Ученый должен всегда помнить, что ни чины, ни возраст, ни научные заслуги не должны иметь никакого значения в его научном общении с учениками, как бы молоды они ни были.

Наука и жизнь // Иллюстрации

Значительно хуже, когда тебе 60 или особенно 70, когда силы уже не те, что раньше, и ты в значительной мере загружен научно-организационной, а подчас и просто организационной деятельностью. Однако и здесь есть свои радости: если ты сумел создать и воспитать большой, дружный, творческий коллектив, если сумел вырастить крупных ученых-руководителей (особенно таких, которые во многом превосходят тебя) и они, реализуя свои новые идеи, создают смежные с твоей областью новые разделы, превращая начатое тобой дело в мощный фронт науки. И когда ученики и соратники собираются вокруг тебя, рассказывают о своих успехах и неудачах, советуются с тобой, как во времена их юности, ты радуешься их достижениям не меньше, чем когда-то своим собственным. Их страсть вызывает твою собственную страсть к науке, ты чувствуешь, что нужен им, и гордишься успехами коллектива, который ты вместе с ними создал за долгие годы жизни.

Ученый должен всегда помнить, что ни чины, ни возраст, ни научные заслуги не должны иметь никакого значения в его научном общении с учениками, как бы молоды они ни были. Он должен говорить с ними как равный с равными. В свете факела истины важны лишь те научные аргументы, которые приводятся в ходе беседы. Очень хорошо, когда такая дискуссия ведется в коллективе.

Я помню случай, когда 16-летний Яша Зельдович, только что поступивший в наш институт лаборантом, после сообщения очень талантливого заведующего лабораторией выступил на ученом совете с мнением, что полученные экспериментальные результаты неправильно интерпретируются докладчиком, и дал свою интерпретацию. Всем нам сначала казалось, что Зельдович ошибается. Но в ходе дискуссии постепенно все мы начали понимать, что он прав. Этот прецедент никого не обидел, в том числе и докладчика, заведовавшего как раз той лабораторией, где работал будущий академик Зельдович. Наоборот, он породил между ними прочные дружеские взаимоотношения, которые сохранились и по сие время.

В сущности, искусство руководства молодыми научными сотрудниками сводится к нескольким простым требованиям:

— подбирай по возможности только способных, талантливых учеников и притом тех, в которых видно страстное желание к научному исследованию;

— в общении с учениками будь прост, демократичен и принципиален. Радуйся и поддерживай их, если они правы, сумей убедить их, если они неправы, научными аргументами. Если ты хочешь, чтобы ученик занялся разработкой какой-либо новой твоей идеи или нового направления, сделай это незаметно, максимально стараясь, чтобы он как бы сам пришел к этой идее, приняв ее за свою собственную, пришедшую ему самому в голову под влиянием разговора с тобой. Никогда не приписывай своей фамилии к статьям учеников, если не принимал как ученый прямого участия в работе. Если интересы дела требуют от тебя как от руководителя переключения группы сотрудников на новую тематику, объясни, почему эта новая область интересна, почему она нужна государству.

Объясни, почему ты заинтересован, чтобы именно данный сотрудник был на новой работе, и никогда не заставляй что-либо делать, пользуясь своей силой и положением.

— Не увлекайся чрезмерным руководством учениками, давай им возможность максимально проявлять свою инициативу, самим справляться с трудностями. Только таким образом ты вырастишь не лаборанта, а настоящего ученого. Давай возможность ученикам идти их собственным путем.

Всему этому меня учил мой дорогой учитель, ныне покойный Абрам Федорович Иоффе — замечательный ученый и человек, в значительной мере создатель советской физики. На его примере видно, какой счастливой старости может достигнуть ученый, если в нем не увядает страсть к науке, если он сумел завоевать любовь и уважение своих учеников, если с самых первых шагов в науке один только факел истины освещает ему путь, если ложные светильники личных интересов, честолюбие, высокомерие, зависть не сбивают его с пути служения науке и, следовательно, своему народу. Этому Абрам Федорович Иоффе учил всех тех многочисленных, замечательных советских физиков, которые выросли в Физико-техническом институте,— академиков Курчатова, Александрова, Кондратьева, Харитона, Курдюмова и многих-многих других.

Я думаю, что за все времена и у всех народов не было физика, который бы, подобно Иоффе, вырастил такое огромное количество крупных ученых из своих учеников. Свободный и принципиальный научный дух, научная сплоченность коллектива, стремление к пониманию внутренних причин явлений природы — все это отмечает школу Иоффе. И все его ученики поддерживают этот дух в тех научных организациях, которыми они потом стали руководить.

Я вообще-то не очень склонен жить в прошлом и предпочитаю даже сейчас, на старости лет, говорить о настоящем и будущем. Но в день семидесятилетия как-то невольно вспоминаешь свою жизнь и то время, когда был молод. Детское увлечение химией, начавшееся с приготовления бенгальских огней, а затем, когда у нас началось преподавание химии, укрепившееся всякого рода опытами, сопровождаемыми разными запахами и взрывами в квартире, сменилось в 15—16 лет серьезным интересом к химии, чтением обширной популярной и научно-популярной литературы по физике и химии. Дело в том, что уже в 14 лет, когда я прочел запоем весь учебник химии, передо мной встал целый ряд вопросов, ответов на которые я не получил ни в учебнике, ни у преподавателей.

Помнится такой эпизод: я никак не мог понять, почему, например, обыкновенная соль, состоящая из мягкого металла натрия и ядовитого газа хлора, так отличается по свойствам от компонентов, из которых она состоит. С детским стремлением проверить все самому я у себя дома сжег кусочек натрия в хлоре и, получив осадок, посолил им кусок хлеба и съел его. Ничего не скажешь: это была действительно соль!

Возникали и другие вопросы — без ответов. И, читая различную химическую литературу, я увидел, что ответить на эти простые вопросы наука тех лет вообще не могла. Это было в 1911—1912 годах. Но зато в дальнейшем я понял, что в это время в физике совершается то, что В. И. Ленин назвал «революцией в естествознании». В эти годы были открыты электроны, кванты света, принцип относительности и многое другое. Из лекций Аррениуса, изданных в то время, я понял, что прогрессивные химики ждут очень многого от применения в химии новых физических представлений. И тогда я твердо решил, что хочу участвовать в становлении этой химии будущего и что для этого я должен сперва выучиться физике, чтобы потом применять ее в химии. Поэтому я и поступил в 1913 году на отделение физики физико-математического факультета Петербургского университета.

Мне посчастливилось: уже на втором курсе я встретился с профессором Иоффе и он увлек меня своей эрудицией в новой физике, фейерверком своих идей, своим научным стремлением проникнуть в самую глубь механизма явлений природы. Со второго курса я начал экспериментально работать в его университетской лаборатории, а теоретически — в руководимом им семинаре в Политехническом институте. Тут я встретил целую плеяду талантливой молодежи из студентов, аспирантов и начинающих преподавателей, среди которых были Капица, Френкель, Крутков, Чулановский, Лукирский, Обреимов, Скобельцын, Дорфман и многие другие.

Постепенно я все больше увлекался физикой и начал забывать о своем юношеском решении делать все для того, чтобы в будущем заняться химией. Однако подспудно это решение, видимо, тлело во мне. Вскоре после Октябрьской революции по инициативе В. И. Ленина был создан ряд институтов по фундаментальной науке, в том числе Физико-технический институт в Ленинграде под руководством А. Ф. Иоффе. В 1920 году я получил здесь под свое руководство лабораторию, в которой вначале был один только сотрудник, ныне член-корреспондент АН СССР Г. А. Гринберг — чистый теоретик, который так и не научился эксперименту. А в 1921 году я пригласил в сотрудники Харитона и Кондратьева, тогда еще только студентов второго курса университета, и у нас началась подлинно коллективная увлекательная экспериментальная работа.

И вот тут начался химический крен. В 1923 году мы втроем написали книжечку компилятивного характера под названием «Электронная химия», которая была издана в 1924 году. В ней были описаны все достижения мировой науки по применению новых физических представлений к проблемам химического строения и к некоторым вопросам химического превращения. В частности, в ней были освещены и те вопросы, которые волновали меня в ранней юности. Достижения того времени были еще скудны, однако каждый год давал новые результаты. Несколько лет спустя Эйкен в Германии написал обширный учебник по указанному новому направлению, названному им химической физикой. Название «химическая физика» и «электронная химия» — это синонимы, но привилось в дальнейшем первое из них.

Надо заметить, что в конце 10-х и начале 20-х годов во многих странах мира стали появляться тогда еще немногочисленные ячейки физиков и химиков, которые начали специально работать над установлением связи между новой физикой и химией и положили начало подлинному становлению новой науки. Одной из таких первых ячеек, стоящих у исходов новой науки была и наша лаборатория, названная тогда лабораторией электронной химии.

В те далекие времена грань между электронной химией, или, как ее теперь принято называть, химической физикой, с одной стороны, и классической физической химией — с другой, была очень определенна и четка. Первая была создана в 20-х годах на базе новой физики, вторая — на 50 лет раньше, на базе классической физики XIX века. Отсюда и различие областей приложения этих двух наук. Химическая физика — это в основном электронно-квантовая теория строения вещества и особенно химических превращений.

Она непосредственно вторглась в самые основные проблемы задач органической и неорганической химии. Физическая же химия — это скорее физика химических систем и притом главным образом равновесных или квазиравновесных. Она в основном была связана с вопросами электрохимии, теории фазовых превращений и химического равновесия.

Однако уже к концу 20-х и особенно в 30-х годах идеи классической физики уже не могли полностью удовлетворить физико-химиков. И новая физика и химическая физика мощным потоком начинают проникать в физическую химию. Разница между физической химией и химической физикой стала постепенно стираться.

Одним из первых этот поворот в сторону химической физики сделал коллектив Научно-исследовательского физико-химического института имени Карпова (НИФХИ) под руководством академика А. Н. Баха. Там работали академик Фрумкин, Рабинович, Казарновский и многие другие. Наша лаборатория в 1927 году очень сблизилась с НИФХИ, и мы стали организаторами целой серии физико-химических конференций, которые сплотили физико-химиков и химфизиков всей нашей страны и явились своего рода центрами кристаллизации новой науки. Академик Бах, этот замечательный ученый и общественный деятель, сделавший столь много для моего приближения к химии, и академик Писаржевский, который в нашей стране одним из первых стал применять электронные представления к химическим проблемам, были неизменными участниками наших конференций. На эти конференции приезжали к нам и многие крупные иностранные ученые.

Становление химической физики оказало большое влияние на развитие химической кинетики. Последняя в то время представляла собой лишь очень небольшую и очень неразработанную главу классической физической химии. И это не удивительно, поскольку термодинамика, в сущности, ничего не могла сказать о скоростях химических процессов вдали от равновесия. Химики-органики, конечно, уже в то время непрерывно сталкивались со многими проблемами механизма химических превращений и их скоростями, но, лишенные теоретической базы, они вынуждены были ограничиться составлением правил реакционной способности и констатацией устойчивых промежуточных веществ в ходе превращения. Между результатами и представлениями органиков и примитивными представлениями химической кинетики лежала непроходимая пропасть.

Химическая физика подошла к проблемам кинетики с иных, гораздо более глубоких позиций, чем это имело место в классической физической химии, и тем самым способствовала бурному расцвету современной химической кинетики, превращая ее не только в учение о скоростях, но и о внутреннем механизме химических реакций. Начиная с 30-х годов и особенно в послевоенные годы значение этой новой химической кинетики для органической химии становилось все более ощутимым. В настоящее время химическая кинетика, ее экспериментальные и теоретические методы являются достоянием всех передовых органических школ. Внедрение новой химической кинетики в наши институты, занимающиеся проблемами органической химии, является скромным вкладом нашего Института химической физики в общее дело химии.

Возвращаясь к нашей лаборатории, нужно сказать, что в середине 20-х годов случайно или сознательно мы сосредоточили свои усилия главным образом на вопросах химической кинетики и проблемах механизма химических превращений. Это привело к тому, что в организованном в 1931 году Институте химической физики со времени его рождения и до настоящего времени основной проблемой была и остается химическая кинетика.

• 1
• 2
• Следующая страница

Статьи по теме

• ТЕОРИЯ ЦЕПНЫХ РЕАКЦИЙ (Из статьи "Теория горения", "Наука и жизнь" №8-9, 1940 г.)
• Цепная реакция
• В кадре — академик Н. Н. Семёнов…
• Разделить по массе

№4, 2016