Судьба киловатта, или за какую энергетику мы платим?
Елена Вешняковская.
Побывать на Ярославском энергетическом форуме и не «заболеть» энергетикой невозможно. Оказывается, чтобы стать энергетическим брендом, региону совершенно не обязательно сидеть на нефти или газе. Достаточно воли правительства области и здравого смысла, которые позволяют ему умело вести свою лодку через болезненные пороги реформы ЖКХ, при этом не теряя из виду стратегического горизонта. Одна из шести пилотных площадок федеральной программы малой энергетики — Ярославская область — пытается, потянув за одну нитку (точнее — провод), распутать немалый клубок социальных и экономических задач. Подход региона к их решению своей системностью похож на инженерный, и это неудивительно. Идеолог и координатор Ярославского энергетического форума, первый заместитель директора департамента топлива, энергетики и регулирования тарифов Андрей Иванович Лукашов — госуправленец по второму из двух своих высших образований, а по первому — инженер. Видимо, именно поэтому наш разговор о деталях региональной энергетической стратегии, начавшийся в здании правительства Ярославской области, быстро превратился в разговор о судьбе российской энергетики и закончился глубокой ночью в пустом зале, где за два часа до того торжественно закрылся форум.
Блеск и нищета конкуренции
— Андрей Иванович, в 2009 году был принят федеральный закон об энергосбережении. Наивный вопрос: зачем экономить энергию в стране, изобилующей энергетическими ресурсами? Пусть экономят те, у кого её мало, кто импортирует углеводороды.
— Говоря глобально, энергию надо сберегать, чтобы обеспечить конкурентоспособность экономики страны в мировом хозяйстве. Евросоюз определяет конкурентоспособность стран и регионов как способность в течение длительного времени обеспечивать высокий уровень доходов своего населения. За счёт чего её можно добиться? Снижать издержки, в том числе на получение и использование ресурсов. Чем меньше доля затрат, связанных с материалом, и чем больше доля интеллекта в конечной стоимости нашей продукции, тем мы более конкурентоспособны. Поэтому на макроуровне политика энергосбережения нужна, чтобы улучшать эту пропорцию: меньше тратить на получение — поиск, добычу, транспортировку энергетических ресурсов к местам потребления и больше — на рост благосостояния. На бытовом уровне логика та же: чем меньше мы тратим на оплату коммунальных ресурсов, тем больше остаётся на развитие.
— У нас изношенная энергетическая инфраструктура. Может ли переход к энергосберегающим технологиям решить задачу переоснащения, например, за счёт экономии средств?
— Я бы не сказал, что энергосбережение со стороны потребителей решает проблему переоснащения сетей. Современная энергетическая инфраструктура создавалась несколько десятков лет, и главным источником средств был государственный бюджет. А потом наступил десятилетний период — 1990-е годы, когда из-за инфляции вообще не было возможности что-то накопить, слишком быстро обесценивались средства.
— Но ранние девяностые прошли под знаком надежды на то, что невидимая рука рынка наведёт в энергетике новый порядок. РАО ЕЭС объявило, что намерено создать в отрасли конкуренцию. Почему этот подход не сработал?
— Представьте, что мы с вами бизнес-партнёры. У нас есть сто тысяч долларов. Куда их вложить? Поступило два предложения. Первое: вложиться в монопольный сектор. Будем одни сидеть на рынке — и сколько произвели, столько с гарантией продадим. И второе: вложиться в конкурентный рынок. Там кроме нас будет ещё десятка два производителей, будем жёстко конкурировать за потребителя и, возможно, тоже добьёмся успеха, но в тяжёлой борьбе. Ваш выбор?
— Естественно, монополия.
— А почему же тогда вся страна поверила, что в результате конкуренции в энергетику придут инвестиции? И что характерно: в конкуренцию в энергетике поверили, а вот там, где эксперименты могли бы дорого обойтись, где речь идёт об обороноспособности, там начали создавать монополии. Создали авиастроительную, судостроительную корпорации: никакой конкуренции, все активы в одни руки. И заработало. А там, где поверили во всемогущество свободной конкуренции и животворящую способность «невидимой руки рынка», в результате ни конкуренции, ни инвестиционных прорывов. Отрасль тяжёлая, нужны долгосрочные масштабные вложения, а у нас теперь некоторые инвесторы бегают, не знают, куда бы эти активы сбыть.
— Не получилось конкуренции или она не оправдала ожиданий?
— Подумайте: чем заканчивается конкуренция? Экономическим устранением, ликвидацией менее конкурентоспособного: он банкротится и перестаёт существовать. Для инфраструктурного предприятия это означает, что на какой-то период оно прекращает функционировать вовсе, следовательно, создаёт серьёзные проблемы для всех потребителей, которых оно обеспечивало. Кто это допустит? И второе: я что, могу всерьёз поверить в перспективу банкротства своей энергоснабжающей компании? Нашей зимой в минус тридцать я вдруг объявляю: «Извините, тепла не будет, я банкрот, платить за газ не могу, я пошёл». Государство на это отвечает: «Банкрот или не банкрот, а тепло давай без перебоев». Перекроешь такому неплательщику газ — он перестанет подавать тепло, а если не подавать тепло, всё рухнет, перемёрзнет, и, чтобы потом заменить батареи в домах, никаких капиталов не хватит. А народ при этом разнесёт пару-тройку административных зданий, за дефекты рынка ответят органы управления. Существуют такие рынки, относительно которых мотивация конкурентного рынка не действует. Рынок энергии — один из них.
Таким образом, мы сейчас стоим перед необходимостью модернизации энергетической инфраструктуры, а средств на это по-прежнему не хватает.
От иерархии к сетям
— Из федерального закона следует, что платить за инфраструктуру будет потребитель. Вот и средства.
— Семьдесят лет в систему последовательно вкладывались крупные государственные деньги. И теперь эту нагрузку разом переложить на потребителей? Нельзя рассчитывать, что потребитель возьмёт и проинвестирует все потерянные десятилетия. Возникает дилемма. Потребитель объективно не может заплатить за модернизацию инфраструктуры, а государство дистанцируется и не выделяет специального целевого финансирования. Значит, во-первых, масштабная модернизация маловероятна, а во-вторых, если мы всё-таки пойдём на увеличение нагрузки на потребителя, как он на это отреагирует, тоже понятно. «Не нужна мне ваша инфраструктура, мне достаточно своего маленького источника энергии, с ним производство обойдётся дешевле. А вашей единой системы, спасибо, мне не надо. Слишком дорогая». И вот перед государством стоит задача привлечения средств — бюджетных, частных, каких угодно — на мероприятия по модернизации энергетической инфраструктуры. Что её надо модернизировать, совершенно ясно: не только из-за технической изношенности, но и потому, что новая структура экономики требует вообще другой энергетической инфраструктуры.
Раньше было так: строится нефтеперерабатывающий завод — рядом строят ТЭЦ. Строится большой машиностроительный завод — рядом ТЭЦ. Плановая экономика подразумевает, что все постоянно и равномерно загружены. А сейчас и таких больших предприятий не строят, и загружены все неравномерно — рынок, все хотят гибко управлять издержками. Значит, нужно создавать распределённые, гибко реагирующие на изменение спроса энергетические системы: не только электрические, но и тепловые, и газовые.
— Распределённая система и централизованная — это антонимы?
— «Централизованная» — в данном случае не информативное слово, я бы использовал термины «гибкая» и «жёсткая». Жёсткая система — это такая, которая при сколько-нибудь значительных изменениях нагрузок становится неэффективной. А гибкая позволяет поддерживать уровень эффективности в большем диапазоне нагрузок. Распределённая система — гибкая. В какой-то степени децентрализованная, но это не означает, что какие-то участки оторваны от энергосистемы, нет, они все связаны между собой. Но они могут гибко маневрировать нагрузками. Представьте себе ТЭЦ, в которой есть единственный агрегат мощностью в мегаватт. И другую ТЭЦ, той же суммарной мощности, но там стоит десять агрегатов по сто киловатт. Если потребителю надо не тысячу киловатт, а только сто, то первая ТЭЦ окажется неэффективна: у мощного агрегата диапазон эффективной работы начинается с 30% загрузки. А на ТЭЦ, где стоит десять стокиловаттных агрегатов, девять можно отключить, а один оставить работать, причём диапазон эффективности у него начинается уже с трёх процентов. Если теперь эти десять поставить распределённо, связать в одну систему и подключать мощности по мере возрастания нагрузки, по команде из единого диспетчерского центра, такая система будет эффективна в большем диапазоне нагрузок. Следовательно, общие издержки на производство энергии в ней окажутся ниже.
Вообще, во всех сферах жизни мы сейчас наблюдаем переход от иерархий к сетям, от жёсткой инфраструктуры к гибкой. Водные каналы, которые у нас строили в 30-е годы прошлого века, и железные дороги — это примеры жёсткой транспортной инфраструктуры, адекватной централизованной экономике. А малому и среднему бизнесу эшелоны не нужны, ему достаточно контейнера. Из-за одного контейнера тепловоз или электровоз не погонишь, а автомобиль — вполне. Автомобильные дороги от двери до двери — пример гибкой инфраструктуры: сколько надо, столько и доставишь. Жёсткая газовая инфраструктура — труба, уходящая вдаль, за горизонт, до самого последнего домика. Тянется такая труба через поля и леса, и по всей её длине ходит человек, которому надо платить. Там, вдалеке, этого газа, может быть, никто уже не потребляет, но труба есть, и её надо содержать и обслуживать. Сравните её с небольшим заводом по производству сжиженного газа, который выдаёт, скажем, всего семь тонн в сутки и в радиусе перевозок гибко обеспечивает местные потребности.
— Однако у экономичности гибких систем есть своя цена. Они значительно сложнее в управлении. Особенно в ручном. Как управлять?
— Сегодняшняя единая энергосистема основана на нескольких сотнях крупных станций и управляется централизованно. Центр справляется, пока имеет дело с десятками, ну — с сотней объектов. Но переход к распределённым сетям означает, что рядом с этими крупными узлами генерации возникнут средние и малые в статусе совершенно самостоятельных субъектов бизнеса, каждый со своим графиком нагрузки и со своими излишками, которые в ненагруженные периоды они могут сбрасывать в единую сеть. Но чтобы сеть могла эти излишки взять, все мелкие и средние станции надо в неё так или иначе интегрировать, значит, управлять придётся уже не десятками и не сотнями, а тысячами объектов, к тому же принадлежащих разным хозяевам. Чтобы справиться с задачей такой сложности, распределённая система должна быть устроена принципиально иначе, нежели централизованная: её «голова» должна уметь обрабатывать на порядки больше сигналов и синхронизировать на порядки больше объектов. В этом и заключается сейчас основная управленческая проблема. Опыта децентрализованного управления ещё нет, а мелкие производители уже здесь: «Мы появились, мы готовы сбрасывать в сеть, наше предложение электроэнергии конкурентоспособно. Принимайте!» На форуме сейчас прозвучало великолепное выступление Виталия Васильевича Бушуева. Он практик, бывший замминистра энергетики, он показывал стратегическую необходимость перехода от жёсткой иерархической системы к гибкой, сетевой.
Виталий Васильевич Бушуев, с 1992 по 1998 год — председатель комитета по энергосбережению и заместитель министра в Минтопэнерго, ныне директор Института энергетической стратегии. Из окна директорского кабинета открывается вид на московские крыши в одном из самых уютных уголков старой Москвы, недалеко от Яузы.
Между Москвой и Ярославлем, между осенью 2011 года, когда состоялся форум, и встречей в Институте энергетической стратегии — «дистанция огромного размера», но меня не покидает ощущение, что эти два человека — стратег Бушуев и тактик Лукашов — сидят буквально за одним столом и опираются на одну и ту же понятийную базу, настолько они единодушны во мнениях.
Диктатура производителя
Я пытаюсь напомнить Бушуеву проблематику «синаптических», или «нейронных», систем в его ярославском выступлении, но Виталий Васильевич строго поправляет:
— Дело не в структуре сети, она может быть разной, но важен принцип: энергетическая система должна принимать во внимание интересы потребителя. Надо уйти от диктатуры производителя. Потребитель должен стать полноправным участником системы, получить возможность влиять на неё.
— А сейчас этой возможности разве нет? В чём выражается власть производителя?
— Так сложилось исторически. В условиях дефицитной госплановской системы всё диктовал производитель: «Я произведу, а вы никуда не денетесь, возьмёте, а по какой цене — это вам Госплан скажет». Мы от этого никак не можем отойти. Энергетическая производящая компания считает, что ей лучше знать, сколько потребителю нужно, какого качества, когда, да теперь ещё и сама решает, по какой цене отпускать. Потребителя не спрашивают, ему некуда деваться. Он начинает кричать, что его задушили, поставили на колени, апеллировать к государству, чтобы то контролировало тарифы ручным способом… Потому что в конечном счёте именно потребитель платит за всё, особенно за эти договора на присоединение мощности, на право подключения к сетям, которые позволяют энергетикам получать совершенно необоснованные и непостижимые выгоды.
— А как подключаются к сетям в остальном мире? В развитых странах?
— Нигде в мире договоров на присоединение мощности нет. Это наше уникальное изобретение. Оно родилось в конце 1990-х годов, чтобы гарантировать инвестиции извне. Сама по себе инвестиционная составляющая цены энергии — это нормально, но во всём мире она включается в тариф, и никто нигде не платит отдельно за подключение. Американцы даже приняли закон, по которому любой потребитель имеет безоговорочное право подключиться к сетям, а энергоснабжающая компания обязана его потребности удовлетворить. Если оказывается, что у поставщика не хватает мощностей, он проводит энергоаудит заказчика, предлагает энергосберегающие решения и оборудование, а если и это не помогло, начинает думать, где взять инвестиции, чтобы построить новые генерирующие мощности — и выполнить требование закона. Таким образом, развивающийся бизнес выступает приводным механизмом инфраструктурного развития энергосети, а инфраструктура, в свою очередь, — заказчиком энергосберегающих мероприятий. В России же можно, ничего не развивая и ни во что не вкладываясь, зарабатывать, предоставляя одни и те же мощности по несколько раз (разным потребителям) и в таком завышенном объёме, в каком их никто никогда не выберет.
Экономически договор на присоединение к сети — это как если бы продуктовый магазин начал пускать покупателей только по входным билетам, которые сами по себе не дешёвы да ещё и юридически обязывают покупателя совершить покупку на определённую сумму, независимо от его реальных потребностей. На обычном «рыночном рынке» покупатель покрутит пальцем у виска и забудет к такому продавцу дорогу. Но у потребителя энергии выбора между сетевыми поставщиками не больше, чем у дерева — выбора, где ему расти: какая линия рядом, от той и предстоит питаться.
— Но вообще потребитель в силах платить за модернизацию инфраструктуры или нет? И куда идут те немалые средства, что отданы за подключение мощностей?
— Потребитель ведь воюет не за то, чтобы вообще не платить, — объясняет Бушуев. — Если вы строите дом, разве вы не готовы вкладывать деньги? Но только при условии, что станете потом его владельцем. А если подрядчик предлагает: «Я построю дом на твои средства, но собственником его ты не станешь, а будешь его у меня арендовать», — захочется ли вам финансировать такое строительство? Когда инфраструктуру строило государство, дальнейшая «аренда у государства» была логичной, но как только собственником инфраструктуры становится частная компания, потребитель совершенно не заинтересован в том, чтобы за свой счёт наращивать её капитализацию и ничего не получать взамен.
Никакой стоимости эти частные компании не добавляют, только исправно ставят предприятия в роль просителей: заплати им за подключение, а они ещё подумают, подключать или начать дальше заламывать: за одно, за второе, за третье… Не секрет, что подключить новый объект к мощностям московской сети потребителю часто обходится многократно дороже, чем это стоит официально. В ход идут все средства: знакомства, подкуп, взятки. Для энергетики эти деньги потеряны. Они уходят в карман тех, кто имеет возможность принимать решения.
В развитых странах энергоснабжающие компании — это публичные, открытые предприятия, акционерами которых выступают бизнесы, производства, фонды, общественные организации, частные лица. И если уж потребитель — завод или фабрика — оплачивает и стимулирует развитие энергетических мощностей, то логично предоставлять ему акции энергетических компаний на сумму равную доле инвестиционной составляющей в тарифе.
Государство пытается снизить давление на потребителя, с 2015 года договоры на подключение к сетям предполагается отменить, но если этому не будет сопутствовать оплата только реально потреблённого объёма, то все системные последствия бесправия потребителя сохранятся.
Во-первых, потребитель экономически не заинтересован в энергосбережении. Закон об энергосбережении требует, чтобы энергоэффективность предприятия была удостоверена специальным паспортом, который выдают энергоаудиторы, но при этом договор с компанией — поставщиком энергии заключается на предоставление фиксированного объёма мощности (как правило, избыточного, потому что поставщику выгодно продать больше). По этому договору предприятие, даже сэкономив энергию, обязано оплачивать и использованную, и неиспользованную мощность.
Во-вторых, промышленный потребитель не заинтересован в инфраструктуре: все затраты ложатся на его плечи, а капитализация растёт у других. Поэтому вместо того, чтобы стимулировать развитие единой сети, малый и средний бизнес всё чаще делает выбор в пользу автономных источников энергии.
В-третьих, потребитель активно апеллирует к государству, требуя дотаций и государственного регулирования тарифов. Но как только государство переходит на ручное управление тарифами, они превращаются в косвенное налогообложение, как это произошло с тарифами ЖКХ.
Страна безупречных налогоплательщиков
— Почему энергетики так боятся ЖКХ? И действуют ли в сфере ЖКХ те же экономические законы, что и для промышленного потребления?
— Законы в принципе те же, но в отличие от промышленной энергетики, малопривлекательной для инвесторов, ЖКХ — это золотое дно, — объясняет Бушуев. — Активы там колоссальные, а ещё колоссальнее — ожидаемые инвестиции. У сектора есть только одна особенность, которой энергетики боятся как чёрт ладана: население нельзя заставить платить по тем же расценкам, которые можно назначить промышленности. У него таких денег просто нет. Поэтому, если во всём мире населению энергия обходится дороже, чем промышленности, то в России, наоборот, дешевле — за счёт доплаты от государства. Особенно это верно в отношении тепла.
— Посмотрите на лозунги, под которыми западные политики выходят к избирателю, — это уже Лукашов. — «Мы снизим налоги». А что обещают у нас в аналогичной ситуации? «Мы снизим плату за ЖКХ». Что симптоматично. Оплата жилищно-коммунальных услуг — наша квазиналоговая система.
Это кажется парадоксом только на первый взгляд. Если присмотреться, то поставкам тепла в дома присущи те же свойства, что и любому социальному ресурсу, которое государство предоставляет налогоплательщику «в обмен на его налоги». Россияне не «покупают тепло» в обычном смысле слова, как не «покупают» содержание дорог, школы и детские сады, здравоохранение и все остальные социальные ресурсы. Прежде всего, потому, что не управляют объёмом, в котором эти ресурсы им предоставляют, пользуются ими коллективно и не могут «отказаться от покупки».
— Вы обращали внимание, что в большинстве домов тепло в квартиру «заходит» не с лестничной площадки, а вертикально, по стояку? — продолжает Лукашов. — Оно идёт равномерно сверху донизу, потому что эти дома строились, когда квартирное потребление никого не интересовало. Многие дома вообще транзитные: по их подвалам проходят трубы, идущие к следующим домам. Потребили вы отпущенное через эти трубы тепло, или оно потерялось по дороге, счёт за него пришёл, а к неплательщикам применяют санкции, сопоставимые или даже превосходящие по силе санкции за неуплату налогов. Жилищно-коммунальные услуги для нашего населения имеют такое же значение, как налоговая система для населения западных стран, где в фокусе внимания налогообложение физических лиц, а не корпораций, как у нас.
Хорошая новость: оказывается, на самом деле налог в России платят все, даже те, кто думает, что не платит: в форме коммунальных платежей за тепло.
Поставщикам коммунальной электроэнергии хуже: у них в арсенале нет налогоподобных инструментов, позволяющих претендовать на государственные деньги. В отличие от тепла, потребляемого коллективно в неизвестном количестве, за электричество физические лица платят каждый по своему счётчику, и у всех приборов в доме есть вилка, которую можно вынуть из розетки.
— Когда население платит за электроэнергию, — поясняет Бушуев, — его не обдерёшь, люди считают каждую копейку. А поставляя тепло, компания знает, что государство заплатит столько, сколько она скажет. Поэтому цена на тепло, поставляемое компаниями ЖКХ, растёт без ограничений. За пять лет доля государственных затрат на электроэнергию сократилась, а на тепло — увеличилась.
Дорогие и дешёвые киловатты
Логику фабрики или завода-гиганта, просящих у государства ручного контроля над тарифами, можно понять. По соотношению себестоимости и торговой наценки российские киловатты можно сравнить, пожалуй, только с водкой.
— Отпускная цена киловатта на станции, — говорит Бушуев, — три копейки, а к предприятию он доходит по 15 копеек из-за массы посредников. Потребитель сидит на самом конце провода и финансирует все компании-поставщики, которые на этом проводе висят. Но есть и другой факт, который предпочитают замалчивать. Все кричат, что производители задушили потребителя. А потребитель — он что, ангел? Белый и пушистый? Вовсе нет. Затраты на электроэнергию в цене промышленной продукции составляют в среднем порядка 5% и неуклонно снижаются. «Проблема высоких тарифов» для промышленности высосана из пальца. Наше недавнее исследование показало, что за последние четыре года доля энергетических затрат в цене продукции сократилась на 20%. Куда потребитель платит ещё — другой вопрос: зарплата, налоги, взятки… Но не энергетики виноваты в том, что мощности стоят. Автовазу можно поставлять энергию хоть бесплатно, это всё равно не повысит его конкурентоспособность. Мы ищем конкурентоспособность не там, где потеряли, а там, где светло. Вот пример: в Германии, в Швеции, в Америке доля затрат на энергию составляет в цене металла в среднем 30%. У нас — 10%. Почему они, с тридцатью, обеспечивают своему металлу конкурентоспособность, а мы, с десятью, не можем? Потому что мы ляпаем слитки — бери, кто хочет, и делай дальше, что считаешь нужным. Никаких высоких переделов, никакой интеллектуальной составляющей. А ведь рентабельность металлургии заключается не в том, у кого дешевле производство слитков, а в том, кто производит товар с более высокой добавленной стоимостью. В том, что у нас берут слитки по дешёвке, виноват не энергетик.
Нежелание кланяться
— Виталий Васильевич, но если в низкой рентабельности отечественной продукции нет энергетической составляющей, если цена энергии, которую промышленность получает от больших компаний, даже со всеми накрутками, настолько мизерна, что тогда заставляет предприятие переходить на собственную генерацию?
— Только одно. Нежелание кланяться.
— Нежелание кланяться — это экономический фактор?
— Ещё какой! Когда на АЗЛК пришёл концерн «Рено», то первое условие, которое французы поставили, — строительство собственной электростанции, хотя у АЗЛК за забором — московская ТЭЦ-21. Но «Рено» не захотел от неё зависеть. Или ещё один поразивший меня пример, совсем другого масштаба. Областная клиническая больница в Челябинске. Чем занят главный врач? Строительством собственной электростанции и котельной. Его спрашивают: «Вам забот не хватает?» — «Чтобы у меня не было забот, я как раз и строю. У меня в конце лета народ возвращается из отпусков и начинается период операций, а мне энергетики говорят: “Тепло подадим только в октябре”». Да, этот главврач идёт на затраты, вкладывает дополнительные средства, но получает собственную автономную систему питания. И такой выбор предприятия и организации делают всё чаще. Хорошо это или плохо? С экономической точки зрения в национальном масштабе это плохо. Себестоимость киловатт-часа на собственной станции выше, чем на крупной, потому что при высоком объёме производства всё обходится дешевле. Но это окупается удобством, адаптивностью и предсказуемостью. Развитие рынка автономной генерации неизбежно, именно здесь начинается нормальная конкуренция в энергетической отрасли: между централизованной генерацией и автономной.
Конечно, снабжающие компании делают всё, чтобы этот рынок придушить на том основании, что по рентабельности автономная генерация им проигрывает.
— Не окажется ли, что из-за номинально более низкой рентабельности курс на энергосбережение и энергоэффективность станет убийцей независимой генерации?
Экс-замминистра энергетики морщится.
— Люди часто произносят слова, смысла которых не понимают. «Энергоффективность» — одно из таких слов. Его пытаются сделать чуть ли не синонимом энергосбережения, как будто идеал эффективности — жить при лучине. Согласно данным Международного энергетического агентства, по формальным показателям энергоэффективности первое место занимает Гвинея-Бисау, на втором — Республика Бурунди. Мы что, экономически отстаём от Бурунди? Она эталон, к которому надо стремиться?
— Реальное повышение эффективности не связано с абсолютным снижением объёма потребления энергии, — поддерживает Лукашов. — Наоборот, доказано, что качество жизни населения тем выше, чем выше показатели удельного потребления энергии на душу населения. Проще говоря, чем больше человек потребляет энергии, тем лучше живёт.
Да, безусловно, потребление тепловой энергии должно снижаться. Наши здания должны быть более теплоизолированы. Да, видимо, мы должны потреблять меньше воды, чем сейчас потребляем, — экономить воду. Но призвать снижать потребление электричества у меня язык не поворачивается. Оно, наоборот, должно увеличиваться: должны появляться посудомоечные машины, компьютеры, томографы и медицинские лазеры, расти электровооружённость социальной сферы и домашнего хозяйства, потому что это прямо приводит к повышению качества жизни.
— Конечно, — это уже снова Бушуев, — потери в теплоснабжении велики, поэтому энергоаудит — дело хорошее. Но отдача от него была бы больше, если бы мы поменяли конструктивный подход к теплоснабжению. А то мы привыкли: сначала строим дом, а потом начинаем мучиться, как его отапливать. Строим завод, шестиэтажное здание, где тёплый воздух скапливается наверху, — и топим его снизу. Попробуйте нагреть все эти этажи! В мире так не делается. Запад ставит на объекты гибкие многокомпонентные системы локального теплоснабжения: водяное отопление, газовые и электрические обогреватели… Но для нас, пока за нас думал Госплан, подобное было исключено. Например, электроотопление при Госплане было недопустимо, потому что номинально такое тепло обходилось дороже. В своё время я боролся — честно скажу, безуспешно — за то, чтобы использовать для обогрева Магадана свободную энергию Магаданской ГЭС, когда у неё была низкая нагрузка. Не разрешили. Ценой огромных усилий заво-зили дизельное топливо и мазут с материка, а котельная, чтобы их сжигать, стояла рядом с недогруженной гидростанцией. Разве не абсурд? Госплана уже давно нет, а для нас всё ещё актуально клише: «электроотопление — нельзя, потому что дорого». А во всём мире можно, потому что удобно.
Энергоэффективность — важная характеристика конкурентоспособного производства, но надо понимать, что низкие издержки на киловатт сами по себе её не гарантируют. Огромная доля поставляемого с низкой себестоимостью тепла может уходить впустую — кто из владельцев старых, нерегулируемых батарей в хорошую погоду не «отапливал улицу»? Да и от обогрева неиспользуемых помещений никакая минимизация издержек на киловатт не страхует. Реально экономить мотивирован только потребитель с доступом к тумблеру и счётчику, оплачивающий свои энерготраты по факту. У такого даже при более дорогом виде энергии есть возможность экономически выиграть за счёт её гибкого использования (как это известно любому владельцу тёплой зимней дачи). Посткризисный мир уже преодолел высокомерное отношение к «крошкам со стола» и оценил потенциал экономических ниш: решения, нерентабельные в больших масштабах, могут оказаться высокорентабельными, если применяются точечно и избирательно.
Призыв «пустить малый бизнес к кусочкам, которые не интересны большому», звучит в энергетике часто (см., например, «Торф как национальная идея», «Наука и жизнь» № 4, 2011 г.). Жёсткие системы не сдают позиции без боя, и слишком часто административные рогатки не просто не подпускают малые и средние предприятия «к полянке», но и перекрывают возможность создать на ней высокотехнологичный продукт — ту самую добавленную стоимость, которая в отечественной промышленности — главный дефицит.
— Административные рогатки появились не сами по себе, — говорит Бушуев. — Они защищают интересы крупных поставщиков, которые стремятся «зачистить» отрасль от потенциальных конкурентов. Логично было бы ожидать, что интересы малого бизнеса защитит государство, но посмотрите, что происходит, например, в отношении распределённых малых электростанций. По закону вы не можете иметь собственную подключённую к сетям станцию мощнее 25 мегаватт. Если вам нужно больше и вы построили станцию мощнее, вы обязаны передать её на баланс в энергосистему и затем покупать её энергию уже у системы, причём не по себестоимости, а по ценам, которые вам продиктуют. Подключайся к сетям, но за это отдай всё!
Сложные системы сложны прежде всего в управлении, так что стремление крупнейших игроков зачистить отрасль от возможных конкурентов совпадает с интересами ручного управления. В этой ситуации наибольшую свободу манёвра парадоксальным образом получают регионы не ключевые с точки зрения энергетики и далёкие от основных узлов генерации.
Ярославские джоули: сделано в регионе
Надо заметить, что никаких «америк» регион не открывает. Если что и есть инновационного в подходе, то это редкая для госуправления системность, с которой приводится в действие широкий фронт мероприятий.
Развитие когенерационной энергетики — малых генерирующих станций, способных повторно использовать отработанное тепло, — позволяет не только преодолеть дефицит энергоресурсов, но и обеспечить высокие стандарты энергоэффективности. Производство таких станций в сотрудничестве с авторитетными немецкими партнёрами вдыхает жизнь в промышленность и одновременно заставляет качественно эволюционировать всю региональную энергетическую сеть. Развивает ли энергоснабжающая компания рыбное или овощное хозяйство на излишках своего тепла, или производитель салата и укропа решает продать излишки энергии со своей станции — суть одна: ра-звитие малой энергетики делает то, к чему призывают стратеги, — стирает границы между производителями и потребителями.
А крестовый поход энергетического департамента за учёт и контроль коммунального тепла, сопровождаемый жизнерадостными листовками для населения «Поставь ЖКХ на счётчик!», ярославцы начали готовить одними из первых в стране. Патриоты края по секрету расскажут вам, что Федеральный закон РФ об энергосбережении «написан с натуры»: по результатам наблюдений за тем, как ярославцы пытаются подсчитать, сколько они на самом деле потребляют, и как бы, в целях снижения издержек, предоставить потребителю доступ хотя бы к счётчику, а лучше — и к счётчику, и к тумблеру. Так это или нет, но сама вера в свой энергетический департамент показательна. Энергетика рублей и копеек требует управления не менее изощрённого, чем угольные и нефтяные миллиарды.
Разговор с инженером об управлении
Слова «государство должно...» можно сказать по-разному. Обычно имеют в виду — «должно мне», и сразу подозреваешь потребительское отношение к вещам. Но Лукашову их прощаешь: он похож на человека, который подписался под формулой «государство — это я» со всеми вытекающими обязательствами.
— Уверяю вас, — говорит Андрей Иванович, — между управлением техническими и социальными системами много общего. К примеру, чтобы изменить состояние технической системы — траекторию космического корабля, крейсера или автомобиля, — надо приложить к ней определённое воздействие. Если это воздействие сильное, возникает опасность колебательных процессов. Идёт машина, её резко разворачивают, она пошла в кювет. Я понимаю, что меня несёт, разворачиваю её в другую сторону, она не успевает отреагировать и начинает колебаться. Далее возможны два варианта. Колебательный процесс может стать расходящимся: амплитуда делается всё больше, и вы улетаете с дороги, или сходящимся: колебания постепенно затухают, система стабилизируется, и вы спокойно едете дальше. В социально-экономических системах происходит то же самое. Разнесёт систему или она стабилизируется, в обоих случаях зависит от демпферов — гасителей колебания. Для машины на скользкой дороге ими служат подвеска, рулевое управление, антизаносные системы и так далее. Основные демпферы социально-экономических процессов — время, деньги и власть.
И в технических, и в социальных системах чем меньше у нас времени на манёвр, тем выше вероятность расходящихся процессов, больше риск потерять над ними контроль. Чем более плавно проходят изменения, тем больше вероятность того, что колебания будут затухать. Основная проблема 1990-х заключалась в том, что разворачиваться велели очень быстро, мгновенно. Помните «500 дней»? Крайне сжатое время для социально-экономических процессов. Так вот, если времени нет, можно компенсировать его деньгами или властью. Восточную Германию после присоединения накачали деньгами. Властное демпфирование мы видим в Белоруссии: денег там нет, но есть силовые структуры. В технических системах то же: ракету можно раскачать, и она уйдёт с траектории, а можно сдемпфировать колебания с помощью системы управления, и она, даже при начальном расхождении, стабилизируется. Раскачать можно любую систему. Стабилизация — вот что требует ресурсов. Революцию, например, сделать легко: вбросить идею «Давайте срочно, завтра, переходить из состояния А в состояние Б». Но это скачок, а любой скачок чреват колебательным процессом. Поэтому тем, кто готов стать двигателем революции, надо пообещать ресурсы для его демпфирования: деньги, или армию, или и то и другое. А дальше, если это «ваши люди», вы накачиваете систему ресурсами, и она стабилизируется, а если целью было разрушить систему, просто не дадите обещанного. Революционеры начали стараться, старый аппарат уволили, новый не справился, демпферов нет — и систему разносит.
Возвращаясь к теме модернизации энергетической инфраструктуры... Надо понимать, что системные изменения требуют тех же самых демпфирующих ресурсов: люди, время, капитал. И точно так же в какой-то степени они взаимозаменяемы. Большевики с их «десятитысячниками» и «двадцатипятитысячниками» это очень хорошо понимали. Начинали с людей. Ресурса денежного нет — компенсировали властью: разъяснили на курсах политику партии, отсеяли сомневающихся, дали мандат — и вперёд. Малозатратно, и ведь работало! А наша реформа? Вы слышали что-нибудь о масштабной подготовке кадров? Например отраслевых десяти- или двадцатипятитысячников?
— Андрей Иванович, кого сейчас энергетике сильнее не хватает — технических специалистов или управленцев?
— Умных людей, — после паузы отвечает Лукашов. — Технарей, умеющих управлять. Менеджеров, хорошо разбирающихся в технической стороне дела. Людей с мотивацией. Строго по формуле «знаю, умею, хочу, делаю»...
— А как насчёт распространённой среди управленцев мотивации «отчитаться»?
— Для меня её не существует.
Это, конечно, ответил инженер.
Читайте в любое время
