стареющем вожде вновь приняла формы кровавого террора. К 1947 году большую силу набрали ленинградцы. Слишком большую, как считали московские деятели. Правда, Жданов к этому времени уже умер, но оставались Вознесенский, в котором Сталин вроде бы видел своего преемника, Кузнецов, Косыгин. Партийную организацию Ленинграда обвинили (как и во времена Зиновьева) в том, что она претендует на руководящую роль в партии, а следовательно, в стране.
Как убийство Кирова в 1934 году явилось прологом к запуску на полную мощь машины репрессий, так и «ленинградское дело» должно было стать шагом по ужесточению режима в стране. Чтобы подтянули пояса, перестали думать о благих переменах, — вокруг враги и мировой империализм не дремлет.
И кровавый маховик закрутился.
Партийная организация Ленинграда была полностью разгромлена, её руководители арестованы и расстреляны, тысячи ленинградцев, их семьи арестованы, высланы, выселены. После страшных пыток расстреляли Вознесенского и Кузнецова.
Подобная расправа готовилась и в Москве. Каким чудом Хрущёву (его Сталин в 1949 году вызвал с Украины и сделал первым секретарём Московского комитета партии) удалось её остановить — неясно. Может быть, вождь поверил доводам Никиты, как иногда, в хорошем настроении, он называл Хрущёва. «Московское дело» спустили на тормозах, кого-то сняли, понизили в должности, но ни арестов, ни расстрелов не было.
Сталин хорошо понимал, что только Герб Российской империи мог быть двуглавым. А сама империя должна быть единой. И СССР — тоже. В споре с Лениным Сталин был прав. Нужно единое государство, а не союз равноправных. Но ведь Ленин думал о будущей Мировой республике Советов, а Сталин — об СССР. То, что логично для Мировой республики, не подходит для СССР, окружённому враждебным ему миром.
И хотя после войны Сталин явно приблизил к себе ленинградскую группу — Жданова, Кузнецова, Вознесенского и других, — теперь он «сдал» их Маленкову и Берии. Что за всем этим стоит? Может, Сталин попросту ошибся в ленинградских лидерах? Не устраивал их политический курс на особое место России в составе СССР? Их деловая и профессиональная квалификация оказалась недостаточной для союзного уровня руководства? Их личный стиль был неприемлем?
Допустить, что Сталин ошибся в оценке ленинградцев, никак нельзя. Уж что-что, но подбирать, оценивать кадры и расставлять их Сталин умел. То была борьба за лидерство при стареющем вожде, и ленинградцы проиграли, заплатив за проигрыш потоками крови.
Были бы верны курсу Сталина ленинградские руководители, окажись они «наследниками»? Вряд ли. Ведь именно один из уцелевших ленинградцев, Алексей Косыгин (кстати, он и брат жены Кузнецова были женаты на сёстрах), стал автором наиболее радикальной после НЭПа экономической реформы 1965 года.
«Ленинградское дело» — это не расправа с будущими реформаторами и, тем более, не чистка руководства от бесталанных руководителей. Это дестабилизирующий удар — жёсткий, беспощадный — по всей послевоенной ситуации в стране, нанесённый претендентами на пост Сталина тем, кого он сам прочил в наследники.
Акция устрашения продолжалась. «Мингрельское дело» в Грузии. «Дело врачей». Страх витал в воздухе, он затрагивал каждого. Казалось, кровавый разгул встал из 1937-го года — на новом историческом витке.
На этом фоне Сталин решает созвать XIX съезд партии. Съезды партии Сталин не любил. Они противоречили его стилю руководства — если даже полностью одобряли, как XVIII съезд, его курс. Но теперь съезд был нужен Сталину, он чувствовал, что пришло время призвать молодых, опереться на свежие кадры.
Плану Сталина нельзя отказать в традиционной изощрённости. На съезде в каждый орган партии изберут две группы. Одна — старые кадры. Прежние работники. Логично. Другая — выдвиженцы снизу. Тоже логично. Через некоторое время выдвиженцы освоятся, а главное, сам Сталин посмотрит, что они собой представляют. Потом он скорректирует состав этих выдвиженцев, освободившись от слабых и от сомнительных. Кто будет против этого возражать?
А затем наступит следующий этап — замена «очищенными» выдвиженцами «стариков». Собственно, даже не замена. Выдвиженцы просто останутся в одиночестве, без «стариков», в тех органах, куда их избрал съезд. Никаких нарушений Устава.
Когда Брежневу указывали на то, что он выдвиженец Хрущёва, тот с гневом отвечал: меня ввёл в руководство партии сам Сталин! И действительно, в новом, избранном на Пленуме ЦК сразу после XIX съезда партии Секретариате среди секретарей был и Брежнев. Его действительно включил в обойму именно Сталин. Тот почувствовал в этом, как он его называл, «молдаванине» нечто. (В то время Брежнев возглавлял Центральный комитет Коммунистической партии Молдавии.) Интуиция и чутьё у вождя были звериными.
Но возраст мешал Сталину полностью реализовать свой план «двух палат» в каждом звене руководства. Он, который как никто умел ждать нужного момента, на этот раз стал торопиться.
А чтобы получить повод для быстрой — чересчур быстрой, спустя всего год-два после съезда, — «чистки», ему нужно было нечто весьма весомое. Иначе могли возникнуть сомнения — не постарел ли он, не начал ли ошибаться, если сразу же после съезда, на котором он тех-то и тех-то позволил избрать в Политбюро и Секретариат, усомнился в них. Повод должен был быть исключительным, чрезвычайным.
Как взвинтить массы, как довести их до истерии, как подготовить их к войне, объединив эту долгосрочную перспективу с задачей сегодняшней чистки номенклатуры? В тридцатые годы репрессии шли под флагом борьбы с враждебными классами. Но теперь этих классов нет. Шпионов можно найти и сейчас, но для масштабного взвинчивания этого недостаточно.
И Сталин не придумал ничего лучшего, как обратиться к опыту национал-социализма. Гитлер нашёл повод для «завинчивания гаек», объявив, что «во всём виноваты евреи». И Сталин решил разыграть тот же спектакль. Правда, сначала он «потренировался» на иных национальностях — провёл репрессии против калмыков, чеченцев, ингушей, выселив эти (и другие) нации с их исконных земель. Но масштабно это всё не затрагивало каждого советского человека.
Сталин, начав в 1952 году процесс врачей, арестовав известнейшую профессуру и объявив, что «враги — вредители в белых халатах» действуют повсюду, явно вёл дело к всеобщей чистке страны по национальному, расовому принципу. Евреи, украинцы… Кто следующий?
В марте 1953 года Сталин умер. Общество — и та часть, что радовалась, и та, что была убита горем утраты, — замерло. Что дальше?
Смерть Сталина пришла, как логически необходимый и неотвратимый аккорд. Все детали: умер — убили — помогли умереть — несущественны. Они интересны для историков, но не для политического анализа.
В «мятеже» номенклатуры Хрущёв не просто принял деятельное участие. Он уже был одним из трёх лидеров. Более того, он понимал, что на следующий день после смерти Сталина главным станет не то, что сейчас их связывает, а то, что их разъединяет: разные взгляды на будущее, как и чем заменить сталинский социализм. И это определит тот, кто возьмёт в свои руки руль партии и государства. Хрущёв был реалист. Он видел, что складываются все условия для того, чтобы у этого руля стал именно он.
(Продолжение следует.)
Читайте в любое время
