Публикуемая статья затрагивает одну из проблем психолингвистики — проблему символического значения звуков и слов.

Языкознание, или лингвистика, — это наука о языке, о его строении и функциях. Но уже давно она включила в круг своих интересов и то, как язык соотносится с психикой человека, как он усваивается человеком, в какой форме существует в его мозгу, как осуществляется речь (говорение) и восприятие речи,— одним словом, лингвистика занимается не только языком, но и говорящим на нем человеком. Но только двадцать лет прошло с тех пор, как исследование всех этих вопросов выделилось в самостоятельную научную область — так называемую психолингвистику.

Если «чистая» лингвистика — наука прежде всего описательная (лингвист берет текст на данном языке, анализирует его по той или иной методике и получает в результате модель этого языка, например, составляет его грамматику), то психолингвистика — дисциплина экспериментальная, и в этом она сродни психологии.

Причины ее возникновения отнюдь не абстрактно-теоретические: она была создана и развивается как попытка осмысления и теоретического обоснования ряда чисто практических, вполне конкретных задач. Подобные задачи стояли и стоят сейчас и перед советской психолингвистикой, в частности перед группой психолингвистики и теории коммуникации Института языкознания АН СССР. Среди них и вопросы, связанные с эффективностью идеологической работы (например, с восприятием речи по радио), и вопросы обучения иностранному языку (да и вообще обучения языку), и вопросы криминалистики и судебной психологии, и многие другие. В этой статье мы остановимся только на одной психолингвистической проблеме — проблеме так называемого символического значения звуков и слов (то есть оценке их звучания) и на том, мак это символическое значение влияет на восприятие отдельного слова и целого текста.

Всякое осмысленное слово потому и осмысленное, что оно обладает присущим ему значением, общим для всех говорящих на данном языке. Для любого русского (и вообще для любого знающего русский язык человека) стол — это предмет на четырех реже трех или одной) ножках с плоской горизонтальной поверхностью, используемый для определенных целей, в определенной функции. Это общеизвестное и общепринятое значение слова иногда называется его условным значением. Оно действительно условно: в самом славе «стол» нет ничего, что указывало бы на его значение. Это слово, как говорят лингвисты, немотивированно (мы отвлекаемся сейчас от так называемой внутренней формы слова: в слове «стол» мы ощущаем родство с глаголом «стлать» и т. д.; но ведь таких слов с внутренней формой не так уж много, да и не очень понятно теперь, почему стол как-то связан с действием «постилания»).

Но давайте возьмем не осмысленное слово, а такое сочетание звуков, за которым в языке не закреплено никакого значения. На одной из психолингвистических конференций ее участникам были показаны рисунки, изображавшие фантастических животных: одно из них было тощее, угловатое, злобное на вид, другое, напротив, округлое, мягкое, на вид очень добродушное. Докладчик задал вопрос всем присутствующим: какое из этих животных мамлына, а какое жаваруга! (Кстати, потом этот эксперимент был повторен на страницах «Недели».) Никакого сомнения ни у кого не возникло: колючий, щетинистый зверь мог быть только жаваругой, а округлая, «домашняя» зверюшка — мамлыной. Почему? На этот вопрос ответил доцент Калининградского университета А. П. Журавлев. Используя хорошо известную психолингвистам методику «семантического дифференциала», он точно установил, как люди, говорящие по-русски, оценивают отдельные звуки русского языка и их сочетания. Методика эта заключается (вкратце) в том, что испытуемым предлагают несколько пар прилагательных, антонимичных (противоположных) по значению: красивый — безобразный, твердый — мягкий, светлый — темный и так далее. Дается какое-либо слово (или предмет, или звук), и предлагается решить, насколько это слово «красивое» или «безобразное», «светлое» или «темное»... Конечно, испытуемый чаще всего не может ответить однозначно: да, это слово «темное». Поэтому ему дается шкала возможных ответов: темное; не очень темное; скорее темное, чем светлое; ни темное, ни светлое и так далее,— шкала, которую затем легко подвергнуть количественной обработке. И вот оказывается, что какие-то признаки для данного слова (образа, предмета, звука) существенны, или, как говорят, релевантны, другие несущественны.

Вот что получилось для звуков Л и Ж в русском языке: Л — звук женственный, легкий, нежный, добрый; Ж — плохой, грубый, некрасивый, шероховатый, тяжелый, опасный, злой... Мы не будем продолжать сравнение мамлыны и жаваруги по другим звукам: уже и так ясно, почему их «назвали» так, а не иначе. От оценки звуков можно по специальной формуле перейти и к оценке слов, вернее, их звуковой формы, и оказывается, что у многих слов (но не у всех!) их символическое значение (оценка звучания) соответствует их условному значению. Окажем, слово «жуть» — большое, грубое, темное, медлительное, безобразное, тяжелое, страшное; а слово «любовь» — хорошее, нежное, светлое, красивое, легкое, безопасное, округлое.

Казалось бы, все это лишь интеллектуальная игра, не имеющая никакого практического смысла. Но представьте себе такую, ныне весьма распространенную ситуацию: наша страна экспортирует товар, имеющий то или иное собственное имя, допустим, автомобиль «Жигули». Существенным условием для того, чтобы этот автомобиль получил на зарубежном рынке распространение, является удачное название, такое, чтобы оно вызывало у потребителя приятные ассоциации и не вызывало отрицательного отношения. Условное значение данного слова для иностранца несущественно: вполне вероятно, он не знает русского языка. Поэтому для него — или, вернее, для нас — на первый план выступает оценка звучания.

Это отнюдь не домыслы психолингвистов. Внешнеторговое объединение «Автоэкспорт» столкнулось с проблемой символического значения на практике, и проблема эта оказалась настолько существенной, что «Жигули» в экспортном варианте пришлось переименовать в «Ладу», что вызвало целый ряд неудобств. После этого случая оно обратилось в группу психолингвистики, где и было произведено специальное исследование, позволившее поставить проблему экспортного названия на экспериментальную основу.

О другом эксперименте, проведенном под нашим руководством студенткой МГУ Е. И. Красниковой, мы расскажем более подробно.

Была взята газетная хроникальная заметка. Вот она:

Жертва служебного долга

Одна из западных воскресных газет извинилась перед читателями за то, что в очередном номере отсутствует постоянная рубрика «Куда пойти поесть», рекламирующая рестораны, кафе и бары. Редакция пояснила, что репортер, поставляющий материал для этой рубрики, заболел, отравившись в одном из ресторанное «при исполнении служебных обязанностей».

Гипотеза эксперимента заключалась в следующем. Если незаметно для испытуемого ввести в текст такие слова, которые содержат звуки, имеющие определенное символическое значение (например, оцениваемые как «горячие» или «холодные»), то испытуемый «вычитает» из текста больше, чем в нем содержится: символическое значение окажет воздействие на восприятие текста в целом, хотя сам испытуемый не будет осознавать, откуда он почерпнул эту «лишнюю» информацию. Лучше всего для этой цели подходят имена собственные, не имеющие условного значения. И вот для одной группы приведенный выше текст был преобразован таким образом: «Одна из западных воскресных газет «Хэмен мод»... отравившись в ресторане «Хэддок»...» («холодные» слова); для другой соответственно: «Одна из западных воскресных газет «Нибржет фейдж»... отравившись в ресторане «Чоффет»...» («горячие» слова). Третьей, контрольной, группе текст был дан в исходном виде — без «ключевых» собственных имен, составленных из «холодных» и «горячих» звуков.

Когда текст был прочитан, всем испытуемым задавался один и тот же вопрос: «Каким блюдом, по вашему мнению, отравился репортер: горячим или холодным?»

Результаты оказались следующими. В первой («холодной») группе 82 процента всех испытуемых считали, что репортер отравился холодным блюдом. Во второй («горячей») — 73 процента были убеждены, что он отравился горячим. А в контрольной группе ответы разделились поровну — 51 и 49%, как и ожидал экспериментатор.

Конечно, этот текст был не единственным, и сам эксперимент проводился неоднократно в разных группах. Мы привели только один пример, но и он наводит на очень серьезные размышления. Ведь из него явственно следует, что имеется реальная возможность управлять восприятием текста, варьируя символическое значение его компонентов. Мы можем как бы «диктовать» испытуемому ту или иную оценку содержания текста, хотя сам он, как показал эксперимент, совершенно не осознает, что побудило его к данному, а не другому выводу. Нет необходимости объяснять, насколько это серьезная проблема.

А теперь в заключение приглашаем вас принять участие в эксперименте, который уже проводился среди многих испытуемых.

Прочтите вслух следующий текст.

«Американский врач X. решил проплыть по каналу Хоттоу от его начала до конца. Власти города Шуккопф потребовали, чтобы пловец уплатил сбор, взимаемый за проход судов по каналу. Он был отнесен к категории малых судов водоизмещением до одной тонны».

Как по-вашему, какие были волосы у врача: темные или светлые?

№4, 1974