«В наших условиях может выжить только фарфор…» — мифы и правда о гжельском промысле
Е. Вешняковская.
Толкни любого среди ночи: «Гжель — это что?» — «Глина! Фарфор! Посуда! Синие розы! И остерегайтесь подделок…»
Толкни любого среди ночи: «Гжель — это что?» — «Глина! Фарфор! Посуда! Синие розы! И остерегайтесь подделок…»
Мифотворчество удаётся лукавой Гжели не хуже, чем керамика. Всё перечисленное — легендарно: ни белой глины, ни «аутентичной технологии» в Гжели, строго говоря, нет, да и сама синяя роза — не более, чем временное модное поветрие. Что есть, так это глухие «разбойничьи» леса Егорьевского тракта, торфяные болота и загадка: как, с таким небогатым приданым, поднялся и крепко стоит знаменитый в стране и в мире керамический регион и после каждого кризиса возрождается ещё мощнее и разнообразнее? Что такое — настоящая Гжель, и в чём секрет её феноменальной живучести?
Обозреватель журнала Елена Вешняковская ищет ответы с помощью заслуженного художника России, главного художника ЗАО «Объединение Гжель» Сергея Михайловича Симонова и его предшественника на этом посту в 1980-х годах, а впоследствии и главного художника ЗАО «Гжельский фарфоровый завод», члена Экспертного совета по народным художественным промыслам Московской области Валентина Гельевича Розанова...
«Земля пашенная, хлеб средственный, покосы худшие, лес дровяной. Крестьяне на оброке. Промышляют деланием разных сортов посуды и сервизов, которые отпускаются в разные города сухим и водяным путём».
Из Экономических примечаний к Планам генерального межевания Гжельской волости Бронницкого уезда Московской губернии, 1760 г.
Заводы на болотах: что особенного в местной глине?
Если набрать в Сети слова «гжельская глина», ссылки окажутся усыпаны эпитетом «уникальная». «Уникальная!» — твердят Гугл и Яндекс, но в детали не вдаются. Остаётся только найти людей, знающих о гжельской глине всё, и спросить их прямо: чем именно? Что такого уникального в составе местных глин?
И получить в ответ: «Ничего».
— Ничего особенного в составе гжельской глины нет, — рассказывает Сергей Михайлович Симонов. — Просто Гжель — единственный из близких к Москве регионов, где «слоёный пирог» разноцветных глин — чёрного, белого, зелёного, красного оттенков, — залегал относительно неглубоко, и где по масштабам производства XVII—XVIII веков этого сырья было много.
Регион, который мы называем Гжелью, 15—16 деревень, лежал в болотистых и лесных местах вдоль Егорьевского тракта — дороги глухой, разбойничьей. Местное население — в основном беглые раскольники. Земли Гжели считались государственными, крестьяне принадлежали казне и жили гончарным промыслом.
Географическое положение Гжели позволяло её гончарам сбывать свою продукцию на рынках Егорьевска, откуда она уезжала на Рязань, и Богородска (нынешний Ногинск), служившего воротами в нижегородскую землю. И ещё рядом была Москва, важный потребитель посуды. Выгодная для ремесла близость основных рынков и нехватка плодородной земли — вот что во все времена было приводным механизмом гжельского промысла. А колыбелью русского фарфора Гжель называют потому, что именно отсюда привезли в Петербург первые каолиновые глины, когда Ломоносов и Виноградов по высочайшему поручению искали технологии производства фарфора для столичного Императорского завода.
Стремление европейцев делать у себя фарфор «как в Китае» было для своего времени одним из мощнейших промышленных приводных механизмов. Экономический шпионаж, покупка рецептов и изобретательство переплетаются в истории фарфора чрезвычайно тесно; по накалу борьба за собственное фарфоровое производство в XVIII веке сопоставима с борьбой за собственную атомную бомбу в веке двадцатом. Тогда, как и потом, само участие в такой гонке, независимо от методов, было по плечу только весьма технологически продвинутым странам.
— Был при екатерининском дворе некий приглашённый по контракту иностранец Гунгер, — рассказывает Розанов, — как считалось, владевший знаниями о производстве фарфора. К нему приставили горного инженера, дружившего с Ломоносовым Дмитрия Ивановича Виноградова, приписали туда же купца Афанасия Гребенщикова, который занимался фаянсом в Москве, и они поехали в Гжель на разведку. Огородили пустырь в поле, поставили солдата, чтобы крестьяне не лазили, и вывезли оттуда 30 возов гжельской белой глины в Петербург. Считается, что именно из неё получили первые опытные образцы фарфора. Но импортный специалист надежд не оправдал, глина была плохая, нечистая, образцы получились серенькие. Их забраковали и стали искать другие источники глин; а весь дальнейший успех «инновации» так или иначе связан с именем Виноградова, неустанным трудом которого Россия наконец получила оптимальные параметры состава и обжига.
— Но почему же Ломоносов, когда ему были доставлены гжельские образцы, так обрадовался, что назвал их «самолучшей глиной»?
— Потому что обнаружил в них именно ту каолиновую основу, которая служит главной составляющей китайского рецепта фарфора, — отвечает Симонов. — Каолин в Гжели действительно есть, просто его слишком мало: ложкой накопать можно, а о сколько-нибудь масштабном производстве говорить не приходится. С конца ХIХ века и по сей день белую глину Гжель получает с Украины.
Итак, уникальность гжельской белой глины заключается в том, что она привозная. А что же своё?
— Лес и торф, — объясняет Розанов. — Все керамические производства в мире строили заводы на глиняных карьерах. А у нас — в лесу. Доступный строительный материал, топливо для печей и вековой ремесленный опыт оказались в долгосрочной перспективе гораздо более важным ресурсом, чем сырьё.
Теория шкафа против теории чердака: бывает ли гжель «ненастоящей»?
Как член экспертного совета при правительстве Московской области по народным художественным промыслам, Валентин Гельевич Розанов должен знать о «подлинной» и «поддельной» гжели всё. К нему и вопрос:
— Как экспертный совет защищает рынок от подделок?
— Экспертный совет определяет, относятся ли изделия к художественным народным промыслам. Изделия признанного художественного достоинства, которые прошли утверждение, освобождаются от НДС, а это целых 18%. По закону, если предприятие выпускает более 50% продукции получившей одобрение совета, есть и другие полезные для производителей льготы: по оплате земли, электроэнергии… Народных промыслов вокруг Москвы много, и совет следит, чтобы в это поле не попадали фальшаки. Например, не может считаться народным промыслом производство, которое лежит вне его традиционной территории. Но если изделие выполнено в Гжели и прошло экспертный совет, — то доход освобождается от НДС, и эти деньги идут предприятию.
— Значит ли это, что «гжель без сертификата», та, которой мелкие частники торгуют по обочинам Егорьевского шоссе, не настоящая?
— У калиток вы видите по большей части перекупщиков. Мастеру продавать некогда, он занят производством. Но я бы не сказал, что «придорожная» гжель менее «настоящая», чем заводская. Причины, по которой один производитель заявляет свои изделия в экспертный совет, а другой — нет, экономические.
Крупные предприятия заинтересованы в налоговой льготе, поэтому обращаются за экспертизой сами. А малое предприятие или индивидуальный предприниматель работают «по упрощёнке» — упрощённой схеме налогообложения. Индивидуальные предприниматели освобождены от НДС. Они свободны делать что угодно, их вообще никто не контролирует.
— А как же красота? — волнуюсь я. — Если каждый мастер начнёт делать то, что берут, а берут то, что покупают люди с простыми вкусами, что станет с эстетическими стандартами, о которых часто говорят энтузиасты «подлинной гжели»?
— Никаких стандартов нет и не было, — огорошивает меня Валентин Гельевич. — Исторически основной объём продукции мастеров Гжели — это дешёвые белые тарелки для народа. Приезжали в деревни Гжельского куста купцы, каждый к своему поставщику. Грузили на возы дюжинами, сотнями, тысячами самые обычные тарелки и везли продавать. А Гжель сидела и всё это делала. Сами ели из дешёвого красного, а на продажу делали белое, потому что заказчик хотел, чтобы смотрелось «дорого», похоже на фарфор и фаянс. Бессмысленно делить местные изделия на «настоящие» и «поддельные», все они «настоящая Гжель»: и плохие, и хорошие. Причём грубого товара низкого качества всегда делали больше, чем хорошего — так было, есть и будет. Во множестве крестьянских керамических предприятий выпускали массу безвкусицы на потребу, и все эти кошечки, копилки, грубая банальная посуда отлично раскупались. Просто до нас они не дошли, разбились в процессе активного использования. Дошло только то, что берегли — красивое, особенное, дорогое.
— Так вот почему мы, публика, ставим знак равенства между «народным» и «красивым» и верим, что мудрые предки делали руками исключительно высокохудожественные вещи!
— Потому что они сохранились. Из чего ели, разбилось, что стояло в шкафу — уцелело. Не сохранилось, например, ни одной гжельской простой тарелки, в отличие от знаменитых гжельских квасников. Но я уверен, что ни из одного сохранившегося квасника никто никогда не пил, и ни вина, ни кваса там не держали. Я как-то пришёл к сотрудникам музея, они только что купили гжельский квасник. Говорю: «Давайте фонарик, и проверим: если квасник использовали, глубина будет чёрной, потому что этот сосуд до дна не промыть, можно только ополоснуть». Глубина, как и следовало ожидать, оказалась идеально чистой, что подтверждает мою догадку: квасники стояли на полках исключительно для красоты.
Симонов с идеей «квасников для красоты» согласен, однако, по его мнению, до музея доживали изделия не «из парадного шкафа», а «с чердака».
— Я пытался налить в старый квасник воду, а потом вылить. Это оказалось делом сложным и неудобным. Я считаю, что хорошие, удобные предметы использовались, разбивались и исчезали навсегда. А кривые, косые квасники и кумганы, которые сейчас представлены в музеях, — это в основном брак, который лежал на чердаках: использовать нельзя, выбросить жалко.
— Говорят, «гжельские квасники славились…» — продолжает Розанов. — Может, они, конечно, и славились, только делали их от силы раз в месяц. А в остальное время мастер не покладая рук шпарил тарелки. Брали их по полкопейки, и нужно было целую телегу, тысячу штук, сделать к сроку. Так что семья сидела не разгибаясь и при лучине, без выходных, работала «на потоке».
Конечно, среди мастеров региона всегда находился кто-то, одержимый желанием сделать идеально хорошо. Например, в XIX веке был знаменит гжельский мастер Терехов: он и технологию соблюдал, и составы изобретал, и промышленная палата брала с его изделиями награды на международных выставках. Но таких, как Терехов, были единицы. Остальные просто работали на рынок.
Особенности национальной конкуренции: что традиционного в местных технологиях?
У гжельского гончара с технологией отношения гибкие и несентиментальные: продукция слишком чувствительна к моде, а обжиг — к техническому прогрессу. Из стремления сделать красивее и продать выгоднее, чем сосед, сложилась главная керамическая традиция: непрерывная гонка технологий.
— Сегодня вот это — Гжель, — Валентин Гельевич поднимает к глазам свою чашку чая, — а через 20 лет мы придём и увидим совсем другую. Не претендуя на научность, я вывел для себя, что Гжель кардинально меняется каждые 50 лет. Например, XVII век — это гончарные изделия. В XVIII веке — белая майолика, в подражание иностранной, итальянской майолике, которая в Италии была в моде в XV веке; технология пришла сюда только через 300 лет и здесь преобразилась, превратилась в русскую.
— Что значит — «технология пришла»?
— Очень просто, через моду. Привозят образцы, появляется спрос, и на базе привозных образцов тут же развивается собственное подражание, вплоть до подделки. Прекрасный пример — Гарднер. В XVIII веке он поставил свой фарфоровый завод в Вербилках — в лесу, на острове, окружил со всех сторон каналами, чтобы туда никто не проник. И что он начал там делать? Подделки под мейсен. Клеймо ставил — мейсенские мечи. Думаю, власти об этом знали и поддерживали, потому что подлинный мейсенский фарфор был очень дорог, соблазн наделать своё и обогатиться — очень велик. Гжель развивалась по такому же пути: если модно, если покупают — сделаем своё.
Читайте в любое время
