Наука и жизнь // Иллюстрации

Наука и жизнь // Иллюстрации

Наука и жизнь // Иллюстрации

Наука и жизнь // Иллюстрации

Пленник шелтера

Наступление осени Виски отметила новой партией рыжих котят. К вящему огорчению кошки, полагающей деторождение высшей благодатью, Рыжий детей не любил. Хотя и не обижал. Он относился к ним как к необходимому злу. Когда какой-нибудь неразумный отрок или отроковица имели нахальство приблизиться к папаше, тот недовольно щурил глаза и демонстративно отворачивался, как будто сомневаясь: а его ли это дитя? А иные, особо отважные из котят, даже пытались «задирать» Владыку! Виски тут же подскакивала, суетливо указывая языком на скромную рыжую полоску на носу или ухе дитяти, безусловно доказывающую наличие бесовской крови у подзащитного. Но Кусаки, брезгливо дёрнув лапой, устало уклонялся как от надоевших жениных убеждений, так и от отцовских обязанностей, дескать, не мужское это дело — лизаться с сопливыми.

Мы уже привыкли к тому, что бывали дни, когда Кусаки вообще не являлся. Приходил иногда через день или два усталый, ободранный и даже не требовал еды, а только покоя. Настоящий мужчина.

Однажды осеннее ненастье приняло особенно буйную форму: несколько дней подряд шли дожди с таким сильным ветром, что ломались здоровенные ветви деревьев. Казалось, всё живое спряталось куда-то глубоко и безвозвратно. Виски вообще не казала носу из дому, пестуя подрастающее потомство довольно невнятного окраса. Только у одной кошечки из этого помёта светилось большое золотое пятно на голове, что несомненно доказывало отцовство Рыжего Беса.

Прошло уже четыре дня после бури, как мы не видели Рыжего. Это было слишком даже для него. Наше беспокойство нарастало с каждым часом. Несколько раз мы ходили по округе и звали его. Кот не откликался. Маленький ручей, почти пересыхающий летом, после дождей превратился в бушующую мутную реку. Река захлестнула большую поляну и с рёвом неслась мимо... Уж не утонул ли наш Рыжий?! Ведь здесь проходил его постоянный маршрут.

Мы проехались по всем близлежащим дорогам, в ужасе ожидая увидеть сбитого Кусаки. Не нашли. Хоть это утешало. И тогда я поехала в приют для животных.

С работниками приюта я была хорошо знакома, так как некоторое время работала там добровольцем, пытаясь облегчить существование пленников: почистить клетки, погулять с обезумевшими от заключения собаками, приласкать кошек. Мне удалось спасти нескольких собак от эвтаназии — успела найти им новых хозяев. Конечно же я не могла оставаться хладнокровной, когда видела, что многим собакам в приюте не дают даже последнего шанса. Это вылилось в конфликт с директором Келли. Из волонтеров меня вскоре выгнали, и теперь я, как и все остальные граждане, имела право появляться в приюте только в часы, когда его открывали для «публики».

Мне было неприятно снова встретить Келли. Но что делать... а вдруг Рыжий Бес попал туда?! Воображение рисовало жуткие картины. И ведь придумали они для этого выраженьице: «to put down» — «опустить вниз»! Куда вниз? В преисподнюю?...

Келли, худенькая субтильная блондинка, встретила меня неискренней улыбкой: «Хау а ю»!

Как я поживаю? Плохо, Келли, я поживаю. У меня пропал кот. Я принесла фотографию Кусаки и попросила разрешения посмотреть кошек. Келли великодушно разрешила и даже впустила меня в карантинную комнату. Но нет. Среди чёрных, белых, пятнистых, серых, полосатых и даже рыжих приютских пленников нашего Кусаки не оказалось.

Выдавливая из себя последние капли дружелюбия, я попросила Келли сразу же позвонить, если у них появится что-то большое, рыжее и котообразное... На том и расстались.

Но где же наш Бес и что с ним?! В том, что с котом случилась какая-то беда, мы уже не сомневались.

Я закрываю глаза и мысленно следую за моим Кусаки по его тайной тропе... Я слышу тебя, мой Рыжий Бес!

...Черт дёрнул меня перебраться по бревну на другую сторону ручья и отправиться проверять дальние границы.

Почему не существует специальных прогнозов погоды для котов?! Ведь нам они гораздо важнее, чем людям, которые из своих машин или домов и носу никуда никогда не показывают! Зачем им, кондиционируемым, погода?

Вскоре разразился такой ливень, каких я до сих пор не видел. Молнии крушили деревья, а гром совершенно оглушал. Даже густая ель не спасла. Промок до последней шерстинки. Я вернулся назад к ручью и не узнал его. Ни ручья, ни моего бревна уже не было: бушевал гремучий грязный поток, на который страшно было даже взглянуть. Я побежал вдоль ужасной реки. Надеялся, что смогу его перескочить или по стволу перебраться. Какое там! Я всё дальше и дальше уходил от дома. От моего чудесного дома, где сухо, тепло и сытно, где мягкие кресла и удобные кровати, и даже дети... ох, пусть бы уж лучше меня терзали мои дети!

Долго бежал я в надежде, что встречу хоть какой-нибудь гнилой заброшенный сарай и смогу спрятаться там от дождя. Но эти места совершенно глухие, как джунгли. Человеком тут и не пахнет. Может, я пересёк уже американскую границу и брожу по диким канадским лесам?! Наконец я нашел сухое местечко под огромным вывороченным корневищем. Забираться туда было страшновато — яма слабо пахла койотами. Я знаю, они очень опасны и почти такие же ужасные, как и мои враги — собаки. Но делать нечего... Нужно срочно сушиться.

Два дня я пролежал в яме, вылизал всю шерсть, обсох, но ужасный ливень всё шёл и шёл. До чего же мне хотелось есть! Я впадал в голодную дремоту, и мне мерещился сладостный звук открываемых кошачьих консервов.

Когда наконец жуткая мокрота перестала литься с неба, я вылез из моего убежища. Ни единого живого существа вокруг. Куда они все попрятались? И место мне совершенно незнакомое. Но я верю в своё великое чутье и знаю, что обязательно найду дорогу к дому. Только сначала надо подкрепиться.

О, кошачий Бог, за что же ты наказал меня?! До чего довёл меня проклятый голод, наслав на светлую голову затмение... Да такое, что я, опытный и мудрый, осторожный и предусмотрительный Рыжий Бес, попался в ловушку, как самый тупой и самый наивный енот на свете!

Том Хеллман всю свою жизнь проработал на колбасной фабрике «Оскар Крафт» в Мэдисоне. В своё время с трудом закончил школу, учиться дальше ему не хотелось — пусть всякие там умники-воображалы учатся. А ему и так хорошо. Устроился на фабрику, встал у конвейера, вкалывал по двенадцать часов за смену и получал свои восемь шестьдесят в час.

Через пятнадцать лет безупречного фабричного труда Том дослужился до мастера-механика. И тоже работал по двенадцать часов в смену. Но получал уже восемнадцать долларов в час и три выходных дня в неделю. Всё свободное от работы время Том Хеллман отдавал единственной страсти — охоте и всему, что с охотой связано: винтовкам и ружьям, охотничьим ножам и сетям, всякого рода хитрым ловушкам, изготовлению чучел из собственных трофеев. Том стал самым активным членом не только охотничьего общества графства Саук, где он жил, но и нескольких других графств и даже штатов.

Слово «охотник» у нормального человека обычно ассоциируется с плечистым бородачом, пропахшим порохом и тяжело увешанным разнообразными трофеями. Хеллман в этот идеал явно не вписывался, по крайней мере внешне. Он был грузноватым блондином с покатыми плечами и брюшком — и на супермена не тянул. Том никогда не пил и не курил, и потому цвет его лица напоминал молочного поросенка. Сходство усиливалось благодаря бледным ресницам и бровям, некогда завезённым сюда его предками из Норвегии.

Том никогда не расставался со своей бейсбольной шапочкой, украшенной эмблемой охотничьего клуба «трапперов» (капканщиков), наверное, даже спал в ней. Семьи, к своим пятидесяти годам, он так и не завёл, на это у него не хватило ни времени, ни смелости. Вся жизнь делилась между колбасной фабрикой «Оскар Крафт» и разного рода охотой, в сезонных перерывах замещаемой тренировочной стрельбой из карабина, пистолета, лука и даже рогатки. Только стреляя, он чувствовал себя настоящим мужчиной.

Том владел довольно большим участком леса с речкой, болотом и бобровыми плотинами, и там никто и никогда не мешал ему ставить всевозможные ловушки на енотов, опоссумов, кроликов — на всё, что двигалось. Потребность в творчестве (говорят, что она есть у каждого человека, просто не каждый об этом знает) выражалась у Тома Хеллмана своебразно: он придумывал и конструировал ловушки и капканы. И мечтал, что когда-нибудь изобретёт такую ловушку, что, продав патент на изобретение, сразу разбогатеет. Тогда ему не придётся отдавать четыре дня в неделю колбасной фабрике и он посвятит любимому делу всего себя без остатка.

Когда после многодневного урагана Том пошёл проверять ловушки, то в одной из них вместо ожидаемого енота обнаружил большого рыжего кота. Кот злобно мяукал, урчал и шипел на Тома.

Мистер Хеллман был глубоко законопослушный гражданин своего отечества, как компьютер, начинённый всевозможными инструкциями, правилами и сводами законов. Он знал их все. И никогда ничего не нарушал. Ни разу в жизни он не опоздал подать налоговую декларацию. Ни разу в жизни не был остановлен полицией за превышение скорости или за парковку в неположенном месте. Том Хеллман знал и то, что все домашние животные Америки, во-первых, должны иметь ошейник с отметками о прививках и телефонным номером хозяев животного, во-вторых, микрочип в области правой лопатки, по которому можно определить принадлежность животного, и, в-третьих, все приличные домашние животные должны быть кастрированы. Рыжий кот не имел не только ошейника, но даже и следа от него. Что ещё более возмутительно — кот не был кастрирован, а значит — агрессивен и потенциально опасен. Таким образом, железная логика привела Хеллмана к выводу: рыжий кот дикий и, возможно, является разносчиком вируса бешенства или других вредных заболеваний. По закону дикое или неизвестное домашнее животное должно быть немедленно сдано в приют либо в специальную Службу по отлову животных. Более естественная мысль — просто отпустить кота Тому даже в голову не пришла, не было для неё там законодательной базы.

Гражданин Хеллман погрузил ловушку с котом в кузов своего трака, узнал по справочнику адрес ближайшего приюта для животных, время приёма граждан и отвёз туда кота, сразу же безапелляционно охарактеризовав его работникам приюта как животное дикое и агрессивное. Ведь он был охотником и считал, что лучшего, чем он, знатока природы нет.

— Будьте осторожны, — важно пояснял по ходу колбасник и охотник по совместительству, брезгливо отирая свои потные руки.

— Спасибо, сэр, — улыбчиво поблагодарила его директор Келли Рулсон.

— Моё почтение, всегда готов помочь в вашем благородном деле! Я, знаете ли, профессиональный охотник, так что имею понятие...— не без гордости признался мистер Хеллман, глубоко удовлетворённый тем, что поступил строго по букве закона.

— Очень мило с вашей стороны, сэр. Признательны за проявленную бдительность.

Своим исступлённым поведением рыжий кот полностью, казалось, подтверждал слова мистера Хеллмана. Он утробно завывал, шипел, вопил, бросался на сетку. Впрочем, вспомните поведение Рыжего Беса в ветеринарной клинике...

— Бекки, вколи ему снотворное!

Это было последнее, что он услышал... Рыжий Бес ощутил легкий укус в загривок, и всё поплыло у него перед глазами, он хотел, но не мог двинуть лапами. Через миг кот уже не мог даже шевельнуть хвостом ... и провалился в темноту.

Опасного зверя посадили в глухую пластмассовую клетку-переноску в самом дальнем углу карантинной комнаты, которая одновременно служила и прачечной, и помещением, где производилась эвтаназия.

Директор приюта Келли Рулсон все эти дни была занята до чрезвычайности. К годовому собранию спонсоров ей нужно было подготовить отчёт о работе. Фотография рыжего кота, которую ей принесла бывшая русская волонтёрша, несколько дней валялась на столе в куче многочисленных прочих документов и фотографий и как-то незаметно затерялась в бумажках. Никому из своих сотрудников Келли про кота не сказала. Не со зла, а так... просто забыла. Неужели она всё время должна держать в голове какого-то кота?! Да у неё их аж семьдесят душ, и с каждым надо решать, что делать? Кроме того, новоявленный был без опознавательных данных. Вот почему, когда Рыжий оказался в приюте, никто не позвонил его безутешным хозяевам.

А тем временем бюрократическая машина приюта уже работала над Бесом, холодно, методично, строго по инструкции и без сбоев. На нового кота тут же завели пухлое дело, ему присвоили порядковый номер, на его клетку приклеили специальную жёлтую наклейку «дикий» и нарекли его Бастером. Счётчик включился: на каждое животное, попавшее в приют, отводится всего пять дней. Если в течение этого срока его не разыщут хозяева или не найдутся те, кто согласен «усыновить» живое создание, его, вероятнее всего, ждёт усыпление.

Прошла ночь, и снова наступил день. Прямо посередине комнаты, в которой жили несчастный Кусаки и ещё несколько десятков кошек, стоял продолговатый металлический стол. С самого утра в тот день поднялась странная и недобрая суета. На столе появились загадочные блестящие баночки, склянки и маленькие белые шприцы. Рыжий Бес сразу вспомнил точно такие же в той ветеринарке, где он так смело и успешно сразился с врагами.

Потом раздался шум в коридоре, скрип когтей, жалобный визг. Собака! Кусаки насторожился. Куда и зачем люди волокут это противное животное? Пёс поджимал хвост и жалобно скулил. Его подняли и положили на стол, одна сотрудница взяла шприц и молниеносно воткнула его. Кусаки сначала ничего не понял. Пёс вдруг окаменел. А люди достали чёрный мешок, который обычно употребляют для мусора, и положили туда безжизненное тело. И тут до Рыжего Беса дошло... пёс-то стал мёртвый! Люди вкололи в него Смерть! Так вот она какая! Живёт на острие маленького белого шприца.

Кусаки услышал, как хлопает дверца холодильника. Нормальные люди хранят в холодильнике консервы для котов и всякую свою людскую еду. А здесь в холодильник засовывают мёртвых собак...

Из приюта так и не позвонили. Рыжего Беса не было уже дней десять. Я поехала в супермаркет за продуктами, а... руки сами вывернули руль по направлению к шелтеру, который находился как раз напротив супермаркета. Почему? До сих пор не знаю. Просто для очистки совести. Не доверяла я их молчанию. Может быть, Келли не желает мне звонить?

Бог ей судья, а за время своей деятельности в приюте я очень сдружилась с другими сотрудниками, особенно с Морин и Бекки. Обе они очень любили животных и тоже старались, чем только могли, облегчить их существование в приюте, пытались найти новых хозяев и переживали, когда животных приходилось усыплять. Морин, немолодая уже, худенькая женщина с прокуренным голосом, держала в своём доме больше десяти собак и несколько кошек, взятых из приюта. Бекки молоденькая девчонка-очкарик со смешными кривенькими зубками, жалела всех и переживала за всех. Конечно, и Морин и Бекки, были возмущены, когда меня выгнали, но чем они могли мне помочь? Они боялись потерять свою работу. Я их понимала.

Войдя в приют, я с радостью увидела, что в приёмной сегодня работает Морин. Когда я рассказала ей про потерянного кота, она удивилась, что Келли ничего никому о Рыжем не сказала.

— Конечно, мы бы сразу позвонили тебе. Слушай, а ведь в карантинной есть один большой рыжий кот...

Я её уже не слушала. Ни у кого не спрашивая разрешения, бросилась туда. Всё остальное вспоминается как в бреду. Растерянные от моего неожиданного вторжения лица Келли и Бекки. И там, в одной из клеток, — наш Рыжий Бес, наш Кусаки!! Худой, взъерошенный, испуганный. О, как трудно передать чудо узнавания и восторг обретения. Это он, Кусаки. Вон и левое ухо, повисшее набок.

— Это мой кот!!! Это мой Рыжий Бес! Red Beast! — кричала я, задыхаясь от волнения и радости.

— Правда? А ты уверена?.. — недоверчиво спросила Келли.

— Конечно! Конечно! Пожалуйста, позволь мне его забрать!

Кусаки жалобно и громко мяукал и протягивал ко мне свои лапы сквозь прутья клетки. Ну совсем как угнетённый раб на карикатурах про апартеид в ЮАР, которые во множестве публиковались в газете «Правда» в доперестроечно-советскую эпоху.

Я наивно полагала, что забрать принадлежащее тебе животное из приюта не составляет никаких проблем. Ещё и спасибо скажут. О нет, не всё так просто! Мы отправились «калькулировать». Пять дней пребывания, кормление и уход плюс прививка от бешенства... Всё это вылилось в сто восемьдесят четыре доллара и семьдесят шесть центов. Словно кот побывал в пятизвёздном отеле, отдохнул и славно поразвлекся. Могу ли я заплатить немедленно? Чёрт побери! Ради того, чтобы вызволить Рыжего Беса из Дома Смерти я бы эти деньги из-под земли достала! На нашем хилом банковском счету и оставалось чуть больше двухсот пятидесяти долларов. Я выписала чек. Ничего, займём, выживем! Бекки радостно сжала мою руку и шепнула: «Ты спасла его чудом. Через пять минут его бы усыпили. Извини, я ничего не знала!»

Я ни о чём не стала спрашивать Келли, почему она не позвонила? Отдала ей чек, искренне в последний раз улыбнулась, поблагодарила, сунула Рыжего в предложенную картонную коробку и поехала домой.

Рыжий молчал. Он всегда понимал, куда его везут. А я чувствовала себя совершенно счастливой. И представляла, какое будет выражение лица у Виктора, когда я принесу домой коробку.

Песня ночи

Плачут ли когда-нибудь «настоящие мужчины»? Мне кажется, что должны и плачут. Только они не ревут белугами, не размазывают слёзы по щекам, не охают и не всхлипывают, как это обычно делаем мы, женщины. Мужские слёзы невидимы, неуловимы, неслышны. На какой-то миг что-то вдруг происходит с их лицом, с их глазами, — и непонятно, то ли мошкара залетела в глаз, то ли соринка.

Плакал ли Виктор, увидев Рыжего Беса в моих руках? Не знаю, до сих пор не знаю. Может, мне это показалось. Он взял его на руки и прижал к себе, зарылся лицом в его рыжий мех и молчал.

Плакал ли Рыжий Бес, положив усталую голову на плечо хозяина, закрыв глаза, замерев в каком-то исступлении... Не знаю.

Я не стала им мешать. Ушла на веранду, переполненная ощущением Чуда и благодарностью Судьбе, Богу... или кому-то или чему-то, что ведает нашей бренной жизнью.

Виски суетно и радостно тёрлась головой о морду Кусаки. Подросшие котята высыпали горохом на кухонный пол и робко заигрывали с большим, рыжим, задумчивым незнакомцем.

Мы не знали, как угостить и как ублажить нашего Рыжего. На радостях я открыла сразу несколько банок с кошачьим кормом. «Кушай, дорогой, что душа пожелает!» Мы умилённо смотрели, как наш исхудавший кот жадно поглощает угощение, радуясь его чавканью, каждому его движению. Когда он, сытый, отяжелевший, взобрался на колени Виктора и уснул... — тот ещё долго не смел потревожить его покой.

Что может быть прекраснее этого мига?! Тёплый дом, осенняя морось за окном и наш кот, чудом избежавший смерти, чудом возвратившийся к нам, спящий невинным сном младенца на коленях, уверенный в том, что теперь-то уж ему не грозит никакая опасность!

Я вышла на лужайку. Отошла от дома. В абсолютной тьме светились лишь большие окна нашего дома. Он был похож на корабль, плывущий в бесконечной тьме и бескрайности океана... Мой маленький дом! Мой маленький отважный корабль, на котором только мы, наша маленькая команда. А вокруг — безбрежность прекрасного, но равнодушного Мира. Но как тепло и спокойно, когда у тебя есть свой маленький кораблик.

После шелтерного кошмара приключенческий пыл Кусаки несколько поостыл и он стал больше времени проводить дома. У него появилась привычка лежать на осветителе аквариума и сквозь прищуренные глаза, что делало его похожим на старого китайца, созерцать движения золотых рыбищ, ибо рыбками их уже трудно было назвать. Они заполнили собой весь аквариум, так что пришлось отсадить Витька в другой. Ярко-оранжевые, блестящие крупной чешуёй, жирные, они величественно дефилировали вдоль стенок или жадно хлопали ртами, выпрашивая гуманитарную помощь. Мои надежды на то, что рыбы создадут счастливую пару, не оправдались. Зато оправдалось то, о чём предупреждал Виктор: все попытки подсадить к ним растения неизменно терпели фиаско — от растений, таких красивых и, кстати, недешёвых, оставались только жалкие ошмётки. От нечего делать Майк с Тамарой работали бульдозерами. Каждое утро они перемещали грунт в один угол, обнажая дно в другом. На другой день «Эверест» возникал где-нибудь посередине. А отсоединившийся Витёк от одиночества стал вдруг необычайно общительным. Если я опускала руку в его аквариум, он подплывал, начинал мягко пощипывать её губами и подставлял бока и спину для поглаживания, прямо как кот, казалось, даже мурлыкал. Если бы у него были веки, они бы наверняка сейчас жмурились. Он широко разевал рот, и мне казалось, что вот-вот он наконец задаст свой коронный вопрос: «Чего тебе надобно, Майя?»

А что мне надобно? Мы были счастливы и потому ничего не просили у золотого Витька.

Очередная зима, щедрая на снег, прошла в заботах, в работах, в ожидании и исполнении новых прожектов. Виктор вытачивал из дерева двух журавлей в натуральную величину. Семь тысяч пёрышек и перьев! Я тоже была вовлечена в творческий процесс, и вот уже вдвоём мы вырезали причудливые перья по мягкому дереву, которое у нас называют липой. Кусаки просто обожал проводить это время с нами. «Поумнел? Постарел?» — думали мы. Иногда он забирался на плечи к Виктору, своей чугунной тяжестью мешая претворению в жизнь великих творческих замыслов — липовых птиц.

Однажды Рыжий Бес несказанно удивил нас: он, всегда такой серьёзный и важный, вдруг принялся катать по полу зелёный замшевый шарик — чудом сохранившуюся где-то под диваном старую игрушку. Мы смеялись до слёз, глядя, как матёрый котище подбрасывает лапами исцарапанного ветерана детских забав. Ах, Рыжий Бес, но где же твои великолепные сальто? Але... хлоп! Ммм—да... А ведь когда-то ты срывал за это аплодисменты.

Виски поглядывала на расшалившегося супруга с явным неодобрением: может, где валерьянку откопал? Она оставалась чрезвычайно серьёзной кошкой: заставить её поиграть было невозможно ни при каких обстоятельствах. Она полагала, что в жизни есть гораздо более важные вещи — еда, дети и охота. Иногда бурное, но краткое чувство настоятельной любви к рыжему мужу.

Наступление весны Рыжий Бес отметил проведением показательных боёв прямо под нашими окнами. Чуть ли не каждую ночь мы просыпались от воя котов, вслед за которым обычно следовали визги, вопли и рычание дерущихся соперников. Рыжий, словно боевой питбуль, весь покрылся шрамами и царапинами, но ходил гордый, исполненный сознанием собственного величия. После каждой победы Виски ласково тёрлась лбом о своего повелителя, защитника и мужа.

Однажды утром мы вскочили, в очередной раз разбуженные истошными криками. На снегу под окном кипела битва. Тут же неподалёку сидела Виски в совершенно невинно-расслабленной позе. Противником Рыжего был незнакомый кот, большой, чёрный и сильный. Кусаки не дрогнул, он дрался как лев. Что ни говори, а опыт (сын ошибок трудных) великая вещь! Мы обычно пытались своим появлением прекратить дуэли. Но на сей раз не успели даже вмешаться, чтобы располовинить этот чёрно-рыжий «колобок». Он распался сам, и чёрный завоеватель сумел использовать всю свою молодецкую прыть, чтобы успешно, но позорно удрать от ветерана. Великолепный Кусаки! Мы всегда гордимся твоими победами!

Иногда мы слышали пронзительные кошачьи вопли, доносящиеся и со стороны дэвидовского дома. Это Кусаки безжалостно, мстительно травил несчастную пёструю Сасси. Виски, которая была гораздо мельче джейсоновской Сасси и никогда не нападала на неё в одиночку, с удовольствием глумилась над соседкой в присутствии Рыжего Беса. Ещё бы не быть смелой, когда у тебя есть такая поддержка! Они любили устраивать на Сасси засаду: залягут в кустах напротив друг друга и ждут, когда Сасси отправится мимо них по своему маршруту. Прежде чем пройти по нашей поляне, Сасси внимательно осматривалась, выжидала. Наконец, решалась, и тогда первой на неё выскакивала Виски. Только Сасси раздухарится, как с другой стороны на неё коварно нападает Рыжий. Мне было жалко толстую пёструю кошку, ведь наши негодяи вели себя нечестно — вдвоём на одну! Кроме того, она ни на что всерьёз не претендовала. Поэтому мы по возможности всегда пытались предупредить, спугнуть Сасси раньше, чем на неё успеет наброситься наша обнаглевшая парочка.

Виски, после недолгой, но страстной любовной элегии, вновь понесла и вновь презрительно шипела на Рыжего Беса, который, как всегда, недоумевал, почему же она вдруг сменила свою милость на гнев? Аппетит её рос в соответствии с округляющимся животом.

Всё возвращалось на круги своя. Канадские гуси и журавли… Весёлый птичий гомон заполнил леса и опушки, колибри вновь жужжали у кормушки с сиропом, вновь росла трава, которую не успевали косить. Рододендрон на могилке Чики расцвёл белыми цветами.

А Рыжий Бес каждую ночь, после плотного и позднего ужина, уходил куда-то в ночь. Возвращался он как со службы — ровно в шесть сорок. Прыгал, как всегда, на сетку нашего окна и требовал открыть дверь. Где он пропадал ночами? Что делал? Вот стать бы невидимкой и неслышно пойти по его тайным тропам.

Запомнился мне тёплый вечер июня, с тугим ветром, с отголосками дальней грозы. Мы с Рыжим Бесом сидим на крыльце и следим за неверным и сказочным полётом невесть откуда взявшихся светлячков. Мне приятно, что Кусаки не спешит куда-то, а тихо и мирно примостился сбоку. Я глажу его благородную голову и сквозь тихое мурлыканье вновь слушаю его рассказ:

Я люблю смотреть на небо. Днём там толкутся оборотни-облака, играют наперегонки, превращаясь в разных зверей и птиц. Ночью совсем другое дело. Если нет мрачных туч, там висит, как фонарь, Луна и мигают звёзды. Они отражаются в воде Чёртового Озера, а посередине этих миров сижу на берегу я, такой рыжий, хороший, всё понимающий.

Помню, как звёзды впервые удивили меня. В ту ночь, когда я разглядывал ночные светила (гадая: на чём они висят?), началось светопреставление: звёзды попадали прямо к нам во двор и стали летать над травой, рисуя замысловатые световые зигзаги, застревая в деревьях. Поначалу я боялся, что они кусаются, как искры от костра, но всё же не утерпел, поймал одну. Звезда оказалась невзрачным серым жучком. Замечательно то, что кончик его брюшка миролюбиво и заманчиво подмигивал холодным светом. Я удивился: зачем, превратившись в жучков, звёзды спускаются с небес? Ну их, не стану больше ловить.

Ещё я заметил, что нечто странное происходит со временем. Оно куда-то заторопилось. Если первое моё лето длилось вечность, то второе уже было покороче, а остальные вообще замелькали: встал—лёг, встал—лёг; крутится колесо, и крутятся в нём и зимы, и лета, и вёсны, и осени. Сколько же мне лет? Неужели я уже старый? Но ничего, когти и клыки мои по-прежнему остры, нос чуток, а глаза видят даже в темноте.

Раньше, в молодости, я побаивался ночи, теперь же я больше всего на свете люблю растворяться в ней. Да-да, мой кошачий Бог, именно полностью растворяться! С тех пор, как я впервые испытал это пьянящее чувство, мне постоянно хочется вновь и вновь ощутить его. Я становлюсь ночным шорохом, порывом ветра, Луной, звёздами. Ах, как хочется, чтобы такое состояние продолжалось вечно! Но всегда что-то или кто-то вдруг прерывает волшебный полёт. Или это первые проблески света в том углу, где всегда встаёт солнце, или какой-нибудь глупый енот, который своим верещанием возвращает меня на грешную землю. Я заметил, что могу растворяться только в летней, тёплой и тихой ночи. Зимой такого не получается. Хотя и зимние ночи я тоже полюбил. Особенно, когда лапы не проваливаются в противный снег, и ты легко бежишь по твёрдому насту. Высоко-высоко в небе светит маленькая и ослепительная Луна, похожая на пятицентовую монетку. И только собственная чёрная тень бесшумно преследует меня. Где-то вдали завывает стая койотов. Но им меня не достать, не догнать. Я чуткий, ловкий и быстрый...

О, Ночь, как же ты прекрасна! Я пою тебе свою песню.

Никто не знает моей тайны. Хотел я, правда, посвятить в неё Виски. Как бы это было прекрасно, если бы мы вдвоём растворились в ночи. Но Виски... о, женщины, вам имя — практичность и расчёт! Когда я попытался описать моё упоительное состояние, Виски только хмыкнула:

— Ну и зачем тебе это?! Как же ты будешь ловить мышей и птичек, если говоришь, что сам становишься ночью мышкой, птичкой?!

— Не всегда нужно думать только про охоту! — робко возразил я.

— Как это не всегда? — удивилась моя супруга. — А о чём же ещё думать?! Деткам нужно еду принести, научить их самих охотиться.

Больше я не говорил с ней о своей тайне. Что она может понять?! У неё на уме только дети и еда. Но, вообще-то, она хорошая. Самая лучшая и самая красивая кошка на свете.

Отшуршала, отлетела очередная осень. Иная зима на исходе ноября уже сурово хозяйничала, как выжившая из ума старая помещица, диктуя всем свои бредовые порядки. Эта зима была на редкость суровой для Висконсина. На редкость холодной и многоснежной.

На американское Рождество к нам заявилось семейство Монако уже в расширенном составе. Юному Пиотру, родившемуся прямо под Рождество, шёл уже четвёртый год. Пиотр до сих пор раздумывал, на каком же языке ему начать говорить, и потому речь его представляла собой полную тарабарщину: он ухитрялся иногда полслова произносить по-русски, а другую его половину — по-английски. Бедная жертва международного брака! Но самым его любимым словом было лаконичное английское ругательство, словцо, которое чаще всего бывает слышно в голливудских боевиках и которому несомненно научил его Майк. Видимо, это было именно то ценное из его жизненного опыта, что он так стремился передать потомству, когда в своё время мечтал о детях. Пиотр как ураган проносился по нашему дому. Рыбы зашуганно шарахались в угол аквариума, кошки немедленно скрывались в подвале, а нам оставалось непрерывно следить, как бы Пиотр не схватил корм для рыб, кисточку, банку с водой, ножницы... Любой, даже самый невинный предмет в его руках превращался в оружие массового поражения.

Жизнь семейства Монако проходила бурно и разнообразно: то супруги скандалили, то ласково щебетали друг другу «хани!» (золотце). То они хлопали дверьми и разводились, то строили безумные планы по покупке мебели красного дерева, новой машины и даже дома.

Мы с Виктором уже давно привыкли к их своеобразному, нестойкому и буйному семейному счастью.

Не только дождь, но и снег может быть как из ведра. Снегопад в Америке — национальное бедствие. Закрываются школы, рвутся телефонные и электрические провода, граждане застревают на дорогах и возле своих домов, на хайвэях образуются многотысячные пробки, а средства массовой информации умоляют население не выезжать без надобности из дома.

Снегоочистители трудились как сумасшедшие и днём, и ночью, наворачивая вдоль дорог высокие снеговые стены, а всем несчастным автовладельцам приходилось по утрам раскапывать свои «засугробленные» средства передвижения.

Бедный Кусаки! Он по-прежнему не пропускал ни одного пограничного дежурства. И возвращался, неся на себе добрый килограмм заледеневших снежных комочков, которые покрывали его грудь и живот и застревали в лапах между пальцами. Рыжий Бес цокал по полу, как подкованная лошадка, обиженно тряс лапами и с удовольствием подставлял их нам для чистки. Потом подолгу выкусывал крошечные ледяные шарики со своего живота.

Какая непогода разыгралась в тот поздний вечер! Никому не пожелаешь оказаться в такой час в пути. Однако Кусаки запросился наружу.

— Кусаки, куда же ты? Смотри, что там творится!

Он нетерпеливо боднул меня в ногу, дескать — сам вижу, не маленький. Надо... Отворяй.

Уходя, он всегда оглядывался и, казалось, покровительственно подмигивал: «Ну, пока. Ведите себя хорошо. Я вернусь — проверю».

Проклятый Сиамец опять пытался переметить границу. Судя по запаху, часа четыре назад. Ох, попался бы он мне сейчас! Полетели бы клочки по закоулочкам.

Чёртовы белые мухи! Липнут, примерзают к лапам. На таких далеко не уйдёшь. Назад надо, домой. Вон и дорога уже видна. Испортили её, мухами завалили. Не вскарабкаться. У-упс! Скользко-то как! Свет! Два слепящих глаза слева! Рычащий Монстр!

Бежать, бежать! Там, за мосточком, должен быть провал. Успеть бы, успе..... Откуда этот звон, увядающий под гаснущие красные огоньки? Белая муха застыла в падении. Тишина. Мир умер. Или я?

Кошки — странные создания, не спрашиваясь у нас, они сначала приходят откуда-то, живут с нами, вползают с кошачьей нежностью и грацией в наше сердце, в нашу жизнь, а потом столь же неожиданно уходят, исчезают где-то навсегда, а мы остаёмся, не зная, чем заполнить образовавшуюся пустоту и куда деть эту, вдруг ставшую невостребованной любовь.

Так и ты, Кусаки, мой ласковый и отважный Рыжий Бес.

Жизнь изначально трагична своей конечностью. Но всякая душа жива до тех пор, пока о ней кто-то помнит. И пока живы те, кто читает эти строки, будут жить и Рыжий Бес, и Виски, и Чёрный Полковник, и Пиджи, и прочие обитатели белого дома у Чёртова озера. Пусть будет так.

Барабу, Висконсин.

№11, 2008