Наука и жизнь // Иллюстрации

Ликвидацию я наметил часа на три ночи. Наш лайнер находился милях в сорока к западу от Киклад — живописных островов средиземно морского захолустья. Судовой врач, обаятельный бонвиван с испанской бородкой, известный всему кораблю как прекрасный специалист в области желудочных расстройств и почечных колик, мог безошибочно диагностировать разве что абстинентный синдром. К тому же любой медик вам подтвердит, что сердечный приступ в предрассветные часы — вещь довольно обычная. А когда корабль окажется на пристани и тело передадут полицейским экспертам, метацианид, как и многие другие синтетические псевдопептиды, бесследно растворится в организме. На это потребуются всего лишь сутки.

Мы с моим клиентом сидели в баре “Тропикана”, закрывавшемся в семь утра и потому особенно популярном среди корабельной публики. Нашу случайную встречу я, разумеется, хорошо подготовил: изучив привычки клиента и зарезервировав столик заранее, дождался его появления в битком набитом баре и приветственно помахал рукой.

В круизе все знают друг друга в лицо. Пару раз мы вместе выпивали в барах, однажды курили ночью на палубе, наблюдая, как наливается электрическим светом тяжелый шар Луны в темно-фиолетовом небе. Тогда я едва справился с искушением ударить клиента в основание черепа и отправить в последний полет к дробящейся на маслянистых средиземноморских волнах Луне. Хотя экспромты в нашей профессии иногда приносят успех, я остаюсь сторонником хорошо продуманных и безукоризненно выполненных комбинаций с двойной подстраховкой. Возможно, именно поэтому я до сих пор жив, а все мои клиенты — наоборот.

— Шумновато здесь сегодня, правда? — спросил я, глядя, как он сворачивает пробку с бутылки Remy Martin, судя по этикетке, десятилетней выдержки.

— Не только здесь, — ответил он и плеснул в шарообразный бокал темно-коричневой жидкости. — В “Калипсо”, в “Бульдоге”, в “Амазонках” — тоже битком. Удачно, что вы сегодня один. Или я ошибаюсь?

— В точку, — кивнул я. — Один как перст. Пью виски. А вы, смотрю, настроились на коньяк?

Он кивнул.

— Прекрасный напиток. Позволяет отпустить сознание в свободный полет и в то же время не дает телу забыть о его бренных обязанностях.

— Вы, часом, не менеджер по рекламе?

— Историк, — нахмурился он. — Кажется, я об этом уже упоминал.

Упоминал, естественно. Но вскользь, так, что случайному знакомому помнить об этом вовсе не обязательно.

— Ах, да, — сказал я. — Конечно. Что-то такое, — я неопределенно покрутил пальцами в воздухе, — то ли индейцы, то ли индусы.

— Индейцы, мой друг, индейцы. Южная Америка, период Конкисты — когда из-за моря вдруг явилась толпа фанатиков-христиан с аркебузами и стала устанавливать в Новом Свете новый порядок. Соборы вместо капищ, генерал-губернаторства вместо туземных империй, добрая паства Папы Римского вместо дикарей-язычников… Правда, под шумок уничтожили несколько миллионов местных жителей, но это так, издержки…

Я повертел в руках пустой бокал и глубокомысленно заметил:

— Бремя белого человека.

— Бремя глупого человека! Встретиться с неведомым и растоптать его — вот способ, которым европейцы познают мир. Упрощая его при этом до уровня детского конструктора.

Я никогда не задаюсь вопросом, за что приговорен тот или иной клиент. Во-первых, во многом знании много печали. А во-вторых, никто не будет заказывать клиентов нашей конторе просто так, ради интереса. Услуги конторы стоят дорого, да и найти нас не просто.

Помимо виски я заранее купил в баре коробочку с мятными драже, хотя терпеть не могу мяту, но в течение ближайшего часа мне предстояло регулярно и довольно демонстративно кидать их в рот, что я и проделал.

— Представьте себе, — продолжал он, — целую культуру, существующую между двумя мирами, — огромный континент с блестящими цивилизациями, абсолютно чуждыми для нас именно из-за разницы координат во времени и пространстве.

— Насколько я понимаю, все они безвозвратно погибли, — заметил я для того, чтобы поддержать разговор.

Он мрачно кивнул.

— К сожалению. Мы имеем дело только с осколками древней культуры. Но для неподготовленного человека даже близкое знакомство с тайным знанием грозит серьезнейшими потрясениями.

Повисла пауза. Я вопросительно взглянул на собеседника, ожидая продолжения. Он медлил, словно решая, рассказывать ему дальше или же перевести разговор на другую тему. Потом внезапно спросил:

— Нервы у вас крепкие?

— Не жалуюсь, — сказал я и не соврал.

Он медленно закатал один рукав. Потом другой. Загорелые мускулистые предплечья полосовали страшные рваные шрамы от локтей к запястьям.

— Это плата за дерзость. Впрочем, история длинная, и я не уверен, что вы действительно хотите ее выслушать.

Я отхлебнул виски. Похоже, коньяк начал оказывать свое действие. Еще сто-сто пятьдесят граммов, до окончательного притупления вкусовых пупырышков, и можно приступать к ликвидации.

— Если история интересная, то я ваш. Черт знает как скучно в этих круизах. Только не обижайтесь, если я буду время от времени наведываться к стойке, ладно?

Клиент усмехнулся.

— Двадцать два года назад, — начал он, когда я, расположившись поудобнее, отсалютовал ему бокалом, — просматривая в архивах Севильи старые хроники эпохи Конкисты, я наткнулся на один документ…

В 1649 году ученый иезуит Фернандо Монтесинос отправил своему духовнику Игнатию Монтехо рукопись, озаглавленную “Дополнения и комментарии к древним историческим мемориалам Перу”. В письме, приложенном к рукописи, он просил своего духовного отца благословить издание небольшого трактата, призванного восполнить некоторые пробелы его основного труда, собственно “Мемориалов”. Монтехо, однако, умер, не успев ознакомиться с манускриптом, а вскоре почил в бозе и сам Монтесинос. Казалось, рукопись навеки обречена на забвение, тем более, что подобных ей сочинений пылится в архивах великое множество. Ко мне в руки она попала фактически случайно: ее принесли по ошибке вместо реестра имущества миссии иезуитов в Лиме. Но даже беглого просмотра хватило, чтобы понять — передо мной настоящее сокровище.

Там было множество невероятных, фантастических историй, от которых бросило бы в жар любого кладоискателя. Прекрасные легенды о Долине Каменных Воинов, о Трехстах Говорящих Головах, о золотой цепи на дне озера Титикака и так далее. Но меня более всего заинтересовал рассказ о Terra del Suenos, или Земле Снов.

Из всех легенд эпохи Конкисты — наиболее таинственная. Испанские хронисты упоминали о Terra del Suenos как об одном из Двенадцати Препятствий на пути к хранилищу золота инков — Пайтити. Иногда это место называлось “Puno Waci”, что на языке кечуа означает Дом Грез, везде упоминания о ней скудны и отрывочны, окутаны завесой тайны. Поэтому, обнаружив на страницах старинной рукописи Фернандо Монтесиноса историю, имевшую прямое отношение к загадке Terra del Suenos, я испытал восторг первооткрывателя. Я был удивительно наивен тогда и считал, что передо мной лежит просто стопка пожелтевшей бумаги, исписанная каллиграфическим почерком старого иезуита, и не догадывался, что это лишь вешка, первая из многих, указывающих дорогу… Но обо всем по порядку.

В своих “Дополнениях и комментариях” Монтесинос сообщал, что несколько лет назад встретил в Толедо одного человека, прибывшего из Индий, как тогда называли Новый Свет, — человека с удивительной судьбой, богатой приключениями, которые сделали бы честь любому конкистадору героическо го периода.

Мигель де Вальверде — так звали этого человека — родился в вице-королевстве Перу в 1565 году. Отец его, конкистадор старой закалки, один из покорителей инков. Мигель рос в обстановке культа героев прошлого, среди старого, но грозного еще боевого оружия, и овеянные легендами подвиги предков кружили ему голову. Он опоздал родиться. Ему было семь лет, когда пал последний оплот империи инков — поднебесная Вилькапампа. Был пойман и казнен в Куско юный Тупак Амару. Изловившие его солдаты рассказывали, что Амару стремился укрыться в восточных лесах, в тайном убежище Пайтити. Что в городе том несметное количество золота — все, что спрятали индейцы после гибели своего короля Атауальпы, все, что унесли из храмов империи спасавшиеся от католического креста жрецы солнечного культа. Сотни искателей сокровищ ринулись в гиблые восточные джунгли. Призрак золотой страны — Эльдорадо — манил безрассудных храбрецов из-за снежных вершин Анд. Правда, слишком часто оказывалось, что манил он их костлявыми пальцами смерти.

Мигель де Вальверде рос именно в это время. Завоевывать потомкам конкистадоров было уже нечего, но кипящая, словно расплавленное золото, кровь гнала их на новые подвиги. Вальверде стал одним из рыцарей Эльдорадо.

Забегая вперед, скажу: он не нашел его. Но обнаружил на своем пути нечто такое, что забыл про золото инков.

Он искал Эльдорадо двадцать пять лет. Начав поиски юношей, полным сил, Вальверде вернулся в Испанию сорокашестилетним ветераном, поседевшим в многочисленных испытаниях. Он переходил горные хребты и переплывал бурные реки, продирался сквозь джунгли и замерзал на каменистых плато. Во время своих поисков Вальверде и его слуга-метис Энрике Пилью наткнулись в уединенной горной долине на древний храм Солнца, где застали дряхлого, еле передвигавшего ноги жреца и трех индейских мальчиков, кормивших его и ухаживавших за священными змеями. Мальчишек прогнали, жрецу приставили к горлу острый толедский клинок и потребовали, чтобы он рассказал, где спрятаны сокровища. Жрец оказался сговорчивым и отдал Вальверде искусно сделанную карту-макет, на которой был обозначен путь к Пайтити, прибежищу последних Детей Солнца. Он пытался объяснить что-то насчет Двенадцати Препятствий, стоящих на этом пути, но Вальверде его плохо понял (или плохо слушал).

То, что он принял за Девятое Препятствие, дом грез или Puno Waci, было на самом деле совершенно особенным местом, не имевшим прямого отношения к золоту инков. На это несоответствие указывал и Монтесинос, писавший, что “по моему разумению, не для чего человеку, дошедшему до Земли Снов, искать иных мирских благ, пусть бы то были все сокровища Кахамарки”.

Так или иначе, получив в свое распоряжение карту некоей весьма удаленной части Анд, ободренный Вальверде продолжил поиски. Однако удача явно изменила ему: то он сбивался с дороги, то гибли его мулы, то самого его валила с ног жестокая лихорадка. Несколько лет подряд он бросался на штурм Черной Кордильеры, и каждый раз вынужден был отступать. Он приехал в Лиму, добился аудиенции у вице-короля и просил его оказать предприятию финансовую поддержку — тщетно. Времена, когда колониальная администрация ссужала деньгами пускавшихся в сомнительные авантюры благородных идальго, миновали. Вице-король не дал Вальверде ни песо. Ничего не добившись, Вальверде на свой страх и риск собрал небольшую группу верных людей и канул в неизвестность на целых десять лет.

Это был долгий и трудный поход. Даже начисто лишенный скепсиса Монтесинос в комментариях к рассказу Вальверде не мог скрыть своего изумления, когда речь заходила о гигантско м лике, высеченном в скале руками допотопных титанов и поглотившем пятерых товарищей конкистадора, или о болотах, населенных змеями величиной в двадцать эстадо, или о чудовищных армиях муравьев-людоедов, не оставляющих на своем пути ничего живого. Люди гибли один за другим, и когда наконец Вальверде и верный слуга его Пилью добрались до Земли Снов, разделить их радость было уже некому.

Перед ними лежала долина горной реки. Даже не долина, а невероятно глубокий каньон. Голые черные и серые скалы, острые, как бритвы, пики, одинокие глыбы базальта и андезита стыли под пронизывающим ветром, несшим сухой обжигающий снег. Высокое равнодушное небо было абсолютно пустым — ни облака, ни неспешно плывущего над вершинами кондора. Путешественникам казалось, что их закинуло на самый край света, что дальше просто ничего нет.

Но там жили люди. Внизу, у грохочущей реки, в жалких зарослях кривобоких деревьев стояла маленькая индейская деревушка. Ее жители поделились с пришельцами своей нехитрой снедью и рассказали, что живут здесь давно, с тех пор, как ушли по Пути Богов последние пришедшие с запада инки.

Так впервые Вальверде услышал о Пути Богов. Индейцы заклинали его не ходить дальше по реке, пытались объяснить ему, что только посвященный и равный богам человек может безнаказанно вступить в Дом Грез. Но Вальверде, всегда полагавшийся только на свой меч и не боявшийся ни Бога, ни дьявола, не стал их слушать. Когда они с Пилью набрались сил, из заплечного мешка вновь была извлечена карта. Девятое Препятствие оказалось совсем рядом, на расстоянии фаланги мизинца от пересекавшего Черную Кордильеру каньона. И искатели пропавшего золота ушли вверх по ущелью.

Туда вела хорошо сохранившаяся, мощенная гладкими плитами дорога. Подъем был довольно крут, и путешественники продвигались медленно. Через два дня они вышли к Девятому Препятствию.

Вальверде сравнивал Дом Грез с Колизеем (для своего времени он был довольно образованным человеком, а за те тридцать лет, что прошли между его возвращением в Испанию и встречей с Монтесиносом, успел объездить почти всю Европу), только Колизей, по его словам, устремлялся к небу, а Puno Waci уходил всеми своими ярусами в недра земли и представлял собою огромный амфитеатр, дна которого он не увидел. Определить глубину оказалось невозможно из-за странного слоистого тумана, скрывавшего нижние ярусы. Мощенная плитами дорога спускалась в воронку, описывая концентрические круги, причем каждый круг был ниже предшествующего приблизительно на два эстадо.

Здесь, на краю амфитеатра, произошло небольшое препирательство между Вальверде и его слугой. Пилью наотрез откзывался идти вниз и настойчиво отговаривал своего господина: он припомнил и предостережения старого жреца, и причитания жителей деревушки. “Осмелившегося вступить на Путь Богов ждет нечто худшее, чем смерть”, — повторял он. Нужно немедля покинуть это место и продолжать поиски Пайтити. Но Вальверде и слышать ничего не желал. Гордый потомок конкистадоров, слегка притопнув ногой в подкованном железом сапоге и положив руку на меч, приказал своему верному слуге следовать за ним. Для бедного метиса это решение оказалось роковым.

Они ступили на плиты изгибающейся под наклоном дороги и прошли с десяток шагов. С ними ничего не случилось, и Вальверде, уверившись, что по Пути Богов можно идти безнаказанно, решительно зашагал вперед, увлекая за собой Пилью. Преодолев первый ярус, незаметно перешли на второй. Чем глубже они спускались, тем больше казалось им, что дорога ведет в какой-то волшебный мир, ничего общего не имеющий с диким пейзажем, к которому их глаза привыкли за последние месяцы. Острые зубцы гор постепенно скрылись за круглыми стенами амфитеатра, и только глубокое пустое небо висело над гигантским колодцем, заволакиваясь понемногу серо-желтой дымкой тумана.

Туман этот был причиной смутного беспокойства путников, все время ожидавших какого-то подвоха: то им казалось, что в глубинах слоистого облака, колыхавшегося на дне воронки, ворочается некое чудовищное животное, то виделись толстые серые щупальца, извивавшиеся подобно огромным змеям. Вальверде на всякий случай извлек из ножен меч и приготовился отразить нападение, если оно последует. Но никто не нападал на вступивших на Путь Богов, и они беспрепятственно спустились на третий ярус подземного амфитеатра.

Только тут, в третьем круге, Вальверде заметил, что вокруг творится что-то неладное. Это место наиболее темное и невнятное в его рассказе. “Неожиданно, — вспоминал он, — Пилью упал на колени и стал ногтями царапать плиты дороги. Высеченные на верхних ярусах из гранита, они приобрели здесь тускло-желтый цвет — дорога была вымощена чистым золотом”. “Пайтити, Пайтити”, — словно в трансе, повторял метис, осыпая поцелуями желтый металл. Хозяину стоило больших трудов поднять Пилью на ноги и заставить идти дальше, навстречу новым чудесам Дома Грез.

Они проходили под великолепными золотыми арками, через покои, украшенные мерцающими самоцветами, видели таинственные храмы, охраняемые серебряными статуями с глазами из драгоценных камней. Затем они вошли в удивительный золотой сад, один из тех, которыми славилась страна инков, и там, среди золотых яблонь с поющими серебряными птицами, их встретил король Земли Снов. Приветливо поговорив с путниками, он предложил им стать гостями его королевства. А королевство то, рассказывал Вальверде, было весьма обширно и включало в себя не только подземные полости, но и воздушные сферы, а также некие круги, лежащие за границей четырех стихий. (Монтесинос, ссылаясь на дальнейшие события, не колеблясь, объявил эти “некие круги” областью инферно). И чем дальше продвигались путники в глубь Terra del Suenos, тем прекрасней казалась им эта страна.

Что произошло дальше, неясно. На груди, под рубашкой, Вальверде носил серебряный крест с волосом Святого Яго из монастыря в Эстремадуре. “В какой-то момент, — вспоминал Вальверде, — крест стал жечь кожу, а потом вдруг вспыхнул ослепительным белым пламенем. Упала с моих глаз пелена, и я увидел, что лежу на камнях в недрах земли, в страшной пещере, и что Пилью уже нет со мной. Хотел я встать и бежать обратно, но не было сил, ибо глаза мои закрывались сами собой, и я вновь погружался в блаженство и роскошь золотых садов. Долго я боролся с наваждением, но оно неизменно одолевало меня”.

В конце концов Вальверде понял, что ему не выбраться. Никто не держал его, не было пут, связывавших его по рукам и ногам, но стоило просто прикрыть глаза, как исчезало всякое желание бежать. В миг просветления конкистадор нашарил лежавший рядом меч и, закрыв глаза, рубанул им по запястью левой руки. Отсеченная кисть повисла на кровавых нитях, кровь потекла по камням, и страшная боль, ударив в мозг, прояснила зрение Вальверде. Он с трудом поднялся и, прижимая культю к груди, побрел назад. Оказалось, что он спустился очень глубоко. Где-то в третьем круге он свалился, обессилев от потери крови, но продолжал ползти, цепляясь за камни. Наконец он добрался до края амфитеатра, перевалился через него и полетел вниз по склону горы, обдирая тело о камни. Он упал в реку, ледяная вода привела в чувство, и полумертвый Вальверде полз еще сутки, пока его не подобрали индейцы из прибрежной деревушки. Только через полгода он сумел покинуть поселок. Еще год пробирался на запад, к населенным горным долинам, прошел сквозь сельву и болота предгорий и наконец в 1611 году появился в Лиме, Городе Волхвов.

Вот, собственно, и вся история Мигеля де Вальверде, человека, столкнувшегося с неведомым. Спустя тридцать лет в Испании, незадолго до смерти, он передал иезуиту Монтесиносу свои записки, которые тот, после незначительной литературной обработки, включил в “Дополнения и комментарии к древним историческим мемориалам Перу”. От себя Монтесинос добавил, что лично у него нет оснований сомневаться в честности Вальверде и что много еще тайн хранит страна, которой некогда владели инки. Он подтвердил также, что у Вальверде, в ту пору почти восьмидесятилетнего старца, действительно была отсечена кисть левой руки и он носил на культе протез — железную перчатку с искусно сделанными гнущимися в фалангах пальцами.

Хорошо помню, что, когда я закончил читать удивительный рассказ, было уже очень поздно. Возвращаясь из архива в гостиницу по кривым улочкам ночной Севильи, я поймал себя на мысли, что все время думаю о Вальверде. Его рассказ, пусть даже и приукрашенный и преувеличенный, имел в своей основе нечто не вмещающееся в обычные рамки средневековой легенды. Будто конкистадор прикоснулся к чему-то особенному. Чему-то, обладающему удивительным свойством околдовывать даже на расстоянии, даже через многие сотни лет. Я понял это, когда мне приснились затерянное в горах ущелье и заполненный серым туманом амфитеатр. А утром я встал с твердой уверенностью, что должен повторить путешествие Вальверде.

Мой собеседник замолчал и принялся набивать трубку. Утрамбовав табак, он щелкнул зажигалкой и с наслаждением затянулся. Над столом поплыло облачко синеватого дыма, напомнившего мне загадочный туман из его рассказа.

— И вам это удалось? — полуутвердительно спросил я.

Он кивнул:

— Разумеется. Испанец оставил подробное, хотя и весьма запутанное, описание своего маршрута. Для специалиста, располагающего к тому же последними данными спутниковой съемки, расшифровать темные места старинного документа было делом двух месяцев. По моим расчетам, амфитеатр, обнаруженный Вальверде, находился в труднодоступном и малонаселенном горном районе республики Перу — с вашего позволения, я обойдусь без указания точных координат. Я воспользовался своими старыми связями в университете Сан-Маркос в Лиме, и, хотя тамошние историки не проявили большого интереса к Terra del Suenos, они похлопотали за меня перед директором департамента геологии. Через несколько недель я был уже в лагере геологической партии, работавшей в горах в относительной близости к интересовавшему меня району.

Он взглянул на свой опустевший бокал, подцепил с тарелки ломтик лимона и некоторое время задумчиво его пережевывал.

— Икры, — сказал он решительным тоном. — Икры — вот чего не хватает. Вам принести виски, старина? И, может быть, чего-нибудь еще?

— Весьма любезно с вашей стороны, — я приподнял пустой стакан. — Двойную порцию Гленливета, если вас не затруднит. И, кстати, жду продолжения истории.

— Только после икры. Долгие рассказы всегда возбуждают у меня аппетит.

Я взглянул на часы — на этот раз совершенно открыто.

— Три часа — не поздновато ли для ужина?

Он усмехнулся.

— Икра, особенно черная, хороша в любое время суток. Не зря же в прежние времена ею угощали даже преступников перед казнью!

Странный намек. Может быть, близость смерти действительно раскрывает дремлющие в человеке способности к предвидению? Я улыбнулся своему приговоренному, проследил, как он идет к стойке, а затем выверенным жестом полез в карман за мятными драже. Точнее, не совсем за ними.

В другом кармане, застегнутом для верности на пуговицу, лежала коробочка с капсулами метацианида, неотличимая с виду от той, которую я купил час назад у бармена. Отщелкнув ногтем крышку, я вытряс одну капсулу на ладонь.

Маленькая белая горошина, заряженная ядом, могла уничтожить десяток взрослых мужчин. Говорят, у метацианида слабо выраженный миндальный привкус. Действует яд, конечно, не сразу. Час-другой немного покалывает сердце, становится трудно дышать, но потом все проходит. А еще через час сердце внезапно останавливается. И никаких следов. Страшно дорогая штука. Я по-прежнему не понимал, зачем кому-то понадобилось тратить немалые суммы на ликвидацию скромного специалиста по истории Средневековья, но от моего понимания ровным счетом ничего не зависело. Контракт заключен и должен быть выполнен.

Со стороны могло показаться, что я закидываю себе в рот очередную мятную таблетку. Только вместо моего рта белая горошина на этот раз попала точно в бокал с коньяком, стоявший на другом краю столешницы.

Не буду спорить, трюк довольно рискованный. Он требует длительных тренировок, идеального контроля над мышцами плюс правильное освещение плюс отвлекающие маневры для зрителей (пусть даже их и нет). Но игра стоит свеч.

Белая капсула моментально растворилась в коньяке. Готов побиться об заклад, что если бы клиент сейчас сидел напротив меня, он бы все равно ничего не заметил. Честно говоря, я готовился именно к такому варианту, но клиент сам упростил мою задачу до учебного уровня. Что ж, спасибо за помощь.

— Ваше виски, старина, — проговорил клиент, ставя передо мной бутылку Гленливета. Меньших объемов он, видимо, не признавал. — Наливайте себе сами сколько пожелаете. Все за мой счет.

Он поставил тарелку с черной икрой на середину стола. Икра мерцала и маслянисто отсвечивала в приглушенном свете, пробивавшемся сквозь искусственные лианы.

— Берите, — он протянул мне небольшой ножик, из тех, которыми совершенно невозможно отрезать кусок отбивной в ресторане, — и делайте, как я.

— Нет, спасибо, — я покачал головой. — Только виски.

— Ваше право. Но одну порцию я на всякий случай для вас оставлю.

Он сноровисто намазал икрой дольку лимона, отпил довольно приличный глоток коньяка и с видимым удовольствием стал жевать диковинный бутерброд. Дело было фактически сделано — дозы, которую он принял, хватило бы на троих. Я позволил себе слегка расслабиться.

— Так чем же закончилось ваше приключение?

— Оно еще не закончилось, — пробормотал он, жуя. — Это, пожалуй, самое забавное. Если вы обещаете не заснуть, прежде чем я дойду до финала, а также попробовать икры с лимоном — не сейчас, а когда я вас попрошу, — извольте.

Он отставил в сторону недопитый коньяк и снова взялся за трубку.

— У геологов был вертолет, и я совершил несколько рекогносцировочных полетов над горами. В тех местах чертова прорва мелких и очень бурных речушек, причем многие протекают по дну глубоких каньонов. Целый лабиринт. На пятый или шестой раз я заметил среди скал расселину, затянутую странным туманом, и вроде бы развалины каких-то сооружений. Сбросил туда радиомаячок, и на следующий день пилот вертолета Хорхе — маленький, чрезвычайно набожный мулат — высадил меня со всем необходимым невдалеке от расселины. Мы договорились, что он прилетит через два дня.

Со мной была палатка, очень хорошая винтовка фирмы “Штейер”, ракетница, альпинистское снаряжение, мощный фонарь, видеокамера, фотоаппарат, а также противогаз. Я исходил из того, что туман в амфитеатре обладает галлюциногенными свойствами — что-то вроде испарений, которыми дышали пифии в Дельфах. По сравнению с Вальверде, который полагался только на свой меч, я подготовился несравненно лучше.

Он усмехнулся. От краешков губ резкими линиями протянулись глубокие морщины.

— Во всяком случае, мне так представлялось. Потрясающая глупость — соваться в иную реальность с набором дурацких побрякушек двадцатого века. Мы с вами, — он обвел рукой полутемный зал, — сущие дети и полагаемся на радио и электричество там, где нужно иметь сверхтренированную психику и способности посвященного. И, самое главное, мы свято убеждены в том, что аккумуляторный фонарь автоматически ставит нас выше тех, кто развил в себе способность видеть в темноте. Короче говоря, я был таким же идиотом, как все.

Когда я высадился — не у самой расселины, там вертолет не смог снизиться из-за тумана, а в нескольких километрах ниже по реке, — солнце уже перевалило зенит. Неподалеку от руин исправно пищал сброшенный накануне радиомаячок. Туда вела разрушенная дорога с вывороченными, стоящими торчком плитами. Видимо, после посещения Вальверде места эти пережили землетрясение.

Через полтора часа я вышел на довольно ровную и гладкую площадку, нависавшую над расселиной. С нее были хорошо видны остатки амфитеатра, уходившего в недра горы. Никогда в жизни не встречал более странного сооружения. Можете себе представить Вавилонскую башню с картины Брейгеля, только поставленную с ног на голову и закопанную в землю.

Как справедливо отмечал Вальверде, дна не было видно из-за тумана. Кстати, отдельные его клочья тут и там плавали по расселине. Они поднимались на незначительную высоту над трещинами в породе, колыхались над большими черными камнями, таяли в прозрачном горном воздухе. Но сам амфитеатр буквально затопило плотным туманом — как если бы вы затянулись сигаретой и выдохнули дым в воздушный шарик. Я очень осторожно попытался подышать этим дымом. Ни запаха, ни вкуса, ни головокружения, ни видений я не испытал. Несколько разочарованный, я спустился к руинам.

Сунься я в амфитеатр сразу же… Впрочем, не буду забегать вперед. Скажу лишь, что в этот вечер ограничился тем, что ходил вокруг да около. По краю амфитеатра шел внешний ярус — изящные узкие окна, карнизы, полустершиеся барельефы. Кроме амфитеатра, в расселине не было больше ничего интересного — лишь в одном месте к пробивавшемуся из-под камня источнику с желтоватой, насыщенной солями водой вели грубые, выбитые в породе ступени.

Перед заходом солнца я поднялся на плато и поставил палатку. Последние солнечные лучи освещали расселину, словно софиты сцену, скалы вокруг отбрасывали четкие, фантастические по очертаниям тени, было совсем тихо, и даже ветер, свистевший в ущелье, смолк. Наступила минута, которую не забуду никогда в жизни. На мгновенье показалось, что передо мной другая планета. Прозрачный, ломкий воздух, загадочные развалины, абсолютная тишина… Это место уже не принадлежало нашему миру, оно было преддверием страны, лежащей за пределами пространства и времени. Помните, я излагал вам свою гипотезу о цивилизации, балансирующей на грани двух миров? Здесь проходила грань — и это чувствовалось даже физически.

Пока позволял свет, я снимал все на камеру. Пленки потом погибли, но я уверен, что если бы даже с ними ничего не случилось, они мало что сказали бы зрителям.

Потом наступила ночь. При лунном свете пейзаж, окружавший меня, выглядел еще более нереальным. Только звуки вернулись: шумела внизу река, выл ветер. Я сидел возле небольшого костерка. Туман, шевелившийся на его дне, стал голубовато-жемчужным. Тени от полуразрушенных ворот протянулись к самой палатке…

Он замолчал, и мне вдруг показалось, что вижу перед собой не бутылки и тарелку с икрой, а черные скалы, залитые серебряным светом, неясные очертания развалин вдалеке и даже металлический колышек палатки, вбитый в расщелину. Видение было настолько реальным, что я невольно протянул руку. Пальцы ткнулись в столешницу, и я очнулся.

— Как вы это делаете? — спросил я, чувствуя, что голос у меня сел и звучит неуверенно. — Гипноз?

Он улыбнулся и отправил в рот еще один ломтик лимона с икрой.

— Вам понравилось? Хотите посмотреть еще?

— Нет. Лучше рассказывайте дальше.

— На следующий день я начал готовиться к спуску, и сразу же надел противогаз, к неудовольствию своему, обнаружив, что его толстое стекло мешает обзору. Кроме того, я обвязал себя вокруг пояса крепкой веревкой на тот случай, если заблужусь в подземельях. Другой конец я примотал к полуразрушенной колонне у входа в амфитеатр. На шею повесил фонарь, через плечо — видеокамеру, в руке держал винтовку. Замечательное зрелище!

Он усмехнулся прежней жесткой усмешкой. Воспользовавшись паузой, я плеснул себе в бокал немного виски из принесенной им бутылки.

— Вальверде спасся потому, что у него был меч. А у меня не было даже ножа. Кстати, вы еще не передумали насчет икры?

— Ладно, — сказал я. — Только не тяните, у каждого слушателя есть своя точка кипения.

Я взял лимонный кружок и осторожно намазал его черной икрой. Откусил кусочек, прожевал. Вкус был совсем не плох. Я потянулся за бокалом.

— Дело в том, что лимон с икрой считается идеальной закуской для коньяка, — поучающим тоном заметил клиент. — Виски в данном случае совсем не подходит, а точнее, не соответствует стилю. К тому же вы нарушили последовательность: запиваете закуску, вместо того чтобы делать наоборот…

В тот момент, когда напиток обжег горло, мне стало ясно, что это не виски. Отхлебнул еще немного, покатал во рту. Коньяк. Крепкий, хорошо выдержанный Remy Martin с присущей этому напитку грубоватой дубовой терпкостью и специфическим ароматом. Показалось — или действительно? — где-то среди слоев многосложного букета просочился горьковатый вкус миндаля.

На мгновение меня словно парализовало. На протяжении всего нашего разговора я контролировал ситуацию на сто процентов — иначе невозможно при проведении операции. Я не выпускал из своего поля зрения ни бутылку, ни бокал. Мой собеседник не мог их подменить!

А если мог? Если я выпил предназначенный ему коньяк? И привкус миндаля не причуда воображения?

Ладони вспотели, тотчас бешено заколотилось сердце. Что это — страх или сердцебиение вызвано действием метацианида? Понимая, что перестаю держать себя в руках, я хрипло спросил:

— Вы подменили бокалы?…

— Разумеется, нет, — спокойно ответил клиент. — А сейчас я подхожу к заключительному этапу своей истории. Ну, ну, приятель, успокойтесь, вы же не отравы какой хватили, а приличного коньяку. Итак, я продолжаю… С величайшими предосторожностями я спустился на три яруса. Возможно, вы помните, что именно в третьем ярусе Вальверде и Пилью увидели золотые плиты. Со мной ничего подобного не происходило. Я шел совершенно спокойно, внимательно разглядывая барельефы: туман еще оставался не очень плотным и позволял это делать. Изображения покрывали стены снизу доверху в несколько рядов и в чем-то напоминали стилизованные росписи древних египтян. На них в определенной, хотя и сложной, последовательности изображалось путешествие некоего человека — знаете эти рисунки из Книги Мертвых? — переживающего целый ряд необычных трансформаций. Человек этот переходил из покоя в покой, поднимался и спускался по спиралевидным лестницам, его облачали в пелены, как мумию, купали в бассейнах… При этом какие-то мельчайшие, неуловимые детали намекали, что в отличие от героев египетских погребальных росписей человек этот оставался жив. От картины к картине он менялся, то ли становясь больше и объемнее, то ли просто меняя очертания. В этот момент мне показалось чрезвычайно неудобным рассматривать изображения через стекло противогаза — и стоило мысли только мелькнуть в мозгу, как противогаз оказался в руках!

Самое поразительное заключалось в том, что я абсолютно не отдавал себе отчета в своих действиях. Я даже не помню, снимал ли я его, лишь подумал, как отвратительно видно в противогазе…

Спустившись еще на два яруса, я вдруг обнаружил, что иду по каким-то коридорам, разительно отличавшимся от верхних террас. Они явно имели своды, по-видимому, я добрался до тех “сказочных” подземелий, о которых упоминал Вальверде. Конечно, никаких золотых плит или садов я не встретил, зато барельефы на стенах сохранились лучше, чем наверху, и именно здесь я окончательно понял смысл изображенных на них ритуалов. То был Путь Богов — так звучало истинное древнее название этого места. Не Земля Снов, не Дом Грез, а Путь, на котором происходило пробуждение всех скрытых способностей человека.

Еще я понял, что вступивший на Путь должен двигаться по нему до конца, хотя и не каждому удавалось пройти весь ряд трансформаций успешно. Многие, как следовало из рисунков на стенах, просто погибали, не выдержав нагрузки.

Наверное, я хватил основательную дозу, потому что не чувствовал страха. Но вот удивление свое помню четко. “Я — это ты, — прозвучал во мне голос, — я принимаю от тебя твой дар и дарю тебе все, что у меня есть”. “Какой дар?” — спросил я. “Ты сам и есть дар”, — ответило подсознание.

И тут я остановился. Помните, как я подумал о том, что противогаз мне мешает? Так вот, сосредоточившись, я увидел себя в конце пути. Увидел, отшатнулся и поскользнулся на склизком камне.

Потеряв равновесие, я ударился головой о выступ скалы и случайно нажал на кнопку фонаря. Удивительно, но я так и не включал его раньше. Сначала он просто не требовался: на верхних ярусах хватало солнечных лучей, а позже я будто забыл о нем. Мощный столб света прорезал туман, и тут я понял, что нахожусь в кромешной тьме очень глубоко под землей.

Темнота вокруг была плотной и осязаемой, она давила на меня, как давят на шахтера пласты угля. Разумеется, я ничего не мог разглядеть в такой темноте.

Луч фонаря натыкался на черные, осклизлые камни. Все барельефы на нижних ярусах оказались плодом моего воображения, результатом воздействия непонятного газа, изменившего мое сознание. Наверно, в эти глубины ступала нога лишь таких безумцев, как Вальверде. Кто из них сумел вернуться обратно? Страшным усилием воли я заставил себя развернуться и сделать несколько шагов назад, к спасению.

Что за сила вела меня, я, к сожалению, не знаю, и думаю, не узнаю никогда. Вальверде было проще — его спас крест. Я не носил креста, но само воспоминание о храбром испанце неожиданно натолкнуло меня на мысль о том, как можно избавиться от наваждения. Пытаясь вырваться из иллюзорного мира, Вальверде полоснул себя мечом. Болевой шок вернул ему ясность осознавания и позволил выбраться наружу. Но у меня не было с собою даже ножа.

Скрипя зубами, я прорвался сквозь пелену грез и увидел себя, прислонившегося к стене подземелья, готового идти дальше, еще глубже. И в тот короткий миг, увидев свои руки в действительности, а не во сне, я изо всей силы вцепился зубами в левое запястье. А потом и в правое.

Это было больно, и это помогло. С трудом, будто преодолевая сопротивление воды, я побрел наверх, к выходу, цепляясь за веревку. Несколько раз спотыкался и падал, больно разбивая колени. Через какое-то время коридор вновь начал терять очертания и сквозь голый камень стало просвечивать причудливое кружево архитектуры удивительной красоты. Тогда я остановился, разбил “глаза” противогаза о стену, выбрал самый длинный и острый осколок и полоснул им по ранам. Боль обожгла мозг. Торжествующе захохотав, я двинулся к выходу по спиралью закрученной дороге, время от времени кромсая руки осколком стекла. Мне удалось подняться еще на несколько ярусов.

А потом снова перестал чувствовать боль в руках, меня как будто оглушило чем-то теплым и мягким, и я погрузился в еще один, последний, сон, в котором словно распахнулись двери, ведущие в прошлое и будущее, и в котором я увидел свое предназначение, как я могу применить свои способности, увидел всю свою жизнь после посещения Terra del Suenos, вплоть до нашего с вами разговора сегодняшней ночью… И сон этот был так крепок, что ни зубы, ни стекла мне уже не помогли.

Очнулся я у вертолета. Хорхе, прилетевший, как и было условлено, через два дня, обнаружил следы моего лагеря на площадке, спустился к амфитеатру и нашел веревку. К счастью, она оставалась обмотанной вокруг пояса. Со мною не было ни винтовки, ни противогаза, ни видеокамеры — только погасший фонарь, что, кстати, очень странно, так как его аккумуляторы были заряжены под завязку. Сам я оброс двухнедельной щетиной да к тому же заметно отощал.

Потом мне пришлось долго восстанавливать силы в лучшей клинике страны, и почти все прошло бесследно, кроме вот этих шрамов.

В голове у меня гудело — то ли от выпитого, то ли оттого, что на протяжении последних минут я жил воспоминаниями моего собеседника. Может быть, он и рта не раскрыл, а просто высосал мое сознание, словно коктейль через трубочку, покатал у себя в мозгу и выплюнул обратно. Дрожащей рукой я поднял бокал и сделал большой глоток. Стало немного легче.

— Помните, я говорил вам: о древнем знании, о двери, что захлопнулась тысячелетия назад, и судорожных, почти бессмысленных попытках приоткрыть ее вновь. А теперь представьте себе, что человек, прошедший по Пути Богов, приобретает способность проходить сквозь эту дверь без всяких приспособлений. Горько сознавать, что ничтожные обитатели плоской вселенной воспринимают это качество как посягательство на устои их мироздания. Почему-то принято считать, что люди подсознательно верят в чудеса. Если бы это было так! Люди панически боятся всего, что не вписывается в их картину мира, чего они не могут понять. Наиболее прагматичные из них, правда, стремятся использовать в своих целях даже непонятное. Но если использовать по какой-то причине не получается _ они вылезут из кожи вон, чтобы это уничтожить.

Он замолчал и некоторое время курил. Потом протянул руку, залез в карман моего пиджака, проворно расстегнул пуговицу и извлек коробочку с капсулами метацианида.

— Я знаю, кто вы. Знаю, кто вас послал. Говоря по правде, я не слишком жалую представителей вашей профессии.

Три белых шарика исчезли у клиента во рту.

— Смотрите, смотрите, старина. Может быть, это поможет вам поверить.

Я почувствовал, что меня начинает трясти. Нервы у меня действительно крепкие, но всему бывает предел.

“Он, наверное, сошел с ума”, — подумал я, пытаясь совладать с поднимающейся откуда-то из глубины дрожью.

— Одна только мысль не дает мне покоя все эти годы, я уже двадцать лет думаю об этом и не могу найти ответ. Что, если последний мой сон в Доме Грез длится до сих пор, что, если мое тело лежит сейчас на камнях в том ужасном подземелье и сновидение, которое удалось победить Вальверде, окружает меня. Что, если я только проявление того существа в жерле черного туннеля, а человеческая сущность моя без следа растворилась во мраке Пути Богов?

— Могу порекомендовать вам хорошего психоаналитика, — хрипло проговорил я.

— Что бы вы сделали на моем месте, убийца? — спросил он. — Как проверить, грезы вокруг или реальность?

Я не собирался ему отвечать — не в последнюю очередь потому, что не люблю, когда меня называют убийцей. Но он и не ждал ответа.

— Тот, кто проходит по Пути Богов, приносит себя в жертву и получает дар. Жертва принесена и не может быть потребована обратно. Но от дара можно отказаться. Вот единственный способ узнать, реален ли окружающий тебя мир.

Он поднес бутылку к губам, отхлебнул прямо из горлышка, затем кинул что-то на стол и направился к выходу, едва заметно покачиваясь в такт невидимым волнам, баюкающим корабль. Я посмотрел, что же он мне бросил, — это оказалась коробочка с капсулами.

Несколько минут я сидел, тупо глядя перед собой. Потом аккуратно протер коробочку салфеткой, спрятал ее в карман и поднялся. По правилам необходимо было досидеть до закрытия, напиться до положения риз и отправиться в свою каюту в сопровождении стюарда. Но стоило ли волноваться о таких мелочах, как алиби, после того, что я пережил за этим столом?

Нестерпимо хотелось глотнуть морского воздуха. Сердце выпрыгивало из груди, в горле застрял комок, руки дрожали, лоб покрылся испариной. Бармен сочувственно улыбался мне из-за стойки. Все вокруг было искусственным, плоским, ненастоящим. Переливающимися огнями мерцал пустой танцзал. Приглушенно звучала музыка, которую никто не слушал. Пять утра — самое пустое и бессмысленное время суток.

На палубе дул сильный восточный ветер, отогнавший вчерашние дождевые тучи куда-то к Пелопоннесу. Море уже начало зеленеть — еще немного, и вынырнувшее из волн солнце окрасит его в винные цвета. Я подошел к борту и схватился за поручень. Холодный металл приятно остужал ладони. Подставив лицо ветру, я жадно глотал соленый воздух до тех пор, пока сердце не забилось в своем обычном ритме.

Что ж, дело так или иначе сделано. Какие бы истории ни рассказывали мои клиенты, суть от этого не меняется. Приходит назначенный час, и они покидают наш мир. Куда они отправляются — не моя забота. В ад, рай или куда-нибудь еще — пусть даже уходят по Пути Богов. Я только открываю перед ними дверь. Только открываю дверь.

Что с того, что я никогда не узнаю, кем был мой ночной собеседник — человеком или наделенным даром прозрения мудрецом? Есть тайны, которым суждено умереть вместе со своими хранителями, и, может быть, это к лучшему. Думая так, я испытываю нечто, похожее на жалость, — странное, легкое чувство, с едва уловимым горьковатым привкусом, как у миндаля.

Чтобы отбить этот привкус, я высыпал себе в рот пригоршню мятных драже. Ненавижу мяту, но миндальную горечь требовалось заглушить. Широко размахнувшись, я забросил пустую коробочку далеко в море. Минуту она покачивалась на быстро светлеющих волнах, прежде чем исчезла. И в эту секунду мне показалось, что это были вовсе не мятные драже.

№7, 2004