СЛЕВА — БАЙКАЛ, СПРАВА — ТАЙГА. РАЗМЫШЛЕНИЯ ВО ВРЕМЯ ПУТЕШЕСТВИЯ НА НЕОБЫЧНОМ ПОЕЗДЕ
Владимир ГУБАРЕВ.
Остановка первая. Приказ царя-батюшки
В России распоряжения первых лиц государства часто обходятся народу очень дорого. Платить за них приходится пoтом и кровью, да и жизнью людей, на костях которых стоят города, комбинаты, заводы и железные дороги. Подобной участи не избежал и Транссиб — знаменитая Транссибирская железная дорога.
Ещё в 1891 году Александр III издал указ о строительстве железной дороги от Челябинска до Владивостока. Последняя смычка рельсов на всём протяжении Великого Сибирского пути произошла через десять лет, а полностью дорога вступила в строй в 1906 году. Работа шла конечно же в авральном темпе, что было продиктовано приближающейся войной с Японией. Рассчитывать на победу в ней можно было только в том случае, если перебрасывать войска и грузы через Россию, а не морским путём вокруг Индии. Дорогу построили, однако это не помогло — войну мы проиграли. Но зато Транссиб приобрёл особый статус — только он связывал центр России с восточной окраиной, ведь флота уже не было: его расстреляли в Порт-Артуре и потопили в Цусимском проливе.
Через полвека часть Транссиба тоже «ушла под воду». Случилось это в 1956 году, когда построили Иркутскую ГЭС. Водохранилище растеклось вдоль Ангары и накрыло Транссиб. Зрелище было фантастическое: рельсы, уходящие под воду. Можно было вообразить, что инженерам удалось соединить паровоз с подводной лодкой! Ведь смогли же сибиряки (с помощью, правда, итальянцев) осуществить невозможное. Всего за пару лет они проложили здесь самый трудный 250-километровый участок Транссиба, включающий 39 тоннелей, 15 галерей, почти 460 мостов.
Транссиб отвели в сторону от Байкала. К счастью, старую дорогу по берегу не разобрали: теперь по ней ходит туристический поезд. Поездка по Кругобайкальской дороге — это путешествие из прошлого в настоящее. Здесь понимаешь, насколько спрессовано время, потому что почти физически ощущаешь, как предки твои вгрызаются в скалы, чтобы пробить в них тоннели, сквозь которые идёт твой поезд.
За окном мелькают бухты и скалы, поезд ползёт по берегу, давая возможность насладиться байкальскими пейзажами, а равномерный стук колёс располагает к беседе, неторопливой и обстоятельной. Я спросил своего спутника — председателя Иркутского научного центра академика Михаила Ивановича Кузьмина:
— У меня создалось впечатление, что Иркутский научный центр сейчас приобрёл «второе дыхание», вышел на новый уровень. Это так?
— Я бы назвал это новым этапом, который переживает Сибирское отделение в целом, а не только наш Центр. Если в минувшие годы мы больше беспокоились о выживании, о сохранении кадров, обсерваторий, лабораторий и так далее, то сейчас речь идёт уже о развитии. Это касается буквально всех институтов. Конечно, у Иркутского центра есть Байкал. Он притягивает к себе специалистов самого разного профиля, касается ли это биологии, физики атмосферы, геологии, геофизики, морского дела, других областей естествознания. У науки нет географических границ, и возможности её безграничны. В нашем Центре решаются сложнейшие проблемы современной науки и техники, для этого есть и специалисты и контакты с разными научными учреждениями России и мира (см. «Наука и жизнь» № 6, 2008 г.).
— Что самое важное для Центра сегодня?
— Привлечение в науку молодежи. В 1990-е годы нам пришлось сократить научных работников, и это не могло не сказаться на устойчивости коллективов. А сейчас тенденция меняется. В двух университетах Иркутска, откуда мы черпаем молодые кадры, есть прекрасные ребята. Они тянутся в науку, и это стремление необходимо всячески поддерживать. Талантливого студента очень важно заметить и поддержать ещё во время учёбы, помочь ему встать на ноги. Процесс воспитания учёного сейчас, на мой взгляд, особенно сложен. Нам надо ломать стереотип негативного отношения к науке, который сложился в последние годы.
Остановка вторая. «Инопланетянин»
Я взял бинокль и посмотрел в сторону Листвянки. На берегу Байкала во всей своей красе возникло необычное сооружение — Большой солнечный вакуумный телескоп. Если смотреть на него с борта корабля (а мы проходили мимо на исследовательском судне «Академик В. А. Коптюг»), то сомнений в том, что телескоп сделан руками инопланетян, ни у кого не остаётся. Белоснежный треугольник, возвышающийся над зеленью тайги и холмов, представляется маяком для внеземных кораблей, что прилетают сюда из далёких галактик. Кто же другой мог построить подобное?
Оказывается, «инопланетяне» живут неподалёку — менее чем в сотне километров от Листвянки. Там находится Академгородок, а в нём Институт солнечно-земной физики, которому и принадлежит обсерватория на берегу Байкала. Казалось бы, земное происхождение обсерватории должно разочаровать: ну вот, опять эти учёные украли мечту! На самом деле, попав внутрь, ты пускаешься в увлекательное путешествие по Солнечной системе, причём конечная цель его — само наше дневное светило.
Приоткроем завесу и расскажем немного о том, каким видят Солнце учёные. Оно непрерывно бурлит, взрывается, образует множество разнообразных структур, большинство из которых имеет температуру в миллионы градусов, а другие плывут «холодными облаками» в этой кипящей плазме. Серия фундаментальных открытий, сделанных сотрудниками Института солнечно-земной физики, позволила иначе посмотреть на Солнце, а следовательно, научиться с большей степенью достоверности прогнозировать его поведение и степень влияния на земную жизнь (см. «Наука и жизнь» № 9, 2008 г.).
Достижения иркутских учёных позволяют говорить о создании здесь мощного международного геофизического центра. Этой идеей академик Г. А. Жеребцов поделился с В. В. Путиным. Президент России (Путин тогда служил в этой должности) пообещал поддержать проект. К сожалению, пока не сделано ничего.
Остановка третья. В честь покорителя Луны
Поезд притормаживает у Белой Выемки. Как и всё на Байкале, это название таит в себе глубокий смысл. Нам предстоит задержаться здесь надолго, потому что вряд ли где-нибудь ещё на планете можно собственными глазами увидеть такое разнообразие мрамора.Белая Выемка — это геологический разрез. Гора словно специально раскололась, чтобы мы могли полюбоваться тем, что хранит она внутри. Это своеобразный музей мрамора под открытым небом.
Прибайкалье, вообще, геологический рай. Неслучайно в Иркутском научном центре и в Бурятии работали многие знаменитые учёные-геологи, да и сегодня регулярно отправляются экспедиции в Саяны, на Байкальский хребет и в соседнюю Монголию. И открытия не заставляют себя ждать. Одно из них и история, с ним связанная, требуют, на мой взгляд, более подробного описания.
Легенда гласит, что в 1969 году никому не известного до той поры геолога, отправившего «крамольное» письмо в одну из центральных газет, арестовали и упекли в сумасшедший дом, где он и пробыл много лет. А Нейлу Армстронгу, американскому астронавту, первым побывавшему на Луне, когда тот, будучи в Москве, поинтересовался судьбой того самого геолога, сообщили, что учёный сейчас в экспедиции, в тайге, и связаться с ним нет никакой возможности.
Рано или поздно мифы рассеиваются, а ложь становится очевидной. Так было и в тот раз.
Конец 1960-х годов. Разгар лунной гонки между США и СССР. Сведущим людям давно понятно: первым на Луну ступит американец. Советскому руководству казалось, что это событие «перечеркнёт» все наши достижения в космосе. На самом высоком уровне приняли решение: о достижениях американцев не сообщать. Ничего более нелепого нельзя было придумать! О полёте «Аполлона-11» газеты практически не писали, сюжеты по телевидению не шли, радио молчало. В день посадки на Луну газета «Правда» дала лишь краткую информацию о происшедшем…
Естественно, скрыть великое достижение человечества было невозможно. Вдруг — как гром среди ясного неба! — из далёкого Иркутска приходит информация, что молодой геолог решил назвать в честь первого человека, ступившего на Луну, открытый им новый минерал. Что это: вызов Системе или обыкновенная глупость восторженного юноши, который ничего не смыслит в политике?! Оказалось, ни то и ни другое.
Сегодня заведующий лабораторией щелочных пород Института геохимии имени А. П. Виноградова Сибирского отделения РАН доктор геолого-минералогических наук Николай Васильевич Владыкин вспоминает о тех годах и с грустью, и с удовольствием, ведь то было время романтизма и нашей молодости.
— Почему Заполярье и Сибирь так притягивают? Я встречался со многими москвичами и ленинградцами, которые не захотели вернуться домой, хотя у них были возможности.
— После окончания Ленинградского университета я по распределению поехал в Сибирь. Сам выбрал Институт геохимии в Иркутске. Меня влекли суровые места — до этого довелось год служить на Северном флоте. Планировал уехать на два-три года, но потом остался — очень уж хорошая и интересная была работа. Постепенно втянулся, оброс друзьями, обзавёлся семьёй. Зачем уезжать, если тебе хорошо?! Родом я из Крыма. Родители звали вернуться, обещали помочь устроиться на работу в Симферополе, там был Геологический институт. Однако здесь я сразу же попал в очень интересную группу, которая работала в Монголии. Это была крупная, великолепно организованная экспедиция. Никогда позже ни в чём подобном я не участвовал.
— Вы занимались разведкой полезных ископаемых?
— Нет, экспедиция была научная — геологическое исследование Монголии. Приехали учёные всех специальностей из Москвы, Новосибирска, Красноярска и Иркутска. Если обнаруживали что-то новое, объект сразу же отрабатывался комплексно. В общем, идеальные условия работы, а для нас, молодых, ещё и великолепная школа. Да и объекты очень интересные, ведь Монголия — центр всех геологических структур Азии. Потом выходили труды экспедиции — томов тридцать, что само по себе говорит об эффективности наших исследований.
— Ваше первое открытие состоялось именно тогда?
— Да! На юге Монголии есть массив, он круглый, площадь — тысяча квадратных километров. Кстати, его прекрасно видно на космических снимках. И там я нашёл минерал, о существовании которого не было известно.
— Такие находки случаются редко?
— Нет, ежегодно находят десятки новых минералов. Есть уникальные массивы, хранящие огромное разнообразие минералов.
— Сколько минералов известно сегодня?
— Четыре с половиной тысячи. В Монголии, например, почти пятьсот массивов гранитов, и мы их все объездили и изучили. Мой руководитель, теперь академик, В. И. Коваленко нацелил меня на поиски гагаринита. Он считал, что условия здесь такие же, как в Казахстане, где нашли этот новый минерал, названный в честь Юрия Гагарина. Я добросовестно выполнял указания Коваленко, но гагаринита нигде не обнаружил.
— А где он используется?
— Такие минералы имеют прямое отношение к редким землям. Редкоземельные элементы используют в новейшей технике, в частности в электронной. Я начал изучать собранные в Монголии образцы и открыл новый минерал. Это случилось в 1969 году, как раз тогда, когда Армстронг полетел на Луну. Для нас это было великим событием. Всё как-то соединилось. Массив на юге Монголии напоминал лунный пейзаж, искал я гагаринит, то есть нечто космическое, а нашёл новый минерал. Вот и решил назвать его армстронгитом. Молодой был, глупый…
— Это почему же?
— Название минерала утверждает международная комиссия, но предварительно «добро» должна дать отечественная комиссия. И вот тут-то началась вся история. 1970-е годы, разгар «холодной войны», ревнивое отношение к успехам США в освоении Луны, и вдруг… советский геолог называет минерал в честь американца! Этот поступок рассматривался нашими чиновниками как «научный криминал». Меня сразу же попытались уговорить сменить название. А я упёрся. Дело в том, что название минерала — это личное дело первооткрывателя. Есть ещё одна особенность: если называешь минерал в честь живого человека, то необходимо его согласие. Я написал письмо Нейлу Армстронгу. Тот вскоре ответил мне, что он согласен. Никто не ожидал, что ответ будет, ведь, как известно, после своего полёта Армстронг не давал интервью и контактировал только с очень узким кругом людей. Более того, я получил от него второе письмо с благодарностью за посланный ему образец минерала. Так что у меня состоялась своеобразная переписка с первым человеком, ступившим на Луну. Армстронгит, между прочим, оказался очень редким минералом. Его обнаружили довольно много в том самом «круглом массиве» на юге Монголии, небольшие вкрапления нашли в горных породах в Канаде — и всё! Обычно после открытия нового минерала геологи встречают его в самых разных местах, а в данном случае этого не произошло — армстронгит так и остался уникальным. Впрочем, как и сам полёт Нейла Армстронга…
Для доктора наук Николая Васильевича Владыкина открытие армстронгита стало первым крупным достижением в геологии. Потом были и другие. Кстати, второй свой минерал он назвал в честь страны, где его нашли, монголитом.
Учёный из Иркутска, пожалуй, единственный человек в России, у которого есть письма Нейла Армстронга. Мне же посчастливилось встречаться с ним, беседовать о полёте. А сам старт на Луну я наблюдал с первой до последней минуты в нашем Центре дальней космической связи, что находился в Евпатории.
Остановка четвёртая. Изменчивая плёнка погоды
Падь Каторжанка — так называется каменный карьер, где добывали камень для строительства железной дороги. Те, кто здесь отбывал каторгу, проклинали это место. Зимой — страшные морозы, коротким летом — жара и мошкa. Казалось, выжить в таких условиях невозможно. Но люди не просто выжили, они построили вдоль железной дороги одну из самых мощных и высоких подпорных стенок — уникальное инженерное сооружение даже по нынешним представлениям.
Именно здесь я вспомнил об одной необычной встрече. Наверное, потому, что иногда учёные называют «каторжным» свой труд. Ведь им приходится работать и в сорокаградусный мороз, и на штормовом ветру, и в дождь, и в снег. А случилась эта встреча в маленьком посёлке со странным названием Большие Коты. Там идёт уникальный эксперимент, который должен ответить на вопрос, волнующий каждого человека: что будет с климатом планеты завтра? Потеплеет или похолодает на Земле? Об этом спорят все, но найти истину дано только настоящим учёным. Именно поэтому сотрудники Института оптики атмосферы Томского научного центра работают на берегу озера Байкал — в Больших Котах действует база Лимнологического института РАН.
Мир, как известно, тесен. С Михаилом Васильевичем Панченко мы познакомились ещё шесть лет назад в Москве на Международной конференции по глобальному климату. Помню, он представлял Институт оптики атмосферы Томского научного центра. Доктор физико-математических наук Панченко делал доклад об изменениях в атмосфере, вызванных деятельностью промышленных предприятий. Теперь мы встретились в Больших Котах. Первым делом я спросил:
— Что изменилось за эти годы?
Наше отделение оптической диагностики окружающей среды теперь не только проводит углублённые исследования, но и создаёт для этого новую аппаратуру. На ней мы и работаем.
— Почему выбор пал на Байкал?
— Первый эксперимент мы провели здесь ещё в 1991 году. Тогда вместе с коллегами из Улан-Удэ летали над Байкалом, изучали аэрозольные и газовые примеси в атмосфере на разных высотах. Впрочем, мы вели исследования над территорией всей страны, но Байкалу всегда уделяли особое внимание.
— Главные загрязнители здесь Целлюлозно-бумажный комбинат и Северобайкальск, не так ли?
— К ним надо прибавить и зону Иркутска, и Улан-Удэ, а также Урал и Москву, ведь атмосфера границ не имеет.
— След выбросов комбината наблюдали?
— Конечно. Мы летали прямо над трубами. ЦБК действительно выбрасывает много «гадостей», однако Байкал успешно всё перерабатывает благодаря уникальной системе самоочищения. Атмосфера над озером довольно чистая, вода холодная. Загрязнения проходят гораздо выше. Они подбираются к Байкалу вдоль Ангары, но распространяются всего на 200—300 метров. Так что картина загрязнений атмосферы над Байкалом нам ясна. Мы исследовали её с помощью как самолётов, так и кораблей.
— А какова цель работы с лимнологами?
— Прежде всего, комплексные исследования. Они распространяются от Арктики до Антарктики. Недавно, например, томичи привезли образцы аэрозолей из Антарктиды, а изучаются они в химической лаборатории Лимнологического института. Так что нас интересует атмосфера всей планеты.
— Но всё-таки к Байкалу отношение особое. Почему?
— Сейчас все эксперименты ведутся комплексно. Химики, физики, математики, биологи работают вместе, чтобы понять, что же происходит в природной среде. Байкал хорош тем, что здесь можно выделить «посторонние факторы», а значит, легче осуществлять «чистые» эксперименты.
— Можно сказать, что Байкал — это природный эталон?
— Безусловно. Байкал очень устойчив ко всякого рода воздействиям, поэтому на нём можно проводить модельные исследования. К примеру, температура воды в озере зависит от глобальных изменений. Она понижается или повышается только в том случае, если изменяется температура во всём Северном полушарии. А атмосфера над озером зависит уже от региональных условий. И всё это на Байкале можно проследить.
— Итак, температура на планете повышается?
— Да, глобальное потепление идёт. И количество углекислого газа в атмосфере растёт. А вот что от чего зависит и почему? Мы ищем ответы на эти вопросы. Только факты способны открыть истину. А факты — вещь зачастую неуловимая и упрямая. Их нужно поймать, приручить, а потом обязательно понять и объяснить.
Остановка пятая. «Горим, братцы, горим!»
На станции Култук продают копчёного омуля. Говорят, что здесь его делают изысканно и неповторимо. Готов с этим согласиться: омуль действительно хорош. И неповторим, как и во всех посёлках, что разбросаны по байкальским берегам.
На Култуке меня удивило другое: оказывается, здесь находится «перевалочный пункт» лесозаготовок. Он появился в последние годы, когда в Прибайкалье начал стремительно развиваться «лесной бизнес», а точнее, бесконтрольная торговля лесом. Она достигла сейчас широчайшего размаха. Правоохранительные органы о ней, похоже, не догадываются. Или не хотят догадываться. А лесными пожарами я заинтересовался после того, как побывал на уникальном Сибирском солнечном радиотелескопе, дорога к которому ведёт как раз через Култук.
Два часа машина шла по Тункинской долине. Иногда встречались по пути «чёрные пятна» сгоревшей тайги. Особенно страшная картина — обгоревшие стволы деревьев, выжженная земля — открылась перед нами на подъезде к радиотелескопу. Добрых десять километров мы ехали по мёртвому лесу. Оказывается, и этот лесной массив теперь горит регулярно.
Радиотелескоп находится в 220 километрах от Иркутска, в урочище Бадары, что на окраине Тункинской долины. С его помощью учёные ведут наблюдения за процессами в верхней атмосфере Солнца. 256 «тарелок» с утра до вечера следят за светилом. Они образуют гигантский крест: 128 антенн вытянулись в одну линию, 128 их сестёр — в таком же строю под углом 90 градусов. Сооружение настолько грандиозное, что его прекрасно видно из космоса, подобно Великой Китайской стене. Вокруг «креста» раскинулась тайга. Лесной массив упирается в горы, но, чтобы добраться до обсерватории, нужно проехать сквозь него десяток километров.
Здесь регулярно возникают лесные пожары, но они опасности для обсерватории не представляют: предусмотрено, что низовой пожар не способен «перескочить» специальные полосы, защищающие «крест».
Но однажды случилось непредвиденное. В архиве Института солнечно-земной физики СО РАН хранится уникальный документ «О катастрофическом лесном пожаре в урочище Бадары 11—14 мая 1996 года». На титульном листе — лаконичное распоряжение директора Института: «Хранить вечно». Документ писали те, кто оказался в эпицентре пожара и пытался ему противостоять. Даже небольшие фрагменты их воспоминаний позволяют воссоздать то, что случилось.
«Когда стало ясно, что лесной пожар перемещается в сторону обсерватории, сотрудники выехали на западную лесозащитную просеку, надеясь остановить продвижение огня... Но то, что они увидели через десяток минут, вообразить было невозможно. Свет померк из-за проносившегося над головами чёрного дыма, на людей с рёвом мчалась через лес стена огня от земли до верхушек деревьев, скрытых дымом. Ветер усилился неимоверно. Фронт верхового пожара шириной несколько сотен метров, беспрепятственно продвигаясь через просеки и дороги, около 17.30 ворвался на территорию обсерватории и прошёл через площадку радиотелескопа. Ураганный ветер на фронте огненного вала сгибал, ломал и местами выворачивал с корнями деревья… Множество очагов низовых пожаров, возникших на пути огня, из-за сильного ветра быстро расширялись и соединялись.
Первый же верховой пожар уничтожил радиорелейную станцию, и обсерватория осталась без связи. Вскоре сотрудники вынуждены были отключить электроснабжение, чтобы избежать более тяжёлых потерь…
Примерно через час-полтора после первого удара сильный порыв ветра вновь поднял огонь на высоту деревьев, и второй огненный вал всей своей мощью обрушился на ионосферную обсерваторию, расположенную на углу западной и южной просек, не оставив никакой надежды на её спасение.
Ещё четыре или пять верховых пожаров прошли по урочищу южнее первых двух примерно с запада на восток. По крайней мере два из них захватили территорию обсерватории. На линии электропередачи рухнули две сгоревшие опоры, подача электроэнергии и воды полностью прекратилась. Огонь перерезал дорогу к реке Иркут, и пожарная машина не смогла прорваться туда за водой. Низовые пожары расширялись и распространялись в различных направлениях. К середине ночи огонь охватил почти всю территорию обсерватории.
Огонь продолжал наступать на жилой посёлок, теперь уже с востока. Направление ветра постоянно менялось. Дыма становилось всё больше, было уже трудно дышать. По требованию администрации района людей эвакуировали…
В первой половине дня 14 мая ветер утих, обстановка стабилизировалась. Борьба с оставшимися и вновь возникавшими очагами огня продолжалась ещё несколько суток…»
Помощь из Иркутска пришла на следующий день. Постепенно обстановка начала нормализовываться... Тут необходимо отметить, что наблюдения за Солнцем очень важно вести постоянно, без длительных перерывов, иначе трудно анализировать полученные данные. Через два дня после шквала огня Солнечный радиотелескоп вновь начал работать — исследования были продолжены.
И сегодня радиотелескоп окружает горелый лес. После пожаров тайга восстанавливается долго, подчас на это требуются десятилетия. Тем обиднее, когда возникают «рукотворные» пожары. Лес поджигают специально, чтобы его можно было вывезти в Китай, ведь по закону сгоревшие деревья нужно убрать в течение года. Так называемые лесные бизнесмены этим пользуются. Особенно широко и размашисто они ведут себя в приграничных с Китаем областях. Здесь число пожаров год от года увеличивается, а вместе с ними растёт и число миллионеров и миллиардеров.
Из обсерватории мы возвращались в Иркутск рано утром. По обочинам автотрассы стояли лесовозы, гружённые свежими брёвнами. Следов огня на них не было, но в документах наверняка значилось, что эти деревья вывезены как раз из «чёрных таёжных пятен».
Остановка шестая. ЦБК и другие глупости
Утёс Птичий базар — место, где гнездится серебристая чайка. Я невольно смотрю вдаль, где отчётливо видна труба целлюлозно-бумажного комбината. Дым уходит строго вверх, будто в ясном голубом небе натянут невидимый трос. Если присмотреться, то проглядывают очертания самого комбината — даже зелёная плёнка тайги не может его скрыть. Начиная отсюда ЦБК будет виден вплоть до поворота на Слюдянку — там его прикроют горы. Честно говоря, более нелепой картины на Байкале трудно себе представить!
Мне доводилось бывать на комбинате несколько раз. Однажды приезжал сюда на поезде из Улан-Удэ, дважды приходил на катере Лимнологического института. И всегда с досадой задавал себе вопрос: сколь велика должна быть человеческая глупость, чтобы поставить ЦБК на берегу Байкала?! Вид комбината на фоне изумрудной байкальской воды и зелёных гор, по крайней мере, нелеп. Только человек способен так обезобразить природу!
Споров вокруг ЦБК и его судьбы много. Проектов разных тоже хватает, но ничего не меняется. В Иркутске мы долго беседовали с академиком Михаилом Александровичем Грачёвым, директором знаменитого Лимнологического института, в том числе и об этом. Я поинтересовался у него:
— Если бы сегодня пришла идея построить здесь такое предприятие, как ЦБК, какой главный аргумент «против» вы бы высказали?
— Изменит ландшафт Байкала! — сразу же ответил учёный. Такой аргумент бесспорен. Не место комбинату на Байкале! Это очевидно каждому нормальному человеку, а не только экологам.
Остановка седьмая. Космические пирамиды
Ворота Байкала — это исток Ангары. Здесь никогда не бывает льда, а потому утки, гуси, чайки и даже лебеди собираются сюда на зимовку. Приходят и люди, чтобы увидеть Шаман-камень — одну из известнейших природных достопримечательностей Байкала.
Есть в Прибайкалье и весьма необычные сооружения, созданные руками человека, которым, на мой взгляд, суждено стать не менее знаменитыми, чем этот камень. Я имею в виду гигантские приёмные антенны, построенные для того, чтобы контролировать запуски ракет, «видеть» каждый аппарат на орбите, следить за ним, а при необходимости отыскивать его в безбрежной Вселенной. Это своеобразные «космические пирамиды». По своим размерам они превосходят египетские, да и усилий для их возведения потребовалось не меньше, чем древним зодчим.
Начало ХХI века ознаменовалось великим разрушением «космических пирамид». Американцы предложили нам такие условия ракетного разоружения, что все мощные станции радиолокационного наблюдения должны были прекратить своё существование. В Прибалтике станция взорвана, в Красноярске демонтирована. Такая же судьба постигла радиолокационную станцию под Иркутском.
Огромное здание станции очень напоминало военные развалины. Мы молча постояли у РЛС, отдавая должное её строителям и, честно говоря, крепко ругая про себя тех, кто столь бездумно и накладно для России вёл переговоры по разоружению.
Мы — это учёные Института солнечно-земной физики и автор этих заметок. А дорога наша пролегала мимо РЛС в одну из частей космических войск. Миновав контрольно-пропускной пункт, подъехали к огромной антенне, нацеленной ввысь. Ещё в недалеком прошлом это был боевой радар, который исправно нёс службу. Но он выработал свой ресурс, и его следовало демонтировать. Обычно так и происходило. Однако на этот раз директор Института солнечно-земной физики академик Г. А. Жеребцов договорился о том, чтобы радар передали учёным. Я оказался первым журналистом, которого сюда пригласили. Впечатление радар производил конечно же сильное, рядом с ним любой казался лилипутом.
О судьбе Иркутской «космической пирамиды» мне поведали заместитель директора Института по научной работе, член-корреспондент РАН Александр Павлович Потехин и заведующий обсерваторией Алексей Видинеевич Заворин. Они рассказывали и отвечали на вопросы, дополняя друг друга.
— Сегодня бывший военный радар носит название «Обсерватория радиофизической диагностики атмосферы». Сразу становится понятным, чем мы занимаемся. Воинская часть, на территории которой находится обсерватория, была создана в 1963 году. Здесь осуществлялся контроль за всеми аппаратами, что летают в ближнем и дальнем космосе, отслеживались все запуски из любой точки планеты. Естественно, оборудование постоянно обновлялось. Часть его и перешла в распоряжение учёных. Мы исследуем верхние слои атмосферы, прогнозируем ситуацию в ближнем космосе. Иначе говоря, проводим комплексное изучение ионосферы Земли. Связь на дальних расстояниях зависит как раз от обстановки в этой зоне. Здесь работает масса спутниковых систем, и военным очень важно иметь о них полное представление. А нам использование военной техники чрезвычайно выгодно экономически, ведь, чтобы поставить такой радар для научных целей, нужно не менее 10—15 миллионов долларов. Ещё в 1970-х годах академик Жеребцов хотел построить здесь радар, но достать денег так и не смог. Вот и решили использовать списанный боевой радар. Мы поставили своё исследовательское оборудование и начали вести изучение верхней атмосферы.
— К сожалению, подобных примеров мало. Обычно использованную технику военные продавали как металлолом. Так уходили за рубеж наши корабли, танки, самолёты. К примеру, сколько металла в этой антенне?
— Тысяча сто тонн алюминия плюс электроника, свч-техника, усилители и так далее — для тех, кто продаёт, куш неплохой. Но нам удалось доказать, что списывать радар нельзя. Государственный подход проявили и командование Космических войск, и дирекция Института солнечно-земной физики. Мы попробовали проводить свои эксперименты ещё в то время, когда шло боевое дежурство. Год от года сотрудничество развивалось. Это и определило конечный результат. Одна из последних наших работ связана с грузовыми кораблями «Прогресс», летающими к Международной космической станции. Мы наблюдаем их уже после расстыковки. Смотрим, как меняется «радиопортрет» аппарата после включения двигателей и что происходит в среде, где он летит. У нас много и других исследований. В частности, мы наблюдаем за космическим мусором. Иногда встречаются очень «интересные» объекты, например разведывательные спутники. За ними, естественно, надо следить, но прежде всего выявлять. Видели мы и подрывы аппаратов. В общем, наблюдение в космосе мы ведём с помощью радиосредств и оптических инструментов. Все обсерватории Института работают по единой программе, это даёт возможность получать объективную и полную информацию о ситуации в околоземном пространстве.
Иркутский радар позволяет учёным проникать на ранее недоступные высоты ионосферы. С его помощью можно точнее определять расстояния до космических объектов и разыскивать спутники, которые иногда исчезают. Учёные Иркутского научного центра не один раз выполняли такую работу.
Сейчас принято всё подсчитывать в рублях и долларах. Для любителей такого рода экономики сообщаю: возвращение потерянных спутников на боевое дежурство полностью оправдывает средства, затраченные на придание радару мирной профессии.
Остановка восьмая. Медведи на «Бродвее»
Река Шабартуй знаменита двумя параллельными мостами, которые построены в разное время, а потому сильно отличаются друг от друга. На том мосту, что построен позже, водопропускные сооружения более совершенные, чем у его предшественника.
Рассказывают, что до строительства железной дороги здесь встречалось множество медведей. Они приходили к Байкалу по реке, чтобы будто бы полюбоваться столь невиданной красотой. Медведи в Прибайкалье с людьми уживаются, правда, не любят, когда на берегах горных рек появляются рыбаки со спиннингами. Несколько раз я замечал, что медведи внимательно присматриваются к тому, как мы ловим хариусов и ленков. То ли опыт перенимают, то ли определяют, насколько эффективно нам удаётся вытаскивать рыбку из воды.
По случаю медведи могут и украсть добычу. Однажды я оставил на ночь рыбу в садке. Каково же было моё удивление, когда на рассвете с борта катера увидел, как медведь взвалил на себя мою добычу и моментально исчез среди деревьев. Так что, похоже, «воровской профессией» медведи на Байкале уже овладели. Впрочем, и «человеческих» профессий у хозяев тайги на Байкале год от года становится больше. Сейчас, к примеру, им выпала роль сторожей (егерей, если хотите!) в Баргузинском заповеднике. И в том я убеждался не единожды.
По вечерам медведи прогуливаются по песчаной косе, что разделяет воды Байкала и окружающие его скалы. Меня удивила та степенность, с которой мощный зверь неторопливо вышагивал по песку, совершенно не обращая внимания на наш катер.
— Прогуливается, будто по Бродвею, — заметил один из моих попутчиков, и, пожалуй, он точно выразил чувство удовлетворения, которое испытывал медведь.
Мы не пытались приблизиться к нему — уж больно грозен был хозяин тайги. Потом вознамерились посмотреть на следы, что остались на песке. Но сия попытка была тут же предотвращена новым зверем, который появился у кромки воды. Стало ясно, что риск слишком велик и что от «медвежьего Бродвея» надо держаться подальше.
В разговоре один из инспекторов Баргузинского заповедника подтвердил, что медведей в тайге нынче стало больше. Даже за водой надо ходить с карабином. Впрочем, такая предосторожность напрасна: для медведя оружие в руках неопытного охотника что пугач в руках ребёнка — слишком уж коварен, хитёр и изобретателен этот зверь.
Казалось бы, надо радоваться, что где-то в России ещё можно встретить дикого зверя, полюбоваться на девственный склон горы, испить чистейшей водицы… Что ещё нужно человеку, уставшему от рёва машин и городских пробок? Ан нет! Не радует такая «дикая природа», потому что ситуация здесь отнюдь не радостная.
Баргузинский заповедник — место в России особенное. Его учредили в 1916 году как охотничий, где надлежало сохранять и приумножать поголовье знаменитых баргузинских соболей. Хотя ещё Иван Грозный распорядился беречь их как зеницу ока, а если кто-то продавать будет живого зверька за границу, «тому голову сечи!», тем не менее к началу ХХ века соболя здесь почти полностью истребили. Чёрный соболь ценился в мире дороже всего, а где появляются деньги, там у человека совесть умирает…
В советские времена после запрета охоты на соболей, а также благодаря самоотверженной работе учёных соболь был сохранён, приумножен и даже отправлен для размножения (целых 300 штук!) в другие районы Сибири.
Научный подвиг специалистов Баргузинского заповедника по достоинству оценили во всём мире. Баргузин стал эталоном чистой природы, а следовательно, и мерилом научного энтузиазма. В 1986 году заповеднику присвоен статус «биосферного». Для учёного мира — это событие выдающееся, так как на планете появился уникальный природный комплекс, изучать который предполагали исследователи из разных стран.
Цитата из справочника, относящегося к этому времени: «За последние годы здесь побывали специалисты, теле- и киносъёмочные группы из Англии и Канады, Италии и Японии, ГДР, Чехословакии, Польши, Венгрии… Сейчас богатства заповедного края охраняются специальным штатом лесников… Неузнаваемо изменился посёлок Давша. Сотрудники живут в удобных новых домах. Построены и действуют аэропорт для «малой» авиации, клуб, библиотека, магазин, пекарня, почта, фельдшерский пункт, начальная школа».
Остаётся добавить, что флора заповедника насчитывает 2030 видов низших растений и 886 видов голосемянных и цветковых растений. Здесь живут более 5000 видов беспозвоночных животных, 41 вид млекопитающих, 280 видов птиц, 6 видов растений, 3 вида амфибий и около 46 видов рыб. Поистине рай для натуралиста и исследователя!
А что сегодня? Сегодня в Баргузинском заповеднике учёные не живут, на домике, где написано «Научный отдел», висит амбарный замок. Окна домов в посёлке Давша заколочены, здесь обитают всего 14 человек — те, у кого на Большой земле нет жилья. В посёлке нет ни магазина, ни почты, ни пекарни, ни школы. Нет здесь ни света, ни связи.
А охраняют гигантский заповедник, простирающийся с севера на юг и от Байкала до Баргузинского хребта на сотни километров, всего четыре инспектора. Есть у них только оружие, дубинки, наручники и зарплата… четыре тысячи рублей в месяц! Очевидно, в Министерстве природных ресурсов, которому принадлежит заповедник, рассудили, что раз негде и нечего в Давше покупать, то и платить инспекторам не надо…
Туристам запрещено бывать в заповеднике. Впрочем, если заплатить (установлены расценки на все «услуги»), то можно пройти по одной из троп вдоль реки, где давно уже не бывают учёные. Понятно, что от желающих отбоя нет, так как нынче туристов со всего света на Байкале много. Немалые средства собирают инспекторы, но каждый рубль они обязаны отправлять в Нижнеангарск, где обосновалась администрация заповедника. Случается, сердобольные спонсоры оставляют или присылают инспекторам палатки и спальники, чтобы можно было уходить в тайгу, но весь этот инвентарь тут же отправляется на Большую землю — там он, видимо, нужнее.
Понятно, что браконьерство в районе заповедника процветает. Бывает, и на инспекторов нападают, да и рыбу вылавливают сетями. Их выставляют ночью в устьях рек, где собираются несметные стаи знаменитого байкальского омуля. За один заход берут рыбы столько, что хватает на весь сезон. Разве уследишь?! Когда инспекторы грозят браконьерам привлечением к административной ответственности, те только посмеиваются, так как прекрасно осведомлены и об отсутствии горючего, и о том, что все моторки в заповеднике давно устарели и не могут тягаться с мощным браконьерским флотом.
Разные международные организации выделяют гранты на исследования в Баргузинском биосферном заповеднике. Говорят, что деньги поступают немалые. Но до Байкала они не доходят, потому что руководят заповедником из Москвы. Ну а научных отчётов за многие годы накопилось огромное количество, ведь в заповеднике всегда работали энтузиасты! Этими отчётами чиновники весьма доходно приторговывают. А как доказать, что исследование сделано четверть века назад и автора давно нет в живых?!
Пронёсся слух, что медведей развелось слишком много и скоро на них разрешат охотиться. Впрочем, и сейчас разные фирмы организуют такую охоту — всё зависит от того, сколько гости платят. Если щедро, законом можно и пренебречь. К счастью, на Байкале медведей ещё много, и, надеюсь, они способны защитить себя сами — уж больно могучие экземпляры бродят вечерами по байкальскому «Бродвею».
Остановка девятая, конечная. Вместо эпилога
Это случилось в Саянах. Вечером сотрудников Института солнечно-земной физики и меня пригласили в гости коллеги из Питера. Они возводили здесь новый телескоп и специально для нас включили ночное освещение. Я смотрел на чашу антенны и думал о звёздах, которые ей предстоит исследовать. Неужели и впрямь звёзды «разговаривают» между собой?!
Ещё загадочнее квази-звёзды — квазары! По мнению астрофизиков, сегодня во Вселенной нет ничего загадочней и таинственней этих объектов. Если мы хотим понять, как устроен мир, в котором живём, то нужно исследовать квазары — в этом убеждены учёные во всём мире.
Оказывается, и в России — и это очень приятно и даже неожиданно! — такая возможность есть. В Саянах я в этом убедился. Здесь расположен один из трёх радиотелескопов радиоинтерферометрического комплекса. Вместе с двумя другими (один — под Санкт-Петербургом, другой — на Кавказе) он образует гигантский треугольник — астрономический инструмент, способный с высокой точностью наблюдать за квазарами и звёздами. «Наконец-то мы услышим, о чём они говорят», — заметил один из астрономов и, как мне показалось, с каким-то нежным чувством посмотрел на сияющую в ночном небе антенну.
В этот момент я не мог не вспомнить о выдающемся учёном Валентине Афанасьевиче Коптюге, председателе Сибирского отделения РАН, директоре Новосибирского института органической химии, ректоре Новосибирского государственного университета. Его нет в живых уже более 10 лет, но именно благодаря его заботам и настойчивости наука на Байкале и в Прибайкалье получила «второе дыхание». В последние годы жизни академик Коптюг занимался проблемами экологии. По его инициативе и при его непосредственном участии появились важные документы, связанные с сохранением Байкала и приумножением богатств этого удивительного края.
Так получилось, что в нынешнюю поездку на Байкал я побывал на научно-исследовательском корабле, носящем его имя. Это подтверждение того, что ученики академика Коптюга не только помнят о нём, но и продолжают его дело, в том числе и на Байкале.
Фото предоставлены автором.
Читайте в любое время
