КУСАКИ, РЫЖИЙ БЕС
Майя ВАЛЕЕВА. Рисунки и фото В. Бахтина.
Прикосновение крыльев
Вся моя жизнь, начиная с раннего детства, связана с животными — это калейдоскоп печальных и светлых, радостных и трагичных воспоминаний о живых существах, с которыми свела судьба.
Так пересеклись наши дороги с Кусаки — «американцем», рыжим котёнком, родившимся на другом континенте...
Когда он был маленьким и тощим существом, он всё время кусался. Мурлыкал — и кусался, дремал на коленях и, на секунду очнувшись, снова кусался, просил есть — опять кусался. Пришлось назвать его Кусаки, никакое другое имя ему не подходило.
Потом он вырос, стал совсем взрослым. К зиме шерсть его делается ярко-оранжевой и густой, с отчётливо проступающими полосами и пятнами на шкуре, как у миниатюрного тигра. Глаза янтарные, нос тёмно-оранжевый с веснушками на светло-розовых губах. Но голос неожиданно нежен и тонок для такого матёрого кота. Мурлычет он редко, и почти неслышно, только в момент особого довольства собой и нами. Серьёзные коты немногословны.
Кошки — странные создания, не спрашивая нас, сначала приходят откуда-то, живут с нами, вползают с мягкой нежностью и грацией в наше сердце, в нашу жизнь, потом столь же неожиданно уходят, исчезают где-то навсегда, а мы остаёмся, не зная, чем заполнить образовавшуюся пустоту и куда деть эту, вдруг ставшую невостребованной, любовь.
...В апреле, когда в Москве шёл снег вперемежку с дождём, я вылетела к своей американской знакомой Дайне Хатт во Флориду. Оттуда мы поехали в маленький город — Барабу, штат Висконсин, знаменитый тем, что в нём находится Международный журавлиный фонд. Кроме того, там живут мои близкие друзья Смиренские, которые вдруг сообразили: «Да ведь тут рядом наш художник Виктор поселился! Разве ты с ним не знакома?!»
Трудно было ответить на этот вопрос. Можно ли назвать незнакомым человека, о котором тебе прожужжали уши, открытки и фотографии с картин которого тебе постоянно показывали?! Куда бы я ни попадала в своих странствиях по Дальнему Востоку, везде находила следы его присутствия: в одном заповеднике он оставил картину, в другом роспись. Это был миф какой-то, а не человек, ибо стоило переступить чей-то порог, как мне говорили: только вчера от нас уехал Художник! А когда мне необходимо было уезжать, сожалели: ну надо же, а послезавтра приедет Художник. Так мы и бродили по землям Даурии, Амурии и Приморья. Друг за дружкой... круг за кружкой, но у себя на родине так ни разу и не повстречались.
Да, трудно пересечься в бескрайней России. Уж слишком просторна! Легче оказалось в Америке.
Вся тогдашняя американская эпопея осталась в памяти чередованием ярких и коротких картинок. Как и то первое посещение Художника. Жаркий день, изумрудная лужайка, белый дом, просторный, полный творческого хлама; посреди зала — большая картина. На ней — цветущая прерия, небо, дальние висконсинские холмы, бизоны... Хотелось шагнуть и упасть в этот душистый, далёкий мир.
Откуда-то из-под бумажных завалов на наши голоса вылез худой рыжий котёнок.
— А он по-русски понимает? — я тут же попыталась взять его на руки.
— Постой... не... тро... — смущённо рванулся ко мне Виктор.
Но было уже поздно. Рыжий бесёнок впился в мою руку как вампир. Попытка освободиться привела только к ужесточению захвата: теперь и две когтистые лапки сурово сжимали мою несчастную ладонь.
— Это Кусаки... я не успел предупредить... — оправдывался Виктор, осторожно разжимая его упрямые челюсти.
— А у него есть прививка от бешенства? — осведомилась по-американски рациональная Дайна.
— Мне бы йода... — вздохнула я.
Но йода в доме не оказалось. Потом я выяснила, что никто в Америке не пользуется йодом как средством первой неотложной помощи. Что тут удивляться! Американцы даже не подозревают и о существовании чудодейственной «зелёнки».
Поставив меня на место, Кусаки расположился в кресле и начал сосредоточенно умываться. У нас в России говорят, что кошки гостей «намывают». В Америке их, видимо, наоборот, «вымывают». Пора и честь знать, впереди ещё долгая дорога...
Виктор с крыльца помахал нам рукой. Мягкая улыбка, тихий низкий голос, внимательный взгляд, усы, седеющие кудрявые волосы. От него веяло беспредельной добротой. Почему-то защемило сердце, стало грустно, стало чего-то жаль. Это чувство было как невидимое прикосновение невидимых крыльев во тьме.
Второй мой визит в Висконсин cостоялся через два года благодаря приглашению нарисовать панно в Роухайде — христианской исправительной колонии для малолетних преступников.
Вначале заказчики хотели видеть на полотне каких-нибудь экзотических зверей и птиц, но к моему приезду Роухайд пережил трагедию: четыре лошади — любимицы колонистов — не так давно погибли во время пожара, после чего решили посвятить панно лошадям.
И вот я стою перед огромным белым холстом размером со слона, и дух захватывает от собственной наглости. На несколько дней удалось оттянуть страшное начало, изображая муки творчества, чёркая эскизы.
Колония пряталась среди живописного северного висконсинского леса. Рядом протекала извилистая Фокс-ривер, на которой с каждым днём появлялось всё больше промоин.
Однажды вечером вдруг позвонил Виктор. Как разыскал? Наверное, через журавлиный фонд. Зачем же я ему понадобилась? Просто звонок вежливости? Оказалось, что у него деловое предложение — бартер в «искусственной» области. Он неожиданно написал книгу. Сложность в том, что её надо напечатать на компьютере, а он им не владеет. Сделка заключалась в том, что он обещал помочь мне как квалифицированный художник, а я ему — как грамотная машинистка.
Днём я рисовала панно, а по вечерам разбирала рукописные каракули и видела перед собой человека настолько глубокого и бесконечно доброго, какого, кажется, просто не может существовать в реальности!
Незадолго до 8 марта от Виктора на мою «электронку» пришла «абракадабра»: Budy v piatnizy v obed, zabery tebia na dva dnia.
Далее следовало предупреждение, что он там не один. С ним живут ещё два холостяка: Майк и Рыжий Бес. Ага, тот самый Бес, который безобразно искусал мне руку!
Почему-то я ждала пятницы как нового пришествия.
Полуденный колокол Роухайда позвал на ланч. А когда я вернулась в мастерскую, перед холстом стоял Виктор.
Он улыбнулся, окинув взором моё полотно, вздохнул и сказал:
— Ну что ж, будем лечить...
Виктор что-то мешал на палитре, рассматривал тюбики с красками, будто видел их впервые, неторопливо выбирал кисти, то подходил к полотну, то отходил, словно забыв обо всём, о том, где он вообще находится, и рисовал, рисовал, рисовал. А я сидела и смотрела.
Это было чудо! Он поистине волшебник иллюзорной трёхмерности. Под его рукой удивительным образом преображалась моя плоская картина и возникали далёкие, по-дёрнутые дымкой скалистые уступы, и живая прерия уже дышала на недавно мёртвом холсте.
Мы покинули Роухайд в кромешной тьме, неслись по ночным хайвэям, фары разрывали занавес снегопада, и иногда, как серые призраки, шарахались с дороги олени. О чём-то весело болтая, незаметно приехали в Барабу, к его белому домику, где всё ещё бодрствовaли оставшиеся холостяки: Кусаки и Майк — худой, потрёпанный жизнью, неопределённого возраста американец с неухоженной бородой и диковатым взглядом. Говорил он громко, вещательно, смеялся коротко и заразительно; движения у него были кошачье-пружинистые.
В отличие от большинства американцев, Майк очень критически относится к своей стране и к её законам, создавшим ему персональные неприятности. На всё у него имелось особое мнение. Он, видимо, принадлежал к тому типу неудачников, которых всезнание не уберегает от вечных невзгод. К женскому полу Майк тоже относился скептически, он очень любил повторять: «Вимэн ар трабл» (С женщинами — всегда проблемы). Что можно было понять: жена бросила его, разбив не только его любовь, но и отобрав дом и автомобиль. После недолгой отсидки за драку в баре Майк поссорился с начальством и потерял работу. И тем не менее голова у него варила неплохо. Был в армии компьютерщиком, но принципиально не захотел работать на войну. Пацифист! Лишённый прав за вождение в пьяном виде, Майк тем не менее ухитрился вдребезги разбить о придорожный дуб новую «тойоту» Виктора. При этом, сам, к счастью, не получил даже царапины, отсидел недельку в тюрьме и благополучно вернулся в белый дом на Чёртовом озере. Свою новую машину Виктор ему уже не доверял, сам отвозил и привозил Майка на работу и оттуда. Что ни говори, а всё же меньшее зло.
Под влиянием русского друга Майк заочно полюбил Россию.
Рыжий котяра встретил меня презрительным безразличием. Помня о его коварстве, я не бросилась с нежностями. На руке до сих пор хранились следы его зубов. У него вся голова уже успела покрыться рубцами и царапинами. Отчаянным вырос этот парень, Рыжий Бес! Стоило на минуту покинуть место за кухонным столом, где мы отмечали наше знакомство с Майком, как Рыжий тут же занял моё место, развалился на сиденье во всю свою полосатую длину и принялся тщательно вылизывать лапы. Я в некоторой растерянности потопталась у стула, надеясь, что Кусаки проявит достаточно воспитанности и уступит место даме. Кот и в ус не дул. Мельком окинул меня наглым янтарным взглядом и вновь принялся за свои лапы.
— Кусаки, ну иди ко мне! — Виктор гостеприимно похлопал по коленям, пытаясь извлечь кота.
Тот даже ухом не повёл.
— Кам хиэ, бой! (Иди сюда, малыш.) — игриво предложил со своей стороны Майк.
Кот сладко, сочно и нагло зевнул, показав нам свою розовую пасть, длинные белые клыки и смешные родинки на губах. Всем своим видом он как бы говорил: «Ну-ну, давайте, старайтесь, а мы ещё посмотрим, как с вами поступить!»
Мне надоело стоять в позе просителя перед этим наглым Рыжим.
— Эй, подвинься! — решительно сказала я и попыталась сдвинуть узурпатора хотя бы на другую половину сиденья. Он оказался невероятно плотным и тяжёлым. В какое-то мгновение, когда моя решительная рука прикоснулась к его боку, Рыжий Бес сверкнул на меня шальным взглядом. Что он сделает в следующий миг? Зашипит? Укусит? Ударит лапой? Сбежит?..
Ну хорошо, Рыжий Бес, укусишь — так укусишь. И я уверенно положила руку на его голову и крепко, тепло, дружески, медленно провела ладонью от головы по напружиненному телу до самого хвоста.
И он не укусил. Бес удивлённо расслабился, вздохнул и милостиво подвинулся ровно на половину сиденья. Наш с ним диалог был закончен. Похоже, мы заключили мир.
Через некоторое время Кусаки решительно перебрался на мои колени и немедленно потребовал ласки. Взгляд его размяк, лапы расслабились, он доверчиво положил голову на руку и тихо замурлыкал.
Впервые со времени моего приезда в Америку я почувствовала себя неодиноко. Пусть вокруг чужой и непонятный мир, но со мною рядом два друга — Виктор и рыжий Кусаки.
Дом на обочине
Дом, где жил Виктор, ему не принадлежал. Он арендовал его у Дэвида Чиккеринга, бывшего учителя химии и плюшкина на пенсии. Дэвид был патологически экономным, никогда не покупал ничего нового, поэтому все системы жизнеобеспечения дома нуждались в ремонте. Поначалу он рассчитывал, что художник будет стараться улучшить быт, но тот оказался слишком занят картинами, и тогда Дэвид пригласил своего знакомого, Майка, ставшего в результате недавнего развода с женой бездомным и безмашинным, перекрыть крышу и «перелицевать» обветшалый фасад.
В подвале оказалась вполне приличная комната, где Майк отдыхал от забот по ремонту. А Рыжий Бес сразу повадился бегать к нему вниз, где они обсуждали какие-то свои холостяцкие проблемы по-английски.
Поначалу Виктора беспокоило только одно: как домохозяин отнесётся к появлению рыжего квартиранта? Хозяева в Америке чаще всего не позволяют заводить четвероногих питомцев. Внушало надежду то, что сам Дэвид в общем-то любит животных. Но по-своему, «по-американски». В его доме вот уже лет пятнадцать живёт кот Дарвин, а не так давно Дэвид взял из приюта большую собаку белого цвета, помесь хаски с непонятно чем, которую назвал... вы не поверите... А дело было так...
Однажды Дэвид позвонил Виктору и спросил: как называют в России собаку женского пола? Тот ответил, не подозревая ничего худого.
А через день Виктор услышал гортанный зов: «Суки, Суки!» Русских, иногда посещающих художника, забавляет эта кличка. Дэвид, как и все американцы, любит давать домашним питомцам необычные имена.
Как-то так получалось, что некоторое время Дэвиду кот на глаза не попадался. Но однажды Дэвид зашёл в тот момент, когда все обитатели дома предавались скромному ланчу, и Кусаки, опустошив свою миску, забрался к Виктору на колени, нагло просовывая из-под локтя рыжую морду к тарелке, требуя кусочек копчёной польской сосиски — ведь он был искренне убеждён, что всё покупается и готовится на этом свете исключительно для него.
Отрадно было, что Дэвид, взглянув на кота, не сдвинул брови, а лишь приподнял их, сказал: «у-тю-тю» — и протянул свою доверчивую длань с целью погладить животное, на что Кусаки схватил его руку и тихонько сжал зубами, честно глядя в глаза. Дэвид вздрогнул, отдёрнул ладонь, на которой остались четыре глубокие вмятинки от кошачьих клыков.
— Тебе следует назвать его Байтер, — заявил домохозяин, почёсывая повреждённую конечность.
— А я так его и зову! Только по-русско-японски. Он всех так кусает, — виновато начал оправдываться Виктор.
— Сколько ему? Месяца четыре? Самый подходящий возраст для кастрации. У меня есть хороший знакомый ветеринар, тоже поёт у нас в театре, в Мэдисоне. Всего семьдесят долларов.
— Да не хочу я его кастрировать, — смутился Виктор.
— Ты что, с ума сошёл? — поразился Дэвид этакому невежеству. — Все в Америке животных кастрируют. Кому нужен такой кот, который где-то таскается, может принести бешенство, клещей, расцарапать палас, да ещё и кусается, как бес. То ли дело мой Дарвин! Само спокойствие.
Виктор вспомнил пушистого Дарвина. Вообще-то, в его представлении кот — это нечто мужественное и поджарое. А у Дарвина был огромный, колышущийся во все стороны живот. Бездумные голубые глаза. И безумный страх перед улицей. Однажды он случайно провёл больше часа вне дома, после этого неделю не вылезал из-под кровати. Бедный Дарвин... Знал бы великий эволюционист, в ком его имя отзовётся!
Короче, если вы — настоящий американец и исполнены желанием приобрести «идеальное», по здешним понятиям, домашнее животное, вам предстоит осуществить некоторые необходимые этапы на этом пути. Как-то: купить задуманное животное в зоомагазине или в шелтере (приюте), официально отсертифицированное, с надёжной кастрацией и прививками ото всего. Опасные для интерьера вашего дома и его обитателей составные части организма планируемой домашней твари, как-то: когти и зубы — следует повыдёргивать за дополнительную плату.
Теперь вы можете безущербно для домашнего уюта ухаживать за лохматым «овощем», поместив его в туалетный ящичек, ставя предписанные ему строгой диетой питательные клизмочки и при этом получать экзотически-эстетическое наслаждение, радуясь, что питомец ваш всё ещё способен к передвижению.
Если такое представление об американских «любителях животных» и покажется вам гиперболой, то не думайте, что значительной. Так оно и есть.
— А если он расцарапает ковёр?! — Дэвид выразительно остановил взгляд на старом, изрядно потоптанном паласе ядовитого ярко-зелёного цвета.
— Если что, заплачу, — смутился Виктор. — Я бы хотел, чтобы кот жил полноценной кошачьей жизнью.
— Все вы, русские, анархисты. Вот и довели свою страну до ручки! — убеждённо сказал Дэвид, считающий себя очень сведущим в зарубежной истории и политике. Надо отметить, что Россией он всегда интересовался особо. Ему с детства нравилась русская музыка. Помимо русских композиторов Дэвида чрезвычайно привлекали и загадочные (по его романтично-литературным представлениям) русские женщины.
Быстро взрослевший Кусаки недолго ограничивался исследованием внутренностей дома. Очень скоро он с восторгом обнаружил, что за дверьми, стенами и окнами существует огромный, увлекательный, душистый, щебечущий мир, и сквозь дверцу в подвале, без всякого золотого ключика, он был доступен, и весь принадлежал ему, Кусаки!
И какой мир! Уж май, весёлый, буйный, хмельной, отгремел бурными грозами.
Изумрудно зеленела трава на газонах. После тёплых ливней она росла так стремительно, что домовладельцы не успевали её косить: с утра до вечера со всех участков слышался надсадный рёв газонокосилок, а запах только что скошенной травы был радостен и напоминал запах свежего арбуза. Весь этот цветущий мир дразняще манил, обещая бездну волнующих приключений.
Здесь порхали бабочки размером с птичек и птички меньше бабочек! Нежные горлицы мягко ворковали в ветвях деревьев, важные желтоклювые робины, выпятив оранжевую грудь, расхаживали по поляне и изредка ссорились, не поделив зазевавшегося червяка. Переливчатым ксилофоном заливался на вершине клёна ржавчатый трупиал. Надо же так назвать птичку! Для русского уха это звучит заупокойно. Интересно, что в английском слово «трупс» означает «войска», а слова «трупиал» вообще нет. Откуда оно взялось? Бóльшая часть птичек этого вида обладают разноцветными яркими «эполетами» на плечах, что придаёт им вид вполне милитаристский. Может, потому — трупиал?
По опушкам ближнего леса бродили расфуфыренные дикие индюки. Под ёлками, чинно рассаженными по всему приусадебному участку, прятались молодые крольчата, а ближе к вечеру из-под заброшенной с прошлого века конюшни косолапо выбиралось на прогулку упитанное семейство луговых собачек. Почему собачек? Опять загадка, но так здесь называют сурков. Если бы гордый белоголовый орлан узнал, что американцы величают его Лысым Орлом, он бы наотрез отказался быть символом Соединённых Штатов! Выглядит он грозно: густая белая шевелюра, хищный взгляд ясно-жёлтых глаз. Но, по правде-то, хищником его можно назвать с известной натяжкой: его гастрономические пристрастия ограничиваются рыбой, но на безрыбье он не брезгует и дохлым опоссумом. Вот вам и вся правда о символах.
Кроме редких орланов в небе над Чёртовым озером можно увидеть множество иных безобидных птиц, таких же больших, чёрных, с неоперёнными тёмно-красными головами, за что их называют «индюшачьими» стервятниками. Вот уж кого следовало назвать лысыми! Где справедливость? Похожи на хищников, но даже глупая курица или голубь понимают, что эти стервятники для них безопасны, потому что добыча их — всякая падаль, раздавленные автомобилями кролики и еноты. Если легкомысленные горлицы это понимают, то что говорить о глубоко интеллектуальных котах! Настоящим хозяином всех угодий в радиусе двух миль стал конечно же он, Рыжий Бес.
Всё дальше и дальше уходил он от дома, расширяя зону своего влияния, — настоящий американец!
Существует некая общность между творческими работниками и всеми кошками: и те и другие — так называемые «совы», чья активность смещена к ночи. И их наиболее значительные вдохновения и приключения происходят под знаком Луны.
Так было и в ту ясную ночь. Виктор всё ещё пытался рисовать, Майк уже иммигрировал в подвал, а кот, как обычно, запросился на волю.
Устав от трудов праведных, художник беззаботно курил на веранде и с удовлетворением отметил, что Рыжий своей неспешной трусцой возвращается домой из тьмы сомнительных приключений.
— Гууд бой! (Молодец!)
Не успел он произнести эту пошлую американскую похвалу, как вдруг кот шарахнулся в сторону и понёсся диким галопом со странными зигзагами. И в непонятной для этой неожиданной паники тишине промелькнула мягкая тень филина. Кот только знает, что спасло тогда недоросля Кусаки от беспощадных когтей! Может быть, то, что Виктор вскочил как сумасшедший, закричал что-то по-русски (ибо, как известно, люди в критической ситуации тут же вспоминают именно родной язык). Его сигарета сердито описала длинную траекторию и, словно трассирующая пуля, обрушилась в темноту, туда, где только что находился коварный ночной хищник.
Ах ты, рыжий герой! Главный парадокс жизни заключается в сочетании необычайной её живучести с ужасающей уязвимостью. Ты опять жив, Рыжий Бес! Видно, судьба хранит тебя для особой миссии. Кот знает, для какой именно?
Понимать язык зверей и птиц, шелест травы, шум ветра, раскаты грома… Мне кажется, первые люди Земли, Адам и Ева, понимали его. Иначе, как мог бы искусить Еву коварный Змей? Изгнанные из Рая, люди потеряли не только бессмертие, но и способность разговаривать со зверями. Иногда мне кажется, что в какие-то мгновения я улавливаю язык животных. Или это лишь буйная фантазия? Или всё-таки просыпается чудесная способность, хранящаяся глубоко-глубоко в нашей памяти, как позабытый файл в компьютере?
Я гляжу в янтарные глаза Рыжего Беса, уютно устроившегося на моих коленях, и слышу его собственный рассказ...
Ходить и охотиться я начал одновременно, это у меня в крови, от мамы.
Птицы — загадочные существа, никогда не знаешь, чего и от какой птицы ожидать в следующий раз. Июньские дни здесь бывают безобразно жаркими. Один такой день сморил меня, заставив искать спасения в тени веранды. Но уши у меня всегда на макушке! И я прислушивался к птичьему многоголосью. Даже с закрытыми глазами мог угадать, кто вступил в хор. «Вити-вити-вити!» — опять зовёт какого-то Витю (уж не Хозяина ли?!) серая птичка с розовым горлом. «Влип-влип-влип!» — жалуется ещё один голосок. Кто влип? Куда? Не знаю я такой птицы. Надо будет проверить...
И вдруг я услышал то, что заставило меня открыть глаза и подпрыгнуть от радости: «Миа-а-а-в!» Это был голос моей сестры, да такой жалобный! Точно так она пищала, когда забралась на осину и боялась оттуда спуститься. Тогда мама Касси добралась до трепещущей глупышки и вернула её в зубах на бренную землю в целости и сохранности. Неужели сестрёнка здесь?! Значит, надо поспешить ей на помощь: ведь мамы-то больше нет. Зато есть я, благородный рыцарь, лучший древолаз Америки!
«Ми-а-а-а-ав! Ми-а-а-а-ав!» — жалобно звала на помощь сестрица.
Листва была так густа, что, вскарабкавшись на дерево, я никак не мог разглядеть сестрицу. Вместо неё увидел чёрную птичку. Пока я раздумывал, что сделать сначала — найти сестрицу или поймать птичку, она нахально разинула клюв и сказала: «Ми-а-а-а-ав!»
Это прозвучало так дико, как если бы я вдруг зачирикал. Наглость неописуемая! Так издеваться над благороднейшим языком?! Надуть меня, Рыжего?! Её счастье, что сообразила упорхнуть, пока я не пришёл в себя от бессовестного обмана. Ну покажу я вам, птичье племя! Ни пуха вам, ни пера!
Прошло несколько дней, и Майк вновь напомнил мне об этом случае. Рассказывая что-либо хозяину, он любит имитировать предметы своего повествования чрезмерно выразительными жестами, мимикой и голосом.
На сей раз сквозь предвечерний сон я наблюдал его очередное представление. Он довольно точно воспроизводил свистом голоса знакомых мне птиц. Когда же он произнёс: «Ми-а-а-ав!», — я вздрогнул. Майк поднял палец, перевёл его на меня и сказал: «Cat bird» (кошка-птица). Тут хозяин оживился и, перебивая Майка, стал рассказывать свою историю, часто повторяя это предательское «Ми-а-а-ав!». По тому, как заразительно хохотал Майк, я понял, что мой хозяин тоже некогда влип в этот розыгрыш с мяукающей птичкой и бездарно слазил на дерево, может даже на то же самое, что и я.
Безусловно, создавая разных тварей, Бог иногда бывал не в духе, и получались всякие там странности вроде черепах, змей, блох и собак. А иногда бывал в игривом настроении, и тогда на свет появлялись «кошки-птицы», «морские коньки» и даже «свинки», весёлая трава «валерьяна» и прочие удивительные недоразумения.
Кстати, о недоразумениях. Они бывают крупными, но иногда и очень мелкими. Недавно хозяин опять удивил меня: принёс из магазина какой-то прозрачный пузырь, опоясанный яркими цветочками, наполнил его красно-сладковатой гадостью и торжественно повесил под потолок веранды.
Несколько дней я гадал, что это за блажь?
И вот лежу на веранде, и вдруг... сон мой был прерван возмутительным звуком противного шмеля. Шмель прижужжал к пузырю, вытянул длинный клюв, сунул его в игрушечный цветочек и начал пить. Ненормальный какой-то шмель: с клювом и весь в блестящих зелёных пёрышках. Может, муха? Видел я таких же зелёных, в хлеву, но те без перьев были. Похоже, что это — «ошмелевшая» от напитков птичка. Вообще-то, таких ничтожных птиц не бывает. Но, с другой стороны, не сомневаться же в глазах своих? Ведь пришлось же когда-то поверить в существование страусов. Но если страуса можно целиком разглядеть только с Луны, эту жалкую пташку нужно рассматривать в оба глаза. Её и поймать-то невозможно. Шустрая такая, напилась этой дряни, вздёрнула клюв, потом — вж-ж-жик... и нету! Этакая меж когтей проскользнёт — не заденет. Да и ловить её толку мало: два пёрышка и нос. Не мой «калибр»!
Интересно, что как только мой хозяин увидел её, аж пальцы скрестил от восхищения и прошептал: «Колибри, колибри!» Эк я угадал! Значит, могу давать имена. Всего пять центов... Следующий!
Лето красное пропело... Да, коротки эти песни! Как отпевание счастья, которое заведомо не может длиться долго. Как роскошный торт, которым не успел и насладиться как следует, а его уж и нет в помине.
Вот уже осень окрасила мир: словно кудрявый русский художник, живущий на Олд Лэйк Роад, взял огромный холст и размашисто выдавил на него все свои самые яркие краски — золотистую бронзу и жёлтый кадмий, красный кармин и синий кобальт...
По ночам зелёная трава покрывалась тонким слоем инея, который сверкал и серебрился на утреннем солнце, вскоре бесследно тая. Куда-то исчезли мелкие птицы, лишь колибри со шмелиным жужжанием всё ещё прилетали к привычной кормушке, куда художник терпеливо подливал для них специально разведённый сахарный сироп. Но вскоре пропали и они. Божьи коровки готовились к долгой спячке, и в последние жаркие дни бабьего лета громадное их количество скапливалось на стенах дома и в подвале, разыскивая подходящую щель для зимнего убежища.
Гусиные стаи, большие и маленькие, тоже подались на юг. Иногда в прозрачном небе кричали журавли, но они летели всегда на такой немыслимой высоте, что отличить их от прочих пернатых мигрантов можно было только по голосу.
Ну вот, Рыжий Бес, ты опять задремал, рассказывая мне свою историю! Продолжай же, продолжай...
Мир меняется на глазах. Сегодня мне на нос села странная белая муха! Не успел я удивиться этой наглости, как она скукожилась и исчезла, и только холодная капля осталась на носу. Оглянувшись, я ужаснулся: полчища белых мух летели отомстить за одну убитую мной. Пробовал я обороняться, да что толку! На смену погибшим являлись новые, даже большего размера, и несть им было числа.
Хозяин, кутаясь в толстую куртку, вышел на веранду и, похоже, тоже удивился, забыв даже про свою сигарету. Он поймал одну муху и съел. Молодец! Вот кто мне поможет! Но хозяин вместо этого грустно улыбнулся: «Вот и первый снег...» Похоже, он решил сдаться без боя, странный... Ну и ладно, без него справлюсь!
Ох и тяжко мне пришлось! От хозяина и Майка не было никакого прока. Но к вечеру всё вокруг было усеяно трупами белых мух. Летать они уже не могли, но были ещё живы и злостно щипали подушечки лап, когда я обходил поле битвы. Куда же их теперь девать? Так и будут лежать?!
Это была первая зима в жизни Рыжего Беса. Обжигающая, как ледяная вода, белая, как только что натянутый холст Художника, почти не имеющая ни вкуса, ни запаха, ни звука; чуждая и немилая.
Невзирая на все тяготы нового образа жизни, Кусаки регулярно выходил на осмотр своих владений, оставляя изящные цепочки следов на свежем снегу. Похоже, что к Рождеству кот наконец-то смирился с постылой зимой и научился даже извлекать удовольствие из этого стихийного бедствия. Так, например, после долгих прогулок по сугробам он, словно тонкий гурман, выполняющий очень важный ритуал, трепетно выкусывал мелкие льдинки, прилипшие к лапам и животу, и подолгу любовно вылизывал свой драгоценный, блестевший зимней медью мех перед потрескивающим камином. А потом долго, с буддистской пристальностью, глядел на огонь, и в глазах его прыгали рыжие чёртики, вытанцовывая его потаённую веру в одному лишь ему ведомую Вечность...
(Продолжение следует.)
Читайте в любое время
