Провалы в памяти, или терпеливая бумага
Тимур Тархов.
Часть 1. ХРАНИТЬ НЕЛЬЗЯ ВЫБРАСЫВАТЬ…
Как горели рукописи
На Руси накапливать старые документы раньше других начали князья, архиереи и монастыри. Церковные архивы — отдельная тема, к тому же недостаточно изученная. Поэтому речь пойдёт главным образом об архивах светских.
Зачем князьям были нужны старые документы? Да потому, что всего не упомнишь, особенно когда правишь сотнями тысяч людей и владеешь несметным добром. Великий князь Московский Иван III в завещании перечислил места, где хранилась его казна: «у казначея моего и дьяков», «в моей казне постельной», «у моего дворецкого и у дьяков дворцовых», «у моего конюшего, ясельничих, дьяков, приказчиков», «у моего дворецкого тверского и дьяков тверских и приказчиков, в Новгороде Великом у дворецкого, казначея, у дьяков и приказчиков моих», «да на Белоозере и на Вологде моя казна, и где ни есть моих казён». (Последнюю расплывчатую формулировку Иван, видимо, добавил на случай, если не всё вспомнил.)
Понятно, что не только Постельная палата, хранившая великокняжескую заначку («постельную казну») и его личный архив, составляла подробные описи государева имущества и справки о том, как оно накапливалось и на что расходовалось. То же самое делали дворецкий, конюший и дьяки.
Документы были нужны князьям и для того, чтобы доказывать свои права на владения. Приобретали эти владения чаще всего с помощью силы, но сила нуждается в праве, чтобы придать себе вид законности. По мере того как московские князья подчиняли остальных удельных князей, их архивы (удельные) свозили в Москву, в Государев архив, который с конца XV века превращается в первое чисто архивное учреждение.
Ранние московские князья правили, можно сказать, путём разовых поручений. Лишь при Иване III складывается система постоянных правительственных учреждений — приказов. Царь приказывал своему ближнему слуге ведать какое-нибудь дело или территорию, и тот ведал с помощью подчинённых дьяков и подъячих. Так, приказы Большой казны и Большого прихода выполняли функции финансового ведомства и налоговой службы. Сокольничий приказ отвечал за царёву соколиную охоту, Разрядный занимался военными делами и охраной рубежей, Посольский — сношениями с другими государствами и т. д.
При этом, к примеру, Конюшенный приказ ведал не только царскую конюшню и сборы с конской торговли, но также «приписанные слободы, сёла и угодья». (Обычай создавать при ведомствах «подсобные хозяйства», обеспечивающие начальство продуктами питания, дожил в России до XX века. Все крупные учреждения, заводы и даже театры имели подсобные хозяйства, а сталинский НКВД — собственные совхозы.)
Время шло, названия правительственных учреждений менялись. А документы продолжали накапливаться, переходя из приказов в коллегии, из коллегий в министерства. Особую значимость приобрёл архив внешнеполитического ведомства. При Иване IV Грозном, когда в силе был думный дьяк Иван Висковатов, в возглавляемый им Посольский приказ передали документы Государева архива. А «Генеральный регламент государственных коллегий», утверждённый Петром Великим в 1720 году, предписал все документы центральной власти, кроме финансовых, передавать в архив Коллегии иностранных дел.
В 1780-х годах при Правительствующем сенате образовались два государственных архива старых дел — Петербургский и Московский, хранившие документы допетровской эпохи. Однако эти архивы занимались и текущими делами. Небольшой пример: Коллегия экономии в 1786—1787 годах отправила в Московский архив старых дел не только свою документацию и шкафы для её хранения, но и справки о крещении московского купца Алексея Селезнёва и о венчании его отца.
Плодили деловые бумаги и местные органы управления. Архивы в учреждениях постепенно разрастались. Под них стали выделять отдельные помещения, архивные дела (подборки документов) нумеровали, раскладывали по тематике и по годам в ящики, лари, прикрепляя к ним ярлыки с указанием, где что лежит.
Казалось бы, начальство на всех уровнях само решало, какие бумаги оставлять, а какие выбрасывать. Но это в теории. На практике документы гибли из-за плохих условий хранения, во время военных действий, а особенно часто — во время пожаров. Москва, застроенная как попало деревянными строениями, горела чуть ли не ежегодно. Назову лишь некоторые особенно крупные московские пожары.
Семнадцатилетний Иван Грозный в январе 1547 года в Москве венчался на царство. А уже с 12 апреля столица пылала несколько раз: тогда сгорела треть города, включая Кремль и Большой посад (будущий Китай-город). Погибли более 1700 человек, от взрыва порохового склада рухнула в реку часть городской стены.
В 1571 году крымский хан Девлет-Гирей I осадил и поджёг Москву. Опять рвались пороховые склады, от жара рушились каменные строения, падали и трескались колокола. Город превратился в пепелище, заваленное обгоревшими людскими и лошадиными трупами.
Сильно выгорела столица в 1611 году, когда шли бои между сторонниками и противниками Лжедмитрия. А в огромном пожаре, случившемся 3 мая 1626 года, сгорели едва ли не все московские архивы: документы с более ранней датировкой сегодня встречаются редко. Известно даже, какие именно документы были тогда утрачены, потому что для их восстановления государевы приказы принялись заново собирать сведения с местных органов управления.
С утра 19 июля 1701 года загорелись кельи Новоспасского подворья в Кремле. От жара на колокольне Ивана Великого лопнули колокола. Сгорели царские сады и примыкавшая к ним Садовническая слобода, «даже струги и плоты на Москве-реке погорели без остатку. И земля сырая горела на ладонь толщиною».
В пожаре 13 мая 1712 года выгорел центр Москвы, погибли 2700 человек… А с загоревшегося 3 июля 1736 года дома купца Ивана Овощникова огонь перекинулся на Новинский монастырь. Поднявшийся неожиданно вихрь разметал пожар в разные стороны. Помимо Новинского монастыря сгорели патриарший Житный двор (в районе Патриарших прудов), 11 церквей и 817 дворов.
В следующем году на Троицу, 28 мая, загорелся двор бояр Милославских за Боровицким мостом — по слухам, от свечки, которую поставила перед иконой солдатская вдова (отсюда пошло выражение: «от копеечной свечки Москва сгорела»). Огонь уничтожил более 2,5 тысячи дворов, 486 лавок, множество церквей. Погорел и Кремль, — именно тогда раскололся ещё не поднятый на колокольню Царь-колокол.
В течение мая 1748 года Москва горела шесть раз. Сгорело, как докладывал генерал-полицеймейстер, «дворов 1227, покоев 2440, да разломано 27. Да людей мужеска полу 49, женска — 47».
Ценные документы гибли не только в столице, но и по всей России, особенно в Смутное время, в периоды восстаний Степана Разина (1670—1671), Емельяна Пугачёва (1773—1775), в Отечественную войну 1812 года. Большую роль играл и так называемый человеческий фактор; например, в конце XVIII века Тверская казённая палата докладывала Коллегии экономии, что не может прислать приходно-расходные книги Ржевского и Осташковского уездов в связи со смертью экономического казначея: видимо, покойный был единственным человеком, способным разобраться в этих книгах.
Между смутами
После Отечественной войны с Наполеоном российские архивы обрели наконец долгожданный покой. Служба в Московском архиве Коллегии иностранных дел свела тогда многих просвещённых молодых людей, в том числе и стоявших у истоков славянофильства Д. В. Веневитинова, братьев И. В. и П. В. Киреевских, С. П. Шевырёва, В. Ф. Одоевского. Служивший в том же архиве А. И. Кошелев вспоминал: «Архив прослыл сборищем “блестящей” московской молодёжи, и звание “архивного юноши” сделалось весьма почётным, так что впоследствии мы даже попали в стихи начинавшего тогда входить в большую славу А. С. Пушкина».
Пушкин, сам одно время числившийся по Коллегии иностранных дел, ввёл в «Евгении Онегине» Татьяну Ларину в круг знакомых архивистов:
Архивны юноши толпою
На Таню чопорно глядят
И про неё между собою
Неблагосклонно говорят.
По словам Филиппа Вигеля, мемуариста с сомнительной репутацией, на московских балах «архивные юноши» заменили тогда екатерининских гвардии сержантов. А Фаддей Булгарин, недруг Пушкина и всей «аристократической» литературной братии, в романе «Иван Выжигин» отозвался о юных архивистах совсем уж нелестно: «Чиновники, не служащие в службе или матушкины сынки, т. е. задняя шеренга фаланги, покровительствуемой слепою фортуною. Из этих счастливцев большая часть не умеет прочесть Псалтыри, напечатанной славянскими буквами, хотя все они причислены в причт русских антиквариев. Их называют архивным юношеством. Это наши петиметры, фашьонебли, женихи всех невест, влюблённые во всех женщин, у которых только нос не на затылке и которые умеют произносить: oui и non. Они-то дают тон московской молодёжи на гульбищах, в театре и гостиных. Этот разряд также доставляет Москве философов последнего покроя, у которых всего полно через край, кроме здравого смысла, низателей рифм и отчаянных судей словесности и наук».
Постепенно на смену учёным дилетантам из аристократических семей приходили люди более скромного происхождения, склонные к кропотливой систематической работе. Архивы начинают издавать путеводители — аннотированные перечни хранящихся в них фондов (так называют совокупность находящихся на хранении документов, принадлежавших одной организации — фондообразователю — либо специально соединённых по тематике). Археографическая комиссия, Русское историческое общество, губернские учёные архивные комиссии готовят к изданию и публикуют сотни томов исторических источников.
Налаживается «разборка решённых дел» — экспертиза документов, отбираемых для постоянного хранения или подлежащих уничтожению. Причём каждое ведомство имело свои правила отбора, поэтому, увы, иногда уничтожались ценные документы, не представлявшие узковедомственного интереса.
Архивы реорганизуются, возникают новые архивные учреждения. В 1851 году при Оружейной палате Кремля образовано Государственное древлехранилище хартий и рукописей, хранившее документы до XVIII века, — впоследствии его передали в Московский архив Министерства иностранных дел. Тогда же архивы древних актов создают в Киеве, Витебске и Вильно (ныне Вильнюс).
Провинциальным архивам не хватало и грамотных кадров, и помещений. В 1869 году помещику Афанасию Фету, знаменитому поэту-лирику, понадобилось получить в нотариальном архиве Елецкого окружного суда документ на право владения мельницей — вводный лист. Нотариус, однако, объяснил ему, «что дела свалены в архиве в величайшем беспорядке и чиновники архива невозможные пьяницы». Пришлось Фету самому отправляться в морозный нетопленый архив и не только обещать чиновникам известное вознаграждение за отыскание дела, но ежеминутно давать им денег на водку, необходимую, по их словам, чтобы согреться над работой в морозном помещении. «Так, — вспоминает Фет, — провёл я два дня в этом милом уголке, который, наверное, был бы не забыт Данте в его аду, если бы только был ему известен».
К концу XIX века усилиями провинциальной интеллигенции ситуация улучшилась, но нехватка помещений по-прежнему сказывалась. Опрос, проведённый в Екатеринославской губернии в 1914 году, показал, что архивы Губернского правления и Духовной консистории страдают из-за плохого отопления и сырости. Уездные учреждения вообще не имели особых помещений для архивов, и зачастую старые дела хранились вместе с документами текущего делопроизводства. Из земских учреждений лишь Павлоградская городская управа выделила архиву отдельное помещение — комнатушку в 25 кв. аршин (3,5 × 3,5 м). Церковная документация (в том числе метрические книги с записями рождений, браков и смертей) хранилась на квартирах у отцов благочинных, в церковных сторожках и в колокольнях, а иногда прямо в церкви. (Благочинный — священнослужитель в православной церкви, контролирующий церковные дела ближайших 10—30 приходов.)
И пожары продолжались. Архив Екатеринославской казённой палаты сильно пострадал от огня в 1866 году. Губернские ведомости (газеты, издаваемые в большинстве губерний России со времени реформ Александра II) постоянно печатали сообщения такого типа: «В пожар, происшедший в ночь с 25 на 26 мая сего года в Выксунском волостном правлении Ардатовского уезда Нижегородской губернии, сгорели все книги, наряды, переписки как правления, так и суда».
«4 августа сего года сгорела камера земского начальника 4 участка Пензенского уезда с находящимися в ней книгами, делами, документами как прошлых лет… так частью и текущего года».
Документы, признанные ненужными, продавали с молотка. В газете печаталось подобное объявление: «Судебный пристав Екатеринославского окружного суда Андрей Павлович Плакса, жительствующий в г. Екатеринославе 3 части по Кирпичной улице, объявляет, что 19 июня 1906 года, с 12 час. утра, в Екатеринославском суде в центральном архиве будет произведена публичная продажа бумажных дел, нарядов и разных ведомостей окружного суда, разрешённых к уничтожению согласно гл. 357 ст. № 43 собран. узакон. за 1885 г., оценённых в 144 руб. 1½ к. Желающие купить означенные предметы имеют право осматривать таковые в день продажи с 10 час. утра».
Формально всё происходило в точном соответствии с законом и инструкциями. На самом же деле даже высококвалифицированному специалисту часто трудно решить: какие документы надо сохранить, а какие можно уничтожить. Необходимы широкий кругозор, историческое мышление, высокая культура. Людей, обладающих этими качествами, всегда мало — и в центре, и в провинции. Поэтому документальные материалы, ценные для будущих поколений, часто гибли от рук самих архивистов. Лишь ближе к концу века, в 1884 году, для противодействия массовому уничтожению документов создают губернские учёные архивные комиссии.
Некоторые специалисты видели выход в централизации архивного дела. Ещё в 1820 году Г. А. Розенкампф предложил «План о приведении в лучшее устройство архивов вообще», предусматривающий объединение петербургских и московских архивов в единый Госархив, подчинённый Главному архивному управлению при Государственном совете. Этот проект был тогда отвергнут. В конце века, в 1899 году, известный археолог, директор Московского архива Министерства юстиции Д. Я. Самоквасов предложил полностью централизовать управление архивами, взять частные и региональные архивы под государственный контроль, а для подготовки квалифицированных архивистов открыть специализированные высшие учебные заведения. Критики Самоквасова называли его деятельность «бюрократизмом, для науки совершенно бесполезным». Такое отношение, впрочем, во многом определялось черносотенными политическими взглядами этого учёного. Тем не менее 31 января 1907 года в Москве учреждается Археологический институт, где после трёхлетнего обучения выпускник мог получить звание «учёного архивиста». (Археологический институт помещался сначала в Староконюшенном переулке, в здании Медведниковской гимназии. В 1915 году институт переехал на Миусскую площадь.)
Двадцатый век начинается
С наступлением XX столетия кабинетные дискуссии отошли на задний план. Судьба архивов, как и судьба всей России, вновь попала в прямую зависимость от происходящих бурных событий. На сохранности документов пагубно сказались Первая мировая война и особенно — Февральская революция и октябрьский переворот 1917 года. Петроградская газета «Вечернее время» сообщила 17 марта, что «дела Охранного отделения, помещавшиеся на Мытнинской набережной, почти все сгорели или уничтожены толпой. Точно так же в значительной степени уничтожены так называемые новые дела Охранного отделения, помещавшегося на Пантелеймоновской улице». (Эта цитата, как и некоторые последующие, взята из замечательной книги Т. И. Хорхординой «История Отечества и архивы. 1917—1980-е
годы». — М., 1994.)
В Москве было разграблено и сожжено множество документов царских ведомств, особенно полиции, жандармерии и Охранного отделения. Но это только начало. По свидетельству профессора-историка А. Е. Преснякова, «бесчисленные новые учреждения и общественные организации, часто временные и эфемерные, постоянно въезжая в одни здания и тут же переезжая в другие, выбрасывали из шкафов, с полок и стеллажей все казавшиеся им ненужными бумаги буквально на улицу или в лучшем случае в коридоры, подвалы, просто на пол».
Осенью 1917 года фронт развалился из-за массового дезертирства. Временное правительство, опасаясь взятия Петрограда немцами, решило эвакуировать важнейшие архивы в провинцию. Архивные дела спешно паковали в ящики и тюки и грузили в вагоны либо на баржи. Часть их погибла при перевозке, часть провалялась зиму в обледенелых бараках без всякого надзора и учёта.
Тем временем в Петрограде и Москве в конце октября 1917 года сменилась власть. «Пришлось пережить жуткие дни, — писал знакомому сотрудник московского архива Минюста Н. П. Чулков, — около недели день и ночь быть под обстрелом… Едва прозвучал последний оружейный выстрел, в архив явился военный отряд и реквизировал часть помещения».
Московское отделение архива Министерства Императорского двора помещалось в кремлёвской Троицкой башне, а Московский архив старых дел, насчитывавший 1,8 млн документов, занимал несколько башен Кремля (Никольскую, Арсенальную и Владимирскую) и Китай-города (Круглую на Старой площади, Четырёхугольную напротив Воспитательного дома и Кладовую во дворе Губернского правления).
Эти архивы сильно пострадали, когда большевики обстреливали Кремль. Спустя две недели после октябрьского переворота московские архивисты отмечали в акте, что в Троицкой башне документы варварски разорены, ящики с описью, карточками и указатели, которые составляли веками, разбиты и уничтожены. Через выбитые окна в хранилище проникали снег и дождь. А когда в мае 1918 года вскрыли помещения кремлёвских башен, увидели, что от орудийных выстрелов многие дела свалились с полок, расшились и рассыпались.
Попробуйте представить себе настроение людей, пришедших после переворота к власти. Варварски уничтожая многовековое наследие «эксплуататорского строя» вкупе с самими «эксплуататорами», они были уверены, что грядущее «царство свободы» создаст нечто в тысячу раз более прекрасное. Некий поэт Владимир Кириллов тогда писал:
Мы во власти мятежного,
страстного хмеля;
Пусть кричат нам:
«Вы палачи красоты».
Во имя нашего Завтра —
сожжём Рафаэля,
Разрушим музеи, растопчем
искусства цветы.
Понимание того, что «ломать — не строить», было абсолютно чуждо оголтелым энтузиастам, находившимся «во власти страстного хмеля».
Председатель Совета народных комиссаров В. И. Ленин — не самый глупый среди большевиков — корил наркома просвещения А. В. Луначарского, тяжело переживавшего гибель культурных ценностей: «Как Вы можете придавать такое значение тому или другому старому зданию, как бы оно ни было хорошо, когда дело идёт об открытии дверей перед таким общественным строем, который способен создать красоту, безмерно превосходящую всё, о чём могли только мечтать в прошлом?»
Потребовалось 70 лет так называемой Советской власти, чтобы мы смогли оценить плоды безумной ломки, проводимой в расчёте на «прекрасное далёко», так никогда и не наступившее.
О начальниках, пришедших в архивы по воле большевиков, историк А. Е. Пресняков писал: «Новые люди, которые вступили в покинутые помещения, были враждебны, по крайней мере равнодушны, ко всякой исторической традиции и обычно весьма далеки от сознательного, культурного отношения к документам прошлого. Архивные фонды казались им никому не нужным бумажным хламом».
В марте 1918 года началось немецкое наступление, и правительство большевиков переехало из Петрограда в Москву. Тем же путём отправились питерские архивы. Хотя руководил эвакуацией Д. Б. Рязанов, наиболее вменяемый из большевистского руководства, а его ближайшим сотрудником стал профессор-историк С. Ф. Платонов, потери были велики. «Фонды дробились, а документы гибли в жутких количествах» (Т. И. Хорхордина).
В годы Гражданской войны (1918—1921) Россия, по выражению современника событий, «напоминала опрокинутое решето раков, куда-то лезущих и ущемляющих друг друга». Постоянные наступления и отступления «белых» и «красных» армий по разоряемой стране сами по себе не способствовали сохранности документов. Советские работники и чекисты наряду с прочим «чуждым элементом» нередко арестовывали и даже расстреливали архивистов, а сами архивы выбрасывали из помещений. В связи с нехваткой бумаги из архивных дел вырывали чистые листы, а из-за нехватки топлива пускали на растопку и сами дела.
Так, под гром пушек и окрики комиссаров, российские архивы вступили в новую эпоху.
(Окончание следует.)
Читайте в любое время
