(Продолжение. Начало см. «Наука и жизнь» №№ 8, 9, 2008 г.)

Наука и жизнь // Иллюстрации

Наука и жизнь // Иллюстрации

Наука и жизнь // Иллюстрации

Наука и жизнь // Иллюстрации

Первая любовь

Кусаки взматерел или возмужал (даже не знаю, что более подходит к данному случаю), и ему окончательно наскучило быть одиноким котом. Он забросил охоту и принялся искать Подругу. Путь этот был долог, тернист репейниками, чреват драками и, кроме прочего, вонюч. Потому что в Америке водятся звери, обладающие химическим оружием индивидуального поражения.

Как-то утром мы проснулись не от света, не от жажды, не от шума, а от запаха! И этот специфический запах просто удушал своей особой суперпроникновенностью и сногсшибаемостью! Вся комната, да нет, вcё пространство дома наполнилось отвратным запахом скунса, или (в просторечии) «американской вонючки».

Парфюмеры всего мира вот уже несколько столетий бьются над тайной стойкости ароматов и духов. Но им так и не удалось достичь тех высот, на коих снискал себе лавры американский скунс-симпатяга. Интересно, что народным американским средством борьбы с запахом скунса считается... томатный сок.

Но вернёмся к нашим рыжим «баранам»! Итак, нас разбудил свирепый запах скунса. Шатаясь и закрыв лицо футболкой, я вышла на веранду. Бедный Кусаки сидел с самым несчастным видом. Он даже не посмел зайти. Постеснялся. Стыдливо мяукнул и ушёл. Это по-мужски, по крайней мере! Спасибо ему!

Позвольте мне оторваться от компьютера и выйти на свежий воздух до следующего абзаца: память чувств, знаете ли!

Не веруя в томатный сок, мы ринулись в хозяйственный магазин. Теперь мы ждали Рыжего Беса с антискунсовым шампунем наизготовку. Бедный Бес! Он сдался и принял это как необходимое и меньшее зло. Я знаю, как он ненавидит воду. Вода — мокрая! Она превращает его, великолепного пушистого Кота, в драную облезлую кошку! Но ситуация аховая, тут уж не до хорошего.

Надо признать, что реклама не всегда бессовестно врёт. Антискунсовый шампунь, как ни странно, сработал — запах исчез.

Могу себе представить, что подумал Рыжий Бес, когда впервые встретился со скунсихой! Ведь на первый взгляд это удивительно симпатичные зверьки с невинной мордашкой.

— Эх ты, кавалер! — я утешительно похлопала его по спине.

Кусаки сконфуженно вздохнул:

...Положа лапу на сердце, должен признать, что первая моя любовь оказалась печальной ошибкой, о которой я доооооолго сожалел. Ну представьте себе: иду я как-то вдоль моего ручья и вдруг попадаю в место со странным, доселе неведомым запахом. Пока я выяснял носом его причину, глаза мои увидели... кошку!

Но не простую, а очень даже экзотическую: от чёрной, необыкновенно остренькой мордочки тянулась по спине ярко-белая раздваивающаяся полоса, завершающаяся невиданной пушистости хвостом, который был задорно поднят и «вывернут» в виде вопросительного знака. Все кошки, которых я встречал до сих пор, были безобразно толстыми злючками, начинающими мерзко вопить при моём приближении. А эта — ничего... копается себе в куче листьев и молчит. Может, иностранка? Грех упустить такую... Поэтому я обратился к ней изысканно:

— Девушка, а девушка, хорошая погода, не правда ли?

Молчание.

— Вам не кажется, что здесь дурно пахнет?

Молчание.

— А не покинуть ли нам это вонючее место и не прогуляться ли по моим угодиям? Я знаю местечки, где можно славно поохотиться, успех гарантирую!

Ни звука в ответ.

— Разве мама не учила вас, что, когда к вам обращается джентльмен, игра в молчанку выглядит по крайней мере невежливо?

Может, она немая или не слышит? Я шагнул поближе... Ох, зачем я сделал это?! В тот момент между нами взорвалась бомба! Я был ослеплён и не видел уже, что сталось с молчаливой незнакомкой. Я нёсся, не зная куда, натыкаясь на деревья, прочь, прочь от ужасного места! Этот смрад мог бы свалить и тигра, но я выдержал, выжил.

Вскоре я почти забыл о минувшем кошмаре. То место я старался избегать, но однажды недалеко от ручья меня как по носу щёлкнули. Опять этот запах!!! Оглядевшись, я узрел. О, мой Кот! Всё та же Незнакомка!

Бедная. От неё всё ещё пахнет. Что ж, я буду с ней ласков и нежен, я докажу ей, что терпелив, отважен и великодушен. Я защищу её от всех напастей, даю свой хвост на отсечение — она полюбит меня...

Рыжий Бес. Бедолага! Конечно же ты никогда в жизни больше не повторишь этой глупости со скунсом.

Неделя минула. Казалось, все забылось.

И вдруг снова запах скунса! Не столь интенсивный, но вполне определённый! Рыжий Бес приходит и уходит, а от него постоянно воняет, хотя и не столь чудовищно, как в первый раз. Неужели Бес убил несчастного скунса и теперь доедает останки, как убеждённо полагает всезнающий Майк?

Нет! Слишком тепло нынче для убиенного быть съедобным в течение недели! Что же тогда? Все недоумения по этому поводу разрешились весьма неожиданно. Как-то ясной ночью мне показалось, что я в бреду, поскольку такого быть не может.

Полянку перед домом в специфически независимой манере, задрав пушистый хвост, не торопясь, пересекал скунс (логически рассуждая, скунсиха), а наш Рыжий Бес суетился вокруг него, забегая то справа, то слева, неприлично вымурлыкивая всякие непристойные комплименты!

Как почти всякая новоиспечённая свекровь я, конечно, была не в восторге от нашей невестки. И... просто... как ответственная за запах в доме, молилась, чтобы вонючий мезальянс как-нибудь мирно разрушился. Мои молитвы были услышаны.

Так в нашу жизнь, шестипало мягко ступая, вкралась Настоящая Кошка — Виски. Не бойтесь. Это не алкогольный напиток. Это не глоток яда. Это хуже...

Настоящая кошка

Где он сыскал эту... даже не знаю, как её назвать, чтоб не обидеть. Судя по-всему, она жила неподалеку, на какой-нибудь ферме.

Просто однажды, в темноте жаркой висконсинской ночи, когда я в полусне открыла холодильник в поисках охлаждающего напитка, нечто кошкообразное робко потерлось о мои заспанные ноги. Это явно был не Кусаки! Бок неведомого создания напоминал стиральную доску. Пришлось зажечь свет, чтобы разобраться, что это за пришелец. Кошка робко стояла у порога, готовая в любую минуту cбежать. Рыжий был тут же, от кошки не отходил ни на шаг и тревожно переводил свой взгляд с неё на меня. Маленькая тощая кошечка явно свалилась с Луны. У неё вместо привычных для всех нормальных кошек пяти пальцев было по шесть, и лапы её выглядели, как роскошные сибирские варежки для зимы.

Ну и ладно. Пусть не красавица. Во всяком случае лучше, чем скунсиха! С поразительной скоростью расправившись с кусакиным ужином, гостья выразительно облизывалась, всем своим видом давая понять, что она слегка перекусила, а теперь готова и поесть. Ну и аппетит у вас, мадам!

Кот с ней! Я пошла спать. Назавтра к ночи дама явилась вновь. И я, приглядевшись ещё более тщательно, обнаружила, что, судя по некоторым признакам, это кормящая мать.

— Ничего себе! — сказала я Виктору удручённо. — Ведь эдак она может и котят сюда притащить! Чьи дети-то? Ведь не Рыжего же!

Виктор устало отозвался, что этому сумасшедшему дому единственное, чего не хватает, так это — детей.

Ранним утром у нашего окна к голосу Рыжего добавился ещё один. Подружка Беса тон имела требовательный, безапелляционный. Стало ясно, что кошка решила у нас поселиться. Открывая вторую банку консервов, я рассмотрела, что она довольно симпатичная: пушисто-дымчатая и с большими выразительными зелёными глазами, как у Бриджит Бардо. Лапы, конечно, странные. Ну и что, что шесть пальцев! Говорят, у Хемингуэя было сто кошек и половина из них — шестипалые. Может, прабабушка её сбежала от писателя? Странный он был человек: сначала безжалостно охотился в Африке на львов, а к старости завёл кошарню. Может, таким образом замаливал грехи молодости? Как же зовут тебя, киска? Варька! Нет, не то. Как вас звал писатель? Неужели всем давал имена? Эрнест был не дурак выпить. Может — Виски?

— Виски! Виски! Смотри-ка, откликается. Ну ладно, будешь Виски... в честь папы Хема.

Нежно вылизывая серое ушко своей избранницы, Рыжий Бес удовлетворённо помявкивал, прерывая свой рассказ мурлыканьем:

...Однажды я услыхал сладкий призывный зов, доносившийся от заброшенной фермы за дорогой. Неужели опять обман? А вдруг это та коварная птица-кошка сидит на дереве и издевается надо мной?!

Я долго мчался по непаханому полю, перепрыгивая через сухие поваленные кукурузные стебли и продираясь сквозь заросли репьёв и колючек. Я даже не думал о том, что на чужой ферме может жить какой-нибудь жуткий пёс-кошкоед... Ах, до того ли мне было!

И я увидел Её — Настоящую Кошку! Такую стройную, даже слишком уж стройную, то есть худую, с прелестной серебристо-серой шкуркой и огромными зелёными глазами. И голосок у неё был ангельский. Я вдруг почувствовал невиданную робость. Где же моя смелость и находчивость?! И как с ней заговорить?

— Хай, хау а ю? (Как поживаете?) — спросил я.

— Айм файн! (Прекрасно!) — мелодично откликнулась она.

Через некоторое время мы с ней уже болтали как старые друзья.

— А где же твой дом и кто твои хозяева, то есть... эти... слуги?

— У меня нет дома... Меня прогнали хозяева... — потупилась зеленоглазая. — А что, у тебя есть слуги?

— Да, и они на всё ради меня готовы, — гордо сказал я.

— Вау, мрр-мрр! — томно вздохнула красавица и нежно потёрлась лбом о мою мужественную грудь.

Оу! Мау! Какое блаженство! До сих пор я не знал, что такое женская кошачья ласка! Какое счастье!! Я был необычайно воодушевлён:

— Так пойдём же ко мне, я познакомлю тебя с хозя... со своими слугами. Они станут и тебе служить. Там у меня много еды!

— О да, я очень хочу есть… — жалобно мяукнула она.

Я взволнованно обежал вокруг неё и лизнул в ухо:

— Чего же ты стоишь, побежали?!

— Да... но.... — кошечка явно была чем-то смущена. — Понимаешь... я не одна...

— Как не одна?! — неужели у меня есть Соперник! — шерсть у меня на загривке вздыбилась.

— У меня есть... детки...

Такого поворота я вовсе не ожидал и растерялся.

— Что ж, бери своих деток. На два котёнка меньше, на два больше, — великодушно согласился я.

— Но, милый... у меня их пятеро... — Красавица выжидательно-тревожно посмотрела прямо в глаза. Отступать было некуда.

— Ну... — замурлыкала она, — давай пока сбегаем... посмотрим дом, твоих слуг... Может, и что-нибудь покушаем... Детки мои пока всё равно спят.

Я как в воду глядела. Следующее утро ознаменовалось забавным писком, доносившимся из подвала. По цементному полу ползал крошечный котёнок: уменьшенная копия нашей пришелицы, только на лапках у него было по семь пальцев! Виски, мягко повякивая в такт, смотрела на нашу реакцию. Мол, ну не хотите, так я унесу... смотрите, какой он лапочка!

А что вы от нас ожидали, девушка? Что мы укажем на дверь многопалому пискуну? Ладно, пусть живёт. В конце концов, может, этот нежданный альянс решит семейные проблемы нашего Беса, погрязшего в американских вонючках?

День благополучно прошёл, и мы заснули с чувством исполненного социально-нравственно-экологического долга.

Однако на другое утро со стороны подвальной лестницы послышались новые помявкивания и попискивания, да такие пронзительные и жалобные, что пришлось немедленно бежать в подвал. Может, случилось что? Семипалый уполз? А вот и нет! Совсем наоборот, просто новое, на сей раз шестипалое отродье! Ну ладно... теперь хоть первый не будет скучать.

— А что, если это не последний? — озадаченно произнёс Виктор.

Вредно глядеть в воду. Там можно наглядеть пять котят.

Виски неукоснительно соблюдала какое-то одной ей понятное правило: не приносить нам более одного котёнка в день. И каждый раз, выложив перед нами ещё одно дитя, внимательно смотрела нам в глаза, словно пытаясь окончательно убедиться, что мы ничего не имеем против её обожаемых детей.

Откуда же она их носит? Из леса? Один раз мне удалось проследить в бинокль, как Виски торопливо пересекала огромное поле за дорогой. Её путь явно лежал к заброшенной ферме. Героическая мать! Это ж сколько ей приходилось нести котёнка, чуть ли не две мили!

В общем, через пять дней мы стали богаче на пять котят и одну кошку.

А Рыжий Бес всё чаще почёсывал свой затылок, недоумевая: правильно ли он поступил, что влюбился в многодетную американку? Она о нём совершенно не думала: вся была в детях. Похоже, её больше интересовали жилплощадь и сносное харчевание.

Однако я никогда ещё не видела нашего Кусаки таким довольным и удовлетворённым жизнью. И чувствовала себя счастливой матерью, любимый сын которой, засидевшийся в холостяках, наконец-то женился!

Она была для Рыжего Беса Единственной, Мягкой, Прекрасной, Настоящей. Она хвалила его усы! Его рыжину! Его мужественность. Никто до сих пор этого не делал. Ведь человеческие похвалы Бес всегда воспринимал снисходительно, как нечто само собою разумеющееся.

Вскоре котята начали подрастать и приставать к Рыжему со своими играми. Тут уж не до любовных утех. К счастью, мне удалось довольно быстро пристроить всех, уж очень они были симпатичные.

Виски, недолго погоревав, опять стала Настоящей Кошкой. И наши молодожёны любили друг друга так долго и громко, что мне приходилось вставать глубокой ночью и выгонять обнаглевшую парочку на улицу.

Но минули, канули в Лету несколько дней счастья. Мы с Виктором облегчённо вздохнули.

Это случилось утром, когда вместо ласкового «мурррр...» Виски отвесила Рыжему Бесу яростную оплеуху. Он сконфуженно отступил, нервно подрагивая хвостом. Мне кажется, он понял, что Любовь вновь сменила свою форму, и он, Кусаки, в эту новую форму уже не вписывался со своими усами, со всей своей отвагой и любовной решимостью. О, женщины! Вам имя — Непонятность. Теперь ты убедился, Рыжий Бес, как прав был Майк, говоря, что женщины — это сплошные проблемы!

Вскоре подруга дней его счастливых начала раздаваться вширь. Рыжего Беса она теперь демонстративно не замечала. А на его робкие попытки прикоснуться отвечала злобным шипением. Но что-то, несомненно, подсказывало Рыжему Бесу: это недоразумение должно как-то разрешиться. И в один прекрасный день оно разрешилось... шестернёй!!! «Боже мой! Что я буду с ними делать?! Впрочем, при чём здесь я? Не этого я хотел-то! Я о Счастии мечтал, а не об этой могучей кучке шевелящихся пушистых маленьких туловищ, вовсе не похожих на меня, со странными шестипалыми конечностями и даже не рыжими, а так, с подпалинами невнятного происхождения! А может, и не мои вовсе?!» — отчётливо читала я на его перекошенной от растерянности морде. Обиженный, Кусаки уходил теперь надолго и возвращался лишь для того, чтобы перекусить.

Виски стала ещё более прожорливой. Она ела больше, чем мы все, вместе взятые. Всякое наше появление на кухне она использовала для выпрашивания еды. Все наши «Отстань!» и «Шат ап!» (заткнись) она игнорировала с негордой цыганской настырностью, выразительно указывая взглядом на резвящихся котят: «Эй, ласковый... Позолоти миску! Не для себя прошу, для детишек!» Она монотонно повторяла «Мня-у, мне-у, мня-у, мне-у...» до тех пор, пока не получала требуемое.

Интересно, что у Виски помимо прочих материнских достоинств было особое педагогическое качество — чувство справедливости, выражающееся в сочувствии к слабым мира сего. Если котята вдруг во время их полусерьёзных драк начинали верещать от причинённой боли, она мгновенно оценивала, кто виноват, и наказывала сильнейшего.

Живя в лесу в деревянном доме непросто избавить жилище от нашествия мышей. Когда котята научились есть самостоятельно, Виски вдруг проявила себя как замечательная охотница. Мы просто поражались. И часу не проходило, чтобы она не притащила мышь! И не только мышь. Увы, она приносила и крольчат, и бельчат, и бурозубок, и ласточек, и других мелких птичек. Иногда нам удавалось отобрать жертву и выпустить её подальше от дома.

Однако вскоре наше уважение к её охотничьим достижениям поубавилось, а, с лёгкого языка Майка, Виски получила звание Антикошки. Вместо того чтобы следить за отсутствием мышей в доме, она отлавливала их снаружи, притаскивала в дом и выпускала живыми, дабы детишки могли совершенствоваться в мышковании. А котята были раззявами, мыши убегали от них, и уже нам приходилось отлавливать грызунов по всему дому и выпускать их с богом.

Но, в конце концов, присутствие мышей ещё не конец света.

Да и сердца наши, болевшие за Рыжего «сына», теперь были спокойны. В белом доме больше не осталось ни одного холостяка. Я стала для Виски хорошей свекровью. Кусаки — солидным женатым мужчиной, озабоченным своими делами. Тут уж не до глупостей типа охоты на оленей или дружбы со скунсами.

Некоторое время наше сосуществование, с известными оговорками, напоминало райскую идиллию: ну, там, где львы соседствовали с агнцами. Однако кто же не знает, что идиллии нестойки? Они, как зáмок из песка, который легко может быть разрушен даже невинно пробегающим мимо кроликом.

Чёрный Полковник

Как-то утром наш неугомонный домохозяин постучал в дверь и шумно взгромоздил на перила железную ловушку для енотов, которые «достали» его непрестанными грабежами убогого курятника. Правда, вместо енота за решёткой грустно сидел... чёрный и, видимо, очень свободолюбивый кролик.

— Вот, — сказал Дэвид, — если вы уже позавтракали, можете приготовить его на ужин. А ловушку потом верните. Приятного аппетита!

Мы, конечно, не вегетарианцы, но употребить ушастого в пищу нам не захотелось. Отпустить его на волю мы не могли — ведь кролик-то домашний. В следующий раз он обязательно попадётся какому-нибудь любителю охоты и будет благополучно зажарен.

Мы поместили его в большую птичью клетку, которая в своё время послужила домом для Пиджи. Конечно, через несколько дней нам стало очень жаль пленника, и мы начали выпускать его на свободу.

Чёрному кролику удалось за несколько дней принципиально изменить наше представление об умственных способностях зайцеобразных. Он явно изучал наши повадки и успешно использовал опыт в своих интересах, настойчиво расширяя свои права, свирепо ограничивая наши и всех остальных обитателей дома.

Кошки его избегали. Во-первых, он был большим и никого не боялся. Не только они, но и мы совершенно не понимали, что на уме в данный миг у этого зверя и как он себя поведёт в следующее мгновение.

Кусаки поначалу пытался сделать вид, что просто из милости не трогает наглого пришельца, поскольку в доме не положено охотиться. Но однажды кот случайно оказался в дурацкой ситуации: зажатым новым квартирантом в углу. Отступать было некуда. Ничего не оставалось, как слегка зашипеть и «смазать» лапой по чёрным ушам. Это был шаг, о котором Рыжему Бесу пришлось горько сожалеть. Возмущённый кролик бросился в стремительную атаку. Кот носился по всему дому, жестоко преследуемый зайцеобразным. Рыжая шерсть летела клочьями, устилая траекторию их перемещений. Наконец обескураженный Кусаки нашел убежище на шкафу и провёл там остаток дня, зализывая раны.

Виски была мудрее. Она изящно, не теряя достоинства, уклонялась от встреч с непредсказуемыми последствиями.

А наш новый жилец продолжал свирепую борьбу за свои права. У него была одна досадная привычка — беспечно разбрасывать гроздья своих шариков, где ему заблагорассудится. Поэтому ночь нашим волеизъявлением он проводил в клетке. А по утру «ранний птах» нарочито громко начинал греметь посудой и барабанил лапами по картонной спальной коробке, требуя от сомнительного правительства свободы, еды и зрелищ. Добившись свободы, он тут же совершал стремительный бросок с подпрыгиванием, или, как говорят в профессиональном спорте, подскок с переворотом, зорко выискивая кошек. Первое его развлечение при выпуске — разогнать их всех в то время, как они робко концентрировались в районе кухни в ожидании завтрака. Кошки мгновенно занимали второй ярус помещения (столы, стулья и подоконники) и терпеливо выжидали, когда приступ утреннего кроличьего буйства остынет.

Как бы хорошо этого ушастого ни кормили, он сохранял верность гастрономическим пристрастиям. Во-первых — жареные семечки, во-вторых — бумага в любом виде.

Стоило ему учуять запах поджаренного подсолнечника, он начинал преследовать его носителя, легко покусывая за ноги, и, вставая на задние лапы, смешно шмыгал носом, выпрашивая лакомство. Бумагу он, к сожалению, находил сам, и часто довольно нужную не только ему. Чик, чик, чик! И от вашей бумажки оставались непоправимые ошмётки. Поэтому мы его и назвали — Чика. Он чикал всё... Телефонные справочники и карты (вещь, крайне необходимая при путешествиях за рулём по Америке), которые доселе доверчиво и невинно лежали на нижней полке телефонной этажерки. Чика чикал компьютерные и телевизионные кабели: пришлось выстраивать сложные защитные сооружения. Тюбики с красками, шедевры Виктора, книги и альбомы, ножки стульев, вообще всё, что мешало ему проникнуть куда-либо или просто поддавалось чиканью его потрясающих «секаторов». Это было опасное и мощное оружие, но Чика никогда не пускал его в ход по отношению к людям.

Он обладал потрясающим «шестым» чувством, присущим опытным уголовникам, — умел читать наши мысли, особенно, если эти мысли содержали «пленительные» намерения. Вот он безмятежно растянулся посреди комнаты на паласе. Но стоило кому-то из нас только подумать, что пора его запереть в клетку, как... Чика исчезал, растворялся среди нашего творческого беспорядка. Никакие наши заигрывающие и ласковые «Чика, Чика!» на него не действовали. Он определённо знал, что мы вынашиваем коварные планы по заключению его в клетку.

В спальню и в мастерскую Виктора ему заходить запрещалось. Он прекрасно знал это и обожал нас дразнить: вот направляется решительными прыжками в мастерскую. Если успеешь остановить его возгласом на пороге: «Чика, нельзя!», — он послушно поворачивал назад. Но если успевал-таки проскочить в комнату — всё! Теперь ищи его по всем закоулкам. Он умело затаивался или по-хулигански мстительно начинал «чикать» что-нибудь явно запретное. Прижмется в самый угол под диваном, чикает там что-то — и невозможно его оттуда вытащить. И рукой его пихаешь, и линейкой... бесполезно. Иногда мне приходилось приносить и включать пылесос. Это ещё как-то действовало, и Чика весёлой пулей, как Колобок, вылетал из своего укрытия, добегал до зоны своего легального существования и снова нагло растягивался на паласе, вытянув задние лапы и подняв хвост. При этом его пухленькие бочочки расплющивались так, что он напоминал мягкую итальянскую булку или пышную, но явно подгоревшую оладью.

И в момент своего появления у нас Чика уже был кроликом не мелким, а в течениe долгой зимы так отъелся и вырос, что стал просто очень большим и даже очень упитанным. Густая чёрная шерсть его отливала синевой вороньего крыла. Длинные усы постоянно деловито двигались, а тёмно-шоколадные глаза смотрели весело, презрительно и хитро.

Неожиданно открылись и его музыкальные пристрастия: Чика полюбил... Аллу Пугачёву. Заслышав любимую кассету, он тут же оказывался рядом с магнитофоном, настраивал свои чёрные уши, как антенны, и слушал. Нам показалось, что его любимой композицией стала песня про «настоящего полковника». А что, наш бравый Чика очень даже напоминал полковника. Он был не только женским угодником, но и обладал неоспоримыми качествами вояки, который всегда знает, как построить подчинённый ему контингент. Так Чика получил свою вторую «партийную» кличку — Полковник. Чёрный, естественно.

Не подумайте, что Чика был мрачным Монстром-разрушителем. От природы своей он был любвеобилен и доверчив. И под чёрной его шкуркой отчаянно билось пылкое сердце Дон Жуана. Может, в поисках Любви он сбежал от своих прежних хозяев и угодил за решётку?

Если взрослых кошек наш Полковник осознанно не жаловал, то к маленьким котятам выказывал нежнейшую любовь, тихий трепет и немое обожание. Под неодобрительные взгляды Виски он облизывал их, позволял им вытворять с ним всё, что тем заблагорассудится. Например, смиренно просовывал голову в самую кучу дерущихся и играющих деток и благоговейно замирал. Хотя проницательной Виски и не нравился доброволец-бэбиситтер (нянька), она была совершенно уверена в том, что кролик не причинит её детям никакого зла.

Но в один несчастный день котята исчезли. Я приноровилась продавать обаятельных недорослей в розницу возле супермаркета, по одному доллару за душу.

Бедный Чика! Он был безутешен. Искал повсюду, от досады даже раскопал дырку в паласе. Надо было найти в себе новые силы любить и верить. Иначе, в чём смысл этой жизни?

Как существо, не обделённое разумом, он узнал, что крошечные, пушистые комочки производит Виски. И его отношение к кошке в корне изменилось. Он стал уважать её умение производить невесть из чего этих пушистых зверушек, с которыми он так полюбил играть и мечтать. Он уже не гонял Виски, и она его перестала обходить. Чика ждал её новых питомцев.

Тем временем пришла весна, и сугроб, непреодолимой преградой перегораживавший выход с веранды, растаял. Чика обнаружил, что мир гораздо больше, чем клетка и даже дом с верандой. Там по проталинам бегают... О боже! Такие замечательные (куда там кошкам!), с длинными ушками... и движения их так гармоничны, они так соблазнительно подпрыгивают. А хвостики-то! Такие аккуратные. С белым исподом. Туда, туда! На зеленеющие просторы! Там истинная любовь!

Наблюдая сие, мы по-человечески снисходительно улыбались — ну вот и ладно! Хоть избавится от извращений цивилизации. А с другой стороны, боялись: потеряется! Уведут!

Постепенно у нас объявилась новая домашняя обязанность — чикавыпас. Тот, кому жребием или обстоятельствами выпадала почётная роль заячьего пастуха, со вздохом облачался в защитную от колючек одежду и спортивную обувь, ибо прогулки эти имели дёрганый характер: кролик то припускал как бешеный, то так же неожиданно останавливался, что-то исследуя. Тогда у пастуха появлялась счастливая возможность перевести дух и очистить себя от колючек.

А ещё Чика свирепо метил свою территорию, и не так легкомысленно, как коты, а основательно. Он тщательно выкапывал ямку и хоронил в ней своё сокровище на века. Через неделю его границы покрылись сетью подземных посольств и представительств, которые внешне можно было легко различить по небольшим бугоркам.

И всё же мы боялись упускать его из вида во время этого неслыханного передела поделённого мира. Оказалось, не зря. Однажды Чика пропал. Сколько мы ни всматривались в шевеление трав, сколько ни вслушивались в шорохи вечереющего леса, сколько ни кричали «Чика! Чика!», тьма всё густела, покрывая собой потерявшегося завоевателя. Весь вечер мы потратили на бесплодные поиски. Может, и не всегда в заблудших овцах виноват сам пастырь. Но все упрёки того вечера Виктору пришлось принять в полном объёме. Час назад Чика спрятался от него в лабиринте досок, вигвамом прислонённых к дереву запасливым Дэвидом и благополучно догнивающих там свой недолгий век. Покрутившись с полчаса вокруг идиотского сооружения, Виктор уже не был уверен, что кролик всё ещё внутри, и вернулся к своим холстам, слабо оправдав свою капитуляцию занятостью и надеждой, что умный Чика непременно вернётся.

А его всё не было.

Виктор сидел, подавленный своей виной, периодически порывался на очередную проверку и добросовестно принимал мои сердитые взгляды. А около полуночи телефон возвестил голосом вездесущего Дэвида, вернувшегося с «Травиаты», что тот видел у дороги странного чёрного зверя, судя по движениям, явно не кота. Может, это наше ушастое чадо? Не поленился даже указать точное место, куда мы все рванули, вооружившись фонариками. В их пристальном свете вдруг отразился ярко-зелёный глаз. Конечно же это был Чика! Нагло-невредимый, невинно сидящий под кустом придорожной ежевики и чем-то беспардонно закусывающий. Видимо, свет заворожил беглеца, и нам не составило труда его схватить. Хотя он при этом возмущённо брыкался и прихрюкивал, поэтому пришлось держать его за шкирку до самого дома.

Рыжему Бесу и на воле не было житья от Чёрного Полковника. Завидев кота, он сначала заставлял его проявить недюжинную прыть, чтобы достичь ближайшего дерева, затем, поднявшись на задние лапы, некоторое время проверял: достаточно ли высоко загнан противник? После чего, подняв хвост, помечал на стволе очередную победу и укладывался в тени, широко раскинув все лапы. Коту приходилось покорно ждать, когда Чика соизволит оставить свой пост. Его невозмутимость была очень потешной. Ни в каких ситуациях мимика Чики не менялась: будь то послеобеденное блаженство или яростная атака, словно он был чёртом, надевшим неподвижную маску кролика.

Всё же мы слишком часто баловали Чику семечками. Трудно удержаться, чтобы не дать лакомство зверю, терпеливо стоящему перед вами по стойке «смирно» и вновь ощутить приятное прикосновение мягких губ к ладоням. Особенно, если знаешь, насколько его зубки остры. Ощущение сродни тому, когда укротитель кладёт голову в пасть тигру. Может быть, наше потакание и стало причиной особой тяжеловесности Чики по сравнению с его дикими собратьями. Оттого, наверное, большинство его погонь за крольчихами завершались одышкой с высунутым языком и классической позой: «разглаженный утюгом чёрный кролик».

Мы все любили Чёрного Полковника и безропотно восхищались им: так подданные обожают и боятся своего жестокого диктатора. В нём не было коварства, он был честным Тираном. День начинался с него и заканчивался им. Мы все боялись, что свободолюбивый Чика в один прекрасный день сбежит, как он, видимо, неоднократно уже поступал со своими прежними подданными. Может, дикие крольчихи заманят его на волю, уведут в свой лесной гарем?

Не увели. В конце концов он всегда возвращался. Умный Чика. Но беда подстерегала нас, как всегда там, откуда её не ждали. Радости от тех аборигенных крольчих, которых ему «посчастливилось» догнать, оказались роковыми.

В то утро невесёлый «барабан» разрушил тишину рассвета. Звуки были странными и зловещими. Чика! Что с тобой?! Кролик держал голову набок и бился в судорогах. Как страшно было видеть диктатора в таком беспомощном положении. Мы чувствовали себя ещё более беспомощными, чем он. Срочно к ветеринару.

Часы медленно приближались к девяти. Мы сидели в машине с бьющимся Чикой, мучительно ожидая, когда же эта чёртова клиника изволит открыться. Естественно, мы оказались первыми, и зевающий ещё доктор с удовлетворением отметил, что на сей раз это не безумный кот, а просто кролик. Диагноз доктора Смита был печален: ушной вирус, который Чика подхватил от диких кроликов, и никаких серьёзных лекарств против него ещё не придумано. То, что прописал доктор, могло только слегка облегчить страдания, на время. А шанс на выздоровление — мизерный, полпроцента. Боже! Мы были готовы и на любое время, и на любые расходы, лишь бы этот процент вдруг увеличился.

К сожалению, всё оказалась бесполезным. Лекарства не помогали, и Чика таял на глазах, а главное — он постоянно мучился. Перед нами встал выбор: настаивать ли на своей безумной надежде или облегчить страдания обречённого? Я благодарна Виктору, что он взял на себя жестокое решение, хотя видела, как это было ему тяжело. Он отвёз Чику в клинику. Ласково убить кролика стоило всего тридцать долларов. Могу себе представить, что стоило это Виктору... эти тридцать сребреников. Ему пришлось подписать смертный приговор и заплатить за исполнение его. Он приехал совсем прибитый, и мы плакали целый день.

В мире разбилось драгоценное Чёрное Зеркало. И нет ему замены в нашей душе. Чем мы могли утешить себя? Только тем, что с нами Полковник прожил короткую, но счастливую и наполненную жизнь. И что же лучше для зверя? Лет десять просидеть в крошечной вонючей клетке? Или же познать свободу, запах диких трав, весёлые игры с крольчихами и умереть не от слабости и старости, а в расцвете сил, не познав увядания. Мне кажется, будь на то воля, каждое нормальное живое существо должно выбрать второе. Впрочем, все мы горазды храбриться, мечтая о романтической шальной пуле, пока постепенно не состаримся до желания прожить ну хоть ещё один денёчек.

Философы сего мира героически истязают себя умственными занятиями, чтобы помочь людям найти в себе силы примирить живую душу с печальной необходимостью. Получится ли это у кого-нибудь? Сомневаюсь, хотя доподлинно не знаю.

Чики нет, и не хочется верить в это.

Только кошачье отродье праздновало упразднение ушастого Тирана. Ещё несколько дней кошки, а в особенности Рыжий Бес, не могли поверить в то, что никто их больше не преследует. Они всё продолжали вздрагивать, тревожно оглядываться, каждую секунду ожидая появления Полковника.

Мы похоронили Чику под кустом рододендрона. Его продолговатые листья напоминали кроличьи ушки.

(Окончание следует.)

№10, 2008