Интервенция криминального языка
Доктор филологических наук Михаил ГРАЧЁВ.
Лексика криминальных элементов имеет ряд названий: арго, жаргон, байковый язык, феня, блатная феня, соня, музыка, блатная музыка, акцент, рыбий язык и другие.
Слово арго (фр. argot) представляет собой искажённое эрго (фр. ergot) — «шпора петуха», символ воровского ремесла. Французские преступники ХIII—XIV веков использовали эту часть петушиной лапки как опознавательный знак и носили на поясе, чтобы узнавать своих.
С середины XIX века слово арго стало применяться во Франции для обозначения и лексики деклассированных элементов, и для различных жаргонов, и даже фамильярно-разговорной речи парижан.
В России термин «арго» в художественной литературе появился в середине XIX века, а среди языковедов получил распространение лишь в начале XX века. Лексика деклассированных элементов в середине XIX века называлась условным языком преступников, байковым языком, музыкой. Эти слова использованы, например, в названии рукописи В. И. Даля «Условный язык петербургских мошенников, известный под именем музыки или байкового языка». Байковый происходит от слова бáйка — «побасенка, сказочка», а это слово, в свою очередь, образовалось от глагола бáять — «говорить».
В начале XX века к слову музыка прибавилось определение блатная. В 1908 году появился словарь В. Ф. Трахтенберга с названием «Блатная музыка. (Жаргон тюрьмы)». Языковед И. А. Бодуэн де Куртенэ в статье, посвящённой изучению арго, называет его не иначе, как блатная музыка. В небольшой статье (всего две страницы) словосочетание блатная музыка встречается двенадцать раз! А впервые это словосочетание зафиксировано в очерке А. И. Куприна «Вор», опубликованном в 1895 году. Позднее слово блат в значении арго приобрело права литературности и даже зафиксировано как термин в «Словаре-справочнике лингвистических терминов» Д. Э. Розенталя и М. А. Теленковой.
Наиболее распространённое неофициальное название арго — феня. Феня — это изменённое офеня, коробейник — «торговец мелким товаром». Даже фразеологизм по фене бóтать, появившийся в 10-х годах XX века и означающий «говорить на арго», является видоизменённым по офене болтать, то есть говорить на условном языке офеней. Порой свою лексику уголовники называют несколько пренебрежительно — фенька. Потом по аналогии слово феня заменили на соня. В 1920-х годах преступники не только ботали, но и стучали по фене (соне), куликáли по-свойски. Несколько позже уже стали курсать или кургать по фене (соне).
До сих пор среди историков языка, юристов ведутся споры о времени и месте зарождения арго русских криминальных элементов. Известный языковед Р. Шор предполагала, что язык преступного мира возник в эпоху денежного и торгового капитала: в Германии — в XIV веке, во Франции — в XV веке, в Англии — в XVI веке, в России — в XVIII веке. Этой же точки зрения придерживаются и авторы книги «Речь в криминалистике и судебной психологии» (А. А. Леонтьев, A. M. Шахнарович, В. И. Битов, 1977).
Совершенно иная точка зрения у составителя словаря «Блатная музыка. (Жаргон тюрьмы)» В. Ф. Трахтенберга. Он считал, что арго произошло от офенских условных обозначений, которые обнаружил в рукописях XVII века. Для подобного утверждения есть веские основания. В дореволюционном арго уголовников имелось много слов, заимствованных из условно-профессионального языка офеней. И сами преступники считали, что арго обогащалось офенскими словами.
У меня состоялся любопытный разговор с одним из представителей уголовного мира в Нижнем Новгороде. Речь шла о происхождении арго. Этот человек рьяно утверждал, что все блатные слова придуманы купцом, которого звали Офеней и который жил очень давно. Как видим, отголоски далёкого времени дошли и до современных преступников. Это неудивительно: ведь деклассированные элементы — достаточно сплочённое сообщество, передающее из поколения в поколение различные неформальные законы, предания, легенды, поэтому в арго имеются очень древние слова, восходящие даже к временам «Русской правды» Владимира Мономаха. Например, арготизм вира означает «убийство», а в «Русской правде» вира — «штраф за убийство». То есть в арго, как и в территориальных диалектах, сохранились элементы прошлого русского языка. С одной только оговоркой: в говорах присутствуют и лексические, и грамматические, и фонетические элементы, а в арго — только лексические.
Исследователь Е. М. Галкина-Федорук соотносила появление языка преступников с беглыми крестьянами, которые в конце XVI — начале XVII века селились в бассейнах рек Волги и Дона. Эти места, по её мнению, стали центрами русской преступности.
На мой взгляд, арго зародился не вдруг, не в одном месте и не от одной социальной группы (тех же офеней). Появление языка преступников следует отнести к тому времени, когда на Руси возникает власть имущих, нарождаются города, общество начинает делиться на классы — тогда и появляется организованная преступность. Эта точка зрения перекликается с утверждением исследователя языка французских деклассированных элементов
Э. М. Береговской: «Из одиннадцати веков существования французского языка арго, которое появилось как язык деклассированных, язык бродяг, нищих, преступников, сопутствует ему по крайней мере восемь. Дата его рождения не отмечена никакими страсбургскими клятвами, и установить её даже условно невозможно. Появление арго относят примерно к началу ХII века. Оно связывается с возникновением на севере Франции феодальных городов с их разнообразными ремёслами и резкими социальными противоречиями».
Арго — неизбежный спутник преступной «профессии». Любопытно в связи с этим высказывание юриста В. Лебедева: «Несом-ненно, что с того момента, как первый профессиональный вор или мошенник вступил в беседу с себе подобным, возник и воровской язык». Профессиональная преступность возникает вместе с ростом городов, когда в России (да и в Европе) появляются различные цеха ремесленников, организации торговых людей и прочие объединения. Несомненно, свои «цеха» имело и преступное братство.
«Стихийная выработка жаргона, — писал языковед Б. А. Ларин, — диктовалась необходимостью. Тайная речь воровской организации развивалась вместе с преступниками».
Арго существовало в основном в границах распространения преступности (например, в Поволжье), в Новгороде Великом — столице ушкуйников (новгородских разбойников), местах скопления воровских казаков — в бассейнах рек Яик, Дон и т.д. Наиболее полно до нас дошло лишь арго волжских разбойников. Анализируя памятники письменности XV—XIX веков, мы выявили около двухсот слов и фразеологизмов волжских разбойников.
Впервые воровские слова зафиксированы в книге Матвея Комарова «Обстоятельное и верное описание добрых и злых дел российского мошенника, вора, разбойника и бывшего московского сыщика Ваньки Каина» (1779). Время, описываемое в книге, — середина XVIII века. В ней зафиксировано около 140 арготических слов и словосочетаний, например: стукалов монастырь — «тайная канцелярия» (сравните с современным арготизмом стучать — «доносить на кого-либо»), чёрная работа — «воровство» (в современном арго работа — «воровство»), каменный мешок — «тюрьма», товар с безумного ряду — «водка», монастырские чётки — «кандалы», гремлó — «часовой», пустить рыбу ловить — «утопить», купцы пропалых вещей — «воры» (современный арготизм купец — «вор-карманник»).
В XIX веке арго получило дальнейшее развитие. В это время преступность качественно меняется: если в XVII—XVIII веках уголовники открыто завладевали имуществом (занимались разбоями и грабежами), то преступники начала XIX века чаще прибегали к тайному хищению материальных ценностей (воровали, мошенничали, обыгрывали в карты шулерскими способами).
Первые исследования арго относятся ко времени отмены крепостного права. В 1859 году в журнале «Северная пчела» появился словник арготизмов под названием «Собрание выражений и фраз, употребляемых С.-Петербургскими мошенниками» (1859). Он вышел без указания автора, но по названию, расположению материала и лексическому составу очень похож на неопубликованный словарь В. И. Даля «Условный язык петербургских мошенников».
В «Толковом словаре живого великорусского языка» Даля приводятся примеры употребления арготизмов: «Что стырил? Срубил шмель да выначил скуржаную лоханку. Стрёма, каплюжник: перетырь жулику да прихерься. А ты? Угнал скамейку да проначил на веснухи». То есть: «Что украл? Вытащил кошелёк да серебряную табакерку. Чу, полицейский: передай мальчишке да притворись пьяным. А ты? Украл лошадь да променял на часы».
А вот пример словарной статьи из «Толкового словаря живого великорусского языка»:
МАЗУРИК, нвг. мазурник, мазурин (от мазур — поляк или от мазуля — замарашка, оборванец?) — карманный вор, комнатный и уличный в городах, особ в столицах, где они придумали свой язык, байковый или музыку.
Словарь «Условный язык петербургских мошенников» В. И. Даль составил в 1842 году. Он стал первым лексикографом, обратившим внимание на арготизмы. В его работе приводится около ста шестидесяти лексем и двадцать примеров словоупотребления. Арготизмы Даль собирал в Санкт- Петербурге, когда работал в Министерстве внутренних дел.
Язык преступного мира после 1917 года претерпел значительные изменения, тесно связанные с изменениями в обществе: политическими, экономическими, правовыми.
Арго, как и всякий другой социальный диалект, интересен, прежде всего, своим составом. В конце 20-х — начале 30-х годов XX века выходит несколько научных работ, посвящённых заимствованиям в лексике арго: «Западноевропейские элементы русского воровского арго»
Б. А. Ларина (1931), «Турецкие элементы русского арго» Н. К. Дмитриева (1931), «Еврейские элементы блатной музыки» М. М. Фридмана (1931).
Появились исследования общего характера, а также арготические словари: «Словарь соловецкого условного языка» Г. В. Виноградова (1922), «Для словаря Даля. Спекулянтско-налётческий тюремный жаргон» В. Ирецкого (1926), «Блатная музыка. Жаргон тюрьмы» В. Потапова (1927).
Начиная с середины 1930-х и вплоть до 1970-х годов арго не изучалось. Во-первых, согласно «лингвистической концепции»
И. В. Сталина жаргоны присущи только господствующим классам и слоям общества: дворянам, чиновникам, духовенству. А так как их нет, то и жаргонов тоже не существует... Кроме того, в середине 30-х годов было официально заявлено, что с профессиональной преступностью в нашей стране покончено раз и навсегда. Поэтому изучение арго грозило репрессиями для исследователей.
В начале 90-х годов XX века началось активное изучение современного арго. Сегодняшние преступники различают, как они говорят, «старую и новую феню». В XX веке было три резких изменения в блатном языке — в конце 10-х — начале 20-х годов, во второй половине 40-х — начале 50-х годов и в конце 80-х — начале 90-х годов.
Арго преступного мира за последние двадцать лет изменилось в качественном и в количественном отношении, стало «ближе к народу». Оно в огромном количестве употребляется в разговорном языке, газетно-публицистическом, в художественной литературе. Фактически криминальное меньшинство навязывает законопослушному большинству свою культуру, мораль, язык. Во все времена, когда начинается разброд политический, резко активизируется преступность и криминализируется правосознание общества. Именно в переломные моменты истории многие слова проникают из арго в общенародный язык. Так, во времена крестьянской войны под предводительством Степана Разина в обиход вошли слова и выражения волжских разбойников: измываться — «издеваться», пустить красного петуха — «зажечь дом», сорынъ на кичку — «бить всех». Сорынъ — от слова «сор» — «голытьба, бедный люд», кичка — «нос судна». «Сорынь на кичку» — кричали волжские разбойники, когда нападали на государево или купеческое судно.
Никогда не было такого поругания русского языка, как после 1917 года. В то время воровские словечки, бывшие достоянием только преступников-профессионалов, потоком хлынули в русский язык. Часть населения даже считала блатной язык пролетарским и противопоставляла его буржуазному, то есть нормированному языку. Некоторые студенты гордились знанием таких блатных слов, как клифт — «костюм», винта нарезать — «убежать». И обвиняли профессоров-филологов в незнании истинной русской речи.
На рубеже XX—XXI веков сложилась похожая ситуация: нестабильность политической обстановки, резкое падение нравов, разгул преступности. Одним словом, благодатная почва для проникновения и впитывания блатных слов. Но нынешнее положение обостряют ещё и средства массовой информации. Если до второй половины 80-х годов XX века у журналистов была мода на иноязычные лексемы (в основном английского происхождения), то сейчас — на блатные слова.
При этом действует так называемый принцип пирамиды, когда ненормативная лексика спускается от вершины к основанию и человек, услышав тюремное слово по радио, телевидению, прочитав в газетах или журналах, начинает бездумно употреблять его в своей речи. Заговорили на блатном языке политики и журналисты: стрелка (встреча), беспредел, разборка (политическая, спортивная и др.).
Язык преступников зеркально отражает философию профессионального уголовника. По блатным словам можно понять, что криминальный мир делит всех людей на суперменов и людей низшего сорта. Причём супермен — это, конечно, уголовник, а существо низшего разряда — тот, кто не относится к криминальному миру. У них слово человек обозначает профессионального преступника, честняк — «честный вор», остальные даже не люди, а какие-то зоомифические существа — крысы, демоны, черти и т.д. Из 20 тысяч современных арготизмов около шестисот слов обозначают категории людей {валет — «дурак», капарник — «предатель», ишак — «подхалим»).
Существует взаимосвязь между арго и молодёжным жаргоном. Однако из арго в молодёжный жаргон слов переходит гораздо больше, чем из жаргона в арго. Этот факт объясняется относительной устойчивостью арго и быстрой сменой лексики молодёжного жаргона.
В ряде школ и профессиональных училищ учёба ассоциируется с местом лишения свободы: зона — «школа, профессиональное училище», хозяин — «директор школы (у преступников — «начальник исправительного учреждения»), пастух, чабан — «классный руководитель» (у преступников — «начальник отряда в исправительном учреждении»). В некоторых школах-интернатах в речи воспитанников появились тюремные лексемы, свидетельствующие о перенятии ими уголовных традиций и обычаев, разделения данной категории учащихся на касты, см. арготизмы: пацан, шерстяной — «неофициальный лидер в школе-интернате» (у преступников пацан — «неофициальный лидер в воспитательно-трудовой колонии», шерстяной — «профессиональный преступник, систематически нарушающий порядок в ИУ»), шестёрка, шнырь — «тот, кто прислуживает пацанам и шерстяным».
В нижегородских школах даже возникают драки из-за того, что один учащийся называет другого арготическим словом. Вот что пишет исследователь Л. Е. Смирнова: «В разговорах между детьми часто можно услышать слова тюремного происхождения — лох, отстой, касьян, хилай, гон. Их употребление приводит к конфликтным ситуациям. Охранникам школ и учителям нередко приходится разнимать на переменах кидающихся в драку мальчишек, один из которых обозвал своего соперника «позорным» жаргонным словечком, и наблюдать слёзы на глазах девочек, которых обозвали касьянкой. Дети объясняют, что боятся говорить о своих проблемах дома, потому что в случае утечки информации могут прослыть в своём родном классе «шестёрками» и стать «чучелом». [Смирнова Л. Е. Жаргон как средство отображения окружающего мира ребёнком // Социальные варианты языка. Нижний Новгород: НГЛУ им. Н. А. Добролюбова, 2002. — с. 108.] Поясню, что касьянка, чучело, шестёрка в арго имеют следующие соответствующие значения: «крестьянка, буквально деревенщина»; «дурак; глупый человек»; «прислужник; человек на побегушках». Страшным оскорблением у школьников (и у предпринимателей) является лексема лох — «дурак; неполноценная личность» (в арго — «жертва преступления; дурак»). Газета «Комсомольская правда» от 19 мая 2006 года (статья Д. Трунова «Учительница обозвала ученика и... пошла под суд») лишний раз подтвердила, насколько обидным может быть слово тюремного происхождения «лох». Кстати, в прессе часто встречаются слово лох и его производные: лоходром — «место скопления лохов», лохотрон, «лотерея, устраиваемая мошенниками на улице», лохотронщик — «организатор или участник лохотрона».
Большое количество жаргонной лексики передаётся через молодёжные музыкальные каналы. Вроде бы нет большого вреда в том, что ведущие говорят с молодёжью на языке, насыщенном смесью молодёжных жаргонизмов с музыкальными жаргонизмами. Однако слушатели привыкают к данной лексике и в итоге воспринимают её как нормированную.
Сегодня лингвистов волнует проблема, насколько уместно и обдуманно употребление арготизмов в средствах массовой информации, как должна строиться речевая политика. Замечательный философ Н. А. Бердяев ещё в 20-х годах XX века писал: «Волна хулиганства хлынула в нашу освобождённую печать и залила её. Народился новый слой газетных литераторов, очень-очень левых, радикальных, без всяких идей, без святыни в душе, — дельный продукт мещанской демократии».
Уже прочно вошли в общенародный язык и обросли различными языковыми связями арготизмы первой волны «перестройки» (конца 1980-х — начала 1990-х годов) такие слова, как отмывание денег (то есть их легализация), бугор — «заграница», свинтитъ, свалитъ за бугор — «уехать за границу», забугорный — «заграничный» и пр.
Многие блатные слова благодаря частому использованию в средствах массовой информации нейтрализовались и перешли в просторечие: авторитет — «преступник, обладающий большой неформальной властью в криминальном мире», бабки — «деньги», балдеть — «наслаждаться от действия наркотиков», барыга — «коммерсант», братва — «преступный мир, криминальная группировка», бык — «рядовой член преступной группировки», вешать лапшу на уши — «обманывать», вор в законе — «профессиональный преступник, руководящий уголовниками и соблюдающий воровские традиции», завязать — «прекратить что-либо делать», западло — «унизительно, грешно с точки зрения воровских законов», кидала — «мошенник», кинуть — «обмануть». Это лишь незначительный перечень арготических слов, проникших в нашу речь из речей политиков и публикаций в средствах массовой информации. Вот примеры из статей: «Б. Немцов: «Дума — не воровской сходняк» («Комсомольская правда», 1999, 15 октября); «Немцова одел Бари Алибасов, обул Борис Ельцин» («Комсомольская правда», 1999, 12 октября), «Но и олигархи, и крутые обожают Сашу Починка» («Комсомольская правда», 2000, 26 декабря). И надо ли было передавать дословно речь заместителя прокурора Свердловской области Л. Ковалёва, который утверждал, что «так называемые отморозки всегда боялись вышака»? («Российская газета», 1999, 13 октября.)
Сейчас вместо слова садитесь повсеместно употребляется присаживайтесь. Дело в том, что у криминальных элементов имеется табу на употребление слова садитесь («Садиться можно в тюрьму», — утверждают они). Поэтому уголовники используют слово присаживаться. Но присаживаться во всех толковых словарях означает: 1. «Согнув колени, опуститься». 2. «Сесть на короткое время или в недостаточно удобной спокойной позе». И вот это слово в своём блатном значении употребляется не только неграмотными кондукторами, но даже и дикторами телевидения, и профессорами.
Конечно, журналисты, описывающие преступный мир, вынуждены использовать арготизмы для объяснения определённых реалий, причём иногда с подробными объяснениями: «Здесь балерина — сверло для вскрытия сейфов; бондарь — содержатель притона; водопроводчик — грабитель, проникающий в квартиру под видом сантехника; грузчик — тот, кто по сговору берёт на себя чужое преступление; плотник — изгоняемый из шайки посредством позорного ритуала...» («Понедельник-Криминал», 1999, № 14.)
Нередко арготизмы используют для интригующего заголовка: «Меня заказали» (то есть подготовили заказное убийство. — Прим. авт.) — слова В. Селезнёва («Комсомольская правда»), «Шухер, мэр! Грядёт отставка» — заголовок статьи в нижегородской газете «Дело».
Особое место занимает лексика, используемая в газетно-публицистических произведениях, объединённых темой «наркотики».
В результате целенаправленной «работы» прессы ряд арготизмов наркоманов перешёл в общенародный язык: сесть на иглу — «начать употреблять наркотики», спрыгнутъ с иглы — «перестать употреблять наркотики», ширяться — «делать инъекцию наркотика», ломка — «наркотическое голодание».
С литературным языком ведётся необъявленная война. И мы это уже «проходили» в далёких 20-х годах прошлого столетия, когда пролетарские журналисты ратовали за употребление непотребной лексики. Приведём в качестве примера отрывок из статьи В. Карпинского «Коренной вопрос эпохи культурничества» («Правда», 1923, 12 июня): «Тут надо прямо сказать: в вопросе о газетном языке у нас творится настоящее «столпотворение вавилонское». Язык, на котором говорит масса, у нас принято считать простонародным наречием, жаргоном, «арго» (французское словечко?). К нему наши литераторы относятся свысока. Подлинно народные слова и выражения, подлинно народный строй фразы и ход мысли не допускаются в статьях и речах. Разве лишь в конфузливых кавычках. Нам и в голову не приходит, что по всей справедливости настоящий-то загадочный «арго» для огромнейшего большинства населения и есть наш, так называемый «литературный язык», выработанный ничтожным привилегированным меньшинством (дворянская интеллигенция)». Получается, что сегодняшние журналисты, использующие блатные слова, зовут нас назад, к диким 20-м годам, когда блатное и нецензурное слово провозглашалось «пролетарским», а литературное нормированное — «буржуазным»!
Журналисты, употребляя арго, сами того не подозревая, осуществляют акт вербальной агрессии по отношению к читателю, невольно превращая его в человека, сочувствующего уголовным элементам и покорно воспринимающего их субкультуру.
Если у журналистов арго вызывает положительные эмоции (они считают такие слова живыми, яркими и меткими), то у большинства читателей, наоборот, отрицательные. Более того, речь из-за обильного количества воровской лексики становится непонятной.
Слово священно и обладает способностью влиять не только на тех, на кого оно направлено, но и на тех, кто им пользуется. Журналисты, залихватски описывая события арготическими словами, употребляя их всуе, невольно поддаются романтике блатной лексемы и начинают симпатизировать уголовному миру, его морали, законам и субкультуре. Как здесь не вспомнить слова Ф. Ницше: «...Если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя».
Читайте в любое время
