Представьте, что вы живёте в конце XIX века. Вы читаете «Науку и жизнь» образца 1890 года и не перестаёте удивляться чудесам науки и техники, которые отчасти уже вошли в вашу жизнь.

Представьте, что вы живёте в конце XIX века. Вы читаете «Науку и жизнь» образца 1890 года и не перестаёте удивляться чудесам науки и техники, о которых рассказывает журнал и которые отчасти уже вошли в вашу жизнь. На глазах одного поколения стал привычным телеграф, и теперь появился телефон. Электрическое освещение хотя пока и роскошь, но, нет сомнения, скоро заменит свечи и газовые лампы. В Европе начинают выпускать автомобили, создаются проекты скоростных поездов. И, конечно, не может не радовать такая приятная мелочь, как самопишущее перо, которое уже можно купить — журнал на правах рекламы даёт адрес магазина…

Наука и жизнь // Иллюстрации

Наука и жизнь // Иллюстрации

И вдруг в 22 номере за 1892 год вы видите статью под названием «О прогрессе в науке и жизни». В глаза бросается цитата из стихотворения французского поэта: «…И вот нас гложет новый бог — Прогресс!» Вы начинаете читать — ведь «прогресс», как пишет автор, — тема модная (вероятно, такая же модная, как сейчас «модернизация»). А по мере неторопливого чтения понимаете, что речь-то — о счастье. И не абстрактном, а о вашем собственном.

Просматривая выпуски старой «Науки и жизни», мы не могли оставить эту статью без внимания, настолько она вневременная. Мы не знаем, кто её автор, — статья не подписана. Скорее всего, Матвей Никанорович Глубоковский, основатель и первый главный редактор «Науки и жизни». А может быть, и не он, это не так уж важно. Важны рассуждения автора и его изящный совет об оптимизации дроби счастья.

Публикацией этой статьи мы завершаем серию, посвящённую 120-летию журнала, в которой на протяжении года знакомили вас с материалами из старинных выпусков. Нам хотелось проследить связь между открытиями, изобретениями, проектами тех лет и сегодняшним днём.

За последние два десятка лет число «продуктов» науки и техники, вошедших в обычную жизнь обычного человека, — от новых лекарств до компьютеров, — возросло многократно, и эта ситуация подобна той, что сложилась в конце XIX — начале XX века, с соответствующим коэффициентом, разумеется. И, как мне кажется, сейчас самое время вновь задать вопрос: может ли прогресс науки и техники сделать человека счастливым?

Наверное, четыре миллиона семейных пар, которые обрели счастье стать родителями благодаря исследованиям нобелевского лауреата 2010 года Роберта Эдвардса, не колеблясь, ответят «да». Хотя есть и те, кто готов обвинить науку во всех бедах современного человечества.

Что же даёт человеку прогресс в обычной, повседневной жизни? Мне кажется, что прежде всего — свободу. Через создание машин и механизмов и прочей техники — свободу от необходимости заниматься тяжёлым физическим трудом. С развитием скоростного транспорта — свободу передвижения. С появлением новых лекарств и медицинских технологий — свободу, хотя и относительную, от врождённых и приобретённых болезней. Благодаря разнообразным средствам связи — свободу общения. И в целом — свободу заниматься тем, к чему лежит душа. Одни, как, например, другой нынешний нобелевский лауреат Костя Новосёлов, делают выбор в пользу физики, другие, как Дмитрий Кнорозов, всю жизнь посвящают изучению древних языков, третьи строят корабли, четвёртые выращивают удивительные растения. Мне могут возразить, что у многих главная цель в жизни — заработать как можно больше денег. К этому тоже можно относиться с пониманием, при условии, что деньги тратятся на что-то полезное, и полезное не только для себя. Как с пониманием можно относиться и к набирающему популярность «дауншифтингу» — отказу от карьерных устремлений в пользу семьи и простых радостей.

Сможем ли мы воспользоваться плодами прогресса и свободой, которую он даёт, чтобы стать счастливыми, зависит от нас, от каждого в отдельности и от всех вместе. От каждого — потому как известно, осчастливить вопреки желанию невозможно. От всех — потому что мы все вместе составляем общество, которое обеспечивает (или не обеспечивает) для каждого человека равный доступ к плодам прогресса. Можете считать меня утописткой — я не обижусь.

С наступающим Новым годом! И будьте счастливы!

***

Раздумья

О прогрессе в науке и жизни

Oui, la croyance aux Deux subsiste encore tenace.
On a beau s’en guérir, tojours elle ménace
De reparaitre ainsi que les vieux mots secrets.
Voici qu’un Dieu nouveau nous ronge le Progrès!
Richepin. Les blasphèmes.

Эти слова французского поэта весьма характерны для нашего века, «потерявшего веру и опустошившего небо, разрушающего храмы, сжигающего священные книги, низвергающего алтари», но не могущего обойтись без «последних идолов», по выражению Ришпена:

«Да, вера в богов упорно продолжает существовать. Тщетно думать, что излечились от неё, — подобно старинным таинственным заклятиям, она всегда грозит появиться вновь. И вот нас гложет новый бог — Прогресс».

Темы о «прогрессе» мы коснулись здесь потому, что за последнее время она положительно стала модной. О ней всюду говорят, и государственные деятели, и учёные, и журналисты. Прежде чем коснуться вопроса по существу, приведём некоторые фактические данные.

Лорд Бальфур, нынешний лидер консервативной партии в нижней палате английского парламента, 14 ноября прошлого года в Глазговском университете по случаю избрания его лорд-ректором этого университета произнёс о прогрессе речь, обратившую на себя общее внимание в Европе. Вот её содержание.

В общем, лорд Бальфур доказывал, что вера в прогресс есть утопия, не оправдываемая ни в прошлом, ни в настоящем.

«Весьма распространён взгляд, — говорил лорд Бальфур, — что есть управляющий человеческими делами закон, обеспечивающий прогресс человечества. Но мне неизвестно, чтобы относительно этого закона, его свойств и действия, и пределов последнего был установлен какой-либо определённый взгляд».

Бальфур не держится оптимистического мнения. Подбирая всевозможные аргументы, он доказывает, что прогресс есть-де не более как «постоянная смена явлений»; но это отнюдь не значит, что перемены совершаются в конце концов неизменно к лучшему. Таким образом, будущее представляет собой «непроницаемую тьму», разгадать которую не помогут никакие орудия нашего знания, никакое напряжение нашего ума.

В общем, от речи Бальфура получается впечатление, что жизнь есть бессмысленное «толчение воды в ступе». Так и припоминаются слова А. С. Пушкина в его стихотворении «26 мая 1828»:

Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?
Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.

Одновременно с этим новым потоком старого пессимизма проводится и другая мысль — что полное счастье могут дать искусства и наука. Вот, например, итог мысли, которую проводил на одной из публичных лекций в Москве П. Д. Боборыкин: «Наука — источник бесконечного исследования вселенной. Отрада жизни, связанная с вечной работой человеческого гения, — в искусстве и научно-философском познании истины» (см. «Русские Ведомости» № 312 от 12 ноября 1891 года).

Тому же вопросу о прогрессе недавно посвятил обширную статью в «Северном Вестнике» профессор Н. Кареев. Его статья озаглавлена: «История и философское значение идеи прогресса». Она настолько интересна, что мы позволяем себе сделать здесь несколько выдержек из неё.

Весьма удачна характеристика разницы между прежним и новейшим пессимизмом (ноябрьская книжка «Северного Вестника», стр. 93):

«Идею прогресса принимали философы и историки, поэты и социальные реформаторы, и впервые, в начале XIX века, литература о прогрессе, включая сюда и философию истории, достигает значительных размеров».

«Глубокая разница в понимании этой идеи образовалась позднее, и во второй половине XIX века идее прогресса пришлось выдерживать серьёзную атаку, и притом с двух сторон: со стороны отвлечённой мысли и со стороны душевного настроения. Наше поколение видело весьма быстрое развитие пессимизма в философии и поэзии; явились писатели с мрачным взглядом на жизнь, и их сочинения имели успех. Если и раньше звучали в литературе пессимистические ноты, то они затрагивались неприглядной действительностью, не отнимавшей надежды на лучшее будущее: это был пессимизм негодования, он не исключал оптимизма надежды. Новейший пессимизм другого рода, ибо он отчаялся в самом смысле жизни. Прежний внушался печальной действительностью, столь далёкой от идеала, и потому он сам существовал во имя идеала: это был бодрящий пессимизм, требовавший от человека напряжения сил во имя будущего. Совсем другое дело пессимизм, объявивший всякий идеал за иллюзию, и понятное дело, что, оставаясь логически последовательным, он должен был отвергнуть идею прогресса».

Гизо в своей «Истории цивилизации в Европе» писал:

«Не составляет ли, в сущности, род человеческий не что иное, как муравейник, именно — общество, в котором дело идёт лишь о порядке и благосостоянии, где цель достигается тем полнее и прогресс тем значительнее, чем более сумма совершённого труда и чем справедливее распределены продукты труда? Инстинкт человека не хочет мириться с этим узким понятием о судьбе человечества. Ему кажется с первого же взгляда, что под словом “цивилизация” следует подразумевать нечто более обширное, сложное, возвышенное, чем простое совершенство общественных отношений, силы и благосостояния общества. Инстинкт этот подтверждают факты, общественное мнение и смысл, придаваемый вообще этому термину. Можно назвать государства, в которых, сравнительно с прочими, благосостояние значительнее, растёт быстрее и распределено между личностями равномернее, а между тем непосредственный инстинкт, общий здравый смысл людей признал, что эти государства стоят на низшей ступени цивилизации в сравнении с теми, в которых собственно социальный быт хуже».

Задав вопрос: «отчего это?», Гизо решает его так, что в таких государствах «совершилось другое развитие жизни индивидуальной, внутренней, развитие самого человека, его способностей, чувств, идей»; это было в государствах, где «процветают литература, наука, искусства».

Сен-Симон в начале также признавал только умственный прогресс, но потом расширил это понимание, указав на прогресс нравственный и «в особенности на процесс общественный». Выводы самого профессора Кареева я не решаюсь формулировать, из боязни ошибиться, ибо он выражается очень осторожно, а в заключительных словах пишет даже, что «чаяния сердца окажутся неосновательными, если им в действительности ничего не соответствует, в силу чего на долю истории (!!) выпадает задача проверить на прошлой действительности ту теорию, по которой человечество постоянно прогрессирует; прошлое же есть гарантия будущего» («Северный Вестник», декабрь 1891 г., стр. 75).

Это довольно туманно, ибо трудно понять, каким образом чаяния сердца история может доказать лицу, которое само не питает таких «чаяний»?

Правда, автор оговаривается в самом конце и заявляет, что идея прогресса принадлежит к числу «убеждений, которые не доказываются, как математическая аксиома, её можно отнести, поскольку у неё есть другой источник, к числу аксиом, но не тех, которые существуют в одном только уме, не задевая и нравственной сферы человека, ибо это — аксиома моральная».

Не ясно ли, что этими словами автор противоречит первой мысли, то есть что «чаяния сердца» могут оказаться и неосновательными, если им «в действительности ничего не соответствует». А далее заявляется, что этого и доказать невозможно, как математическую аксиому.

Профессор Н. Кареев доказывает, что в жизни может быть и есть идеал, что «чаяния сердца» могут оказаться состоятельными, если их докажет действительность, то есть опыт, наблюдение, а далее доказывает, что такие опыты невозможны, так же как и доказательства математических аксиом.

При такой постановке дела опять получается вместо идеала — иллюзия.

Наш век — век беспримерного успеха точных наук и развития средств для удовлетворения материальных потребностей. Нельзя отрицать, что уровень материального благосостояния не только отдельных лиц, но и народных масс ныне выше, чем несколько столетий назад. И, однако, именно теперь отвращение к жизни гораздо более, чем прежде, чему ясным доказательством служит статистика самоубийств. При этом важно, что самоубийства между богатыми лицами ничуть не реже, чем между бедными, а пожалуй, чаще. Живя среди безумной роскоши, удовлетворяя все свои прихоти, многие богачи именно ныне получают к жизни отвращение столь сильное, что кончают самоубийством. Не к их ли услугам всё то, что можно купить за деньги? Стоит махнуть рукой — и к услугам для услаждения богача явится всё. И тем не менее — избирается смерть, как нечто лучшее, ибо человек всегда из двух зол избирает именно меньшее.

Здесь естественно возникает вопрос: что же может придать цену жизни, заставить дорожить ею? Возможно ли быть хотя бы сколько-нибудь счастливым? Наконец, что такое счастье?

На первый взгляд этот вопрос напоминает вопрос Пилата: «что есть истина?». Не дождавшись ответа, Пилат вышел к народу. Но наш вопрос не столь замысловат: человек счастлив тогда, когда он сам считает себя счастливым. Это возможно лишь тогда, когда удовлетворены его потребности — духовные и материальные. По верному определению английского учёного Карлейля, наше счастье есть дробь, где числитель есть сумма возможностей к удовлетворению наших потребностей, а знаменатель — сумма этих потребностей. Но, к несчастью, числитель возрастает в прогрессии лишь арифметической, а знаменатель — в геометрической. Дробь счастья становится всё меньше, всё больше удаляясь от единицы, то есть от равенства числителя и знаменателя как идеала.

Как же уравнять числитель со знаменателем? Математика даёт точный ответ на этот вопрос: уменьшай знаменатель, то есть свои потребности, и увеличивай числитель, то есть свою возможность удовлетворить эти потребности. Дробь будет приближаться к единице, а обладатель её — к своему идеалу — счастью.

Произведём математический анализ этой дроби.

Прежде всего состав числителя и знаменателя. Потребности человека могут быть материальные и духовные. Но последние не составляют одного целого, ибо духовные потребности распадаются на умственные и сердечные. Последние, если угодно, можно назвать нравственными. Итак, числитель и знаменатель каждый состоят из трёх слагаемых: тело + голова (ум) + сердце.

Определим теперь свойства этих слагаемых.

Общее свойство их — бесконечность. И телесные, и умственные, и сердечные потребности не имеют предела. Это положение, надеемся, нет нужды доказывать.

Но это общее свойство весьма различно в числителе и знаменателе. Оно не имеет пределов только в знаменателе — и отнюдь не в числителе. Впрочем, здесь необходима оговорка: и в числителе, конечно, нет теоретических пределов, но мы имеем в виду лишь пределы практические. Человек, имеющий тысячу рублей в год доходу, может желать, даже требовать, и миллиона, и ста миллионов, и более. Но осуществить это желание гораздо труднее: тут такая же разница, как между действительностью и идеалом, то есть разница, осуществить которую невозможно.

Умственные потребности — наше второе слагаемое — в этом отношении более покладисты, но только до известной и весьма ограниченной степени. Во-первых, нашей жизни не хватит для изучения всех наук, для прочтения всех книг — мы ограничены временем. Во-вторых, удовлетворение умственных потребностей тесно связано с удовлетворением материальных. Сколь многие хотели бы быть учёными, но не могут ими стать прямо за отсутствием материальных средств, ибо и наука ныне стоит дорого. Общее свойство этих двух слагаемых таково, что в числителе они могут возрастать только арифметически, а в знаменателе геометрически, то есть если бы дробь состояла из числителя и знаменателя только с этими двумя слагаемыми, то она всё более приближалась бы к бесконечно малой величине, всё более удаляясь от идеала — единицы, как равенства числителя со знаменателем.

Это мы и видим теперь на практике: умные и богатые люди, в конце концов, убеждаются, что дробь их жизненного счастья бесконечно мала, почти равна нулю, и — стреляются, что, нельзя не сознаться, составляет действительно лучший выход из данного глупого положения.

Третье слагаемое в таких случаях в расчёт не принимается вовсе. В этом случае один исход — смерть. Но другие колеблются. Видя, что с двумя слагаемыми ничего не выходит, они тревожно спрашивают:

Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал?
Душу мне наполнил страстью,
Ум — сомненьем взволновал?

Эти вопросы решает лишь третье слагаемое, то есть удовлетворение потребностей сердечно-нравственных, дающих цель.

Оба первых слагаемых зависят от причин и условий, находящихся более или менее вне нас, тогда как третье зависит от условий, находящихся исключительно внутри нас же самих. Само возникновение в нас нравственной потребности уже служит для нас источником для удовлетворения её: тут никто, никакие внешние обстоятельства помочь нам не могут. В простейшей форме наш народ выражает это в формулах, простодушно выражающих итоги народной мудрости: и чрез золото слёзы льются, с милым рай и в шалаше. Это очень простые формулы для вполне справедливой и глубокой мысли.

Из этого анализа слагаемых числителя и знаменателя дроби счастья мы видим, что первые два слагаемых, в отдельности каждое и оба вместе, на практике дают, без третьего, величину всё более приближающуюся к нулю. Итак, для увеличения дроби счастья мы имеем из этого анализа следующие правила:

1) Уменьшай знаменатель и увеличивай числитель, то есть уменьшай потребности, удовлетворение коих не в нашей власти, в случае увеличения этих потребностей. Это относится особенно к первому слагаемому.

2) Без третьего слагаемого дробь счастья бесконечно мала.

3) Так как без первых двух слагаемых мы обойтись не можем, то речь может быть лишь об ограничении их количественной стороны, но не об уничтожении их.

Эти правила дают разъяснение многих вопросов.

Необычайно быстрый успех прикладных наук обратил особое внимание всех на первые два слагаемых. Итог — философия Шопенгауэра, Гартмана и — самоубийство.

Значит ли это, что прогресс первых двух слагаемых невозможен и бесцелен? Ответ на этот вопрос будет разъяснением и вышеупомянутого «недоразумения».

Очевидно, что нет никакого повода желать уменьшения первых двух слагаемых в числителе, особенно же ввиду того, что третье слагаемое даёт нам возможность регулировать по своему желанию их абсолютные величины в знаменателе. Стало быть, прогресс науки, чистой и прикладной, не только вполне возможен и необходим, но и весьма желателен.

Мы приходим к двум выводам.

Во-первых, нет никакого повода отрицать возможность «эвдемонизма», в мере, доступной для нас. Отрицать это могут лишь люди, сомневающиеся и в третьем слагаемом и полагающие, что они «воззваны из ничтожества» враждебною властью.

Во-вторых, ясно, что прогресс материальный не только не противоречит христианству, но составляет необходимое его условие для огромного большинства людей. Успехи наук и искусства увеличивают наше благосостояние; они приблизят нас и к идеалу счастья, если только не придавать им большего значения, чем то, какого они заслуживают в действительности. Поставьте всё на своё место, а третье слагаемое нашей дроби счастья на первое — и пусть процветают науки и искусства, техника, промышленность.

№12, 2010