АКАДЕМИК Г. А. МЕСЯЦ: МГНОВЕНИЕ - ЭТО СЛИШКОМ ДОЛГО!
Владимир ГУБАРЕВ
В ряду наиболее авторитетных международных научных наград в 2003 году появилась учрежденная в России премия "Глобальная энергия" (см. "Наука и жизнь" №6, 2003 г ). Одним из трех первых ее лауреатов стал выдающийся российский физик, вице-президент РАН, академик Геннадий Андреевич Месяц. Вместе с американским ученым Яном Дугласом Смитом он удостоен высокой награды за фундаментальные исследования и разработку мощной импульсной энергетики. Г. А. Месяцу принадлежит целый ряд открытий в области техники высоких напряжений, явлений в ионизованных газах и процессов на электродах. Вместе с коллегами ученый впервые разработал мощные коммутаторы мегавольтного диапазона на основе газового разряда, открыл явление взрывной эмиссии электронов из металлов, позволяющее получать сверхбольшие токи. Его работы обеспечили прорыв в решении проблем энергосбережения и передачи энергии. Выдающийся ученый и организатор, яркая личность, которую отличают смелость суждений и широта взглядов, великий труженик, отдающий себя работе без остатка и получающий от этого колоссальное удовлетворение, - таков портрет академика Месяца, написанный его давним другом писателем Владимиром Губаревым.
Есть люди, достойные преклонения только за то, что они познают неведомые миры, скрытые до сих пор от человечества. Ученый, который занимается наукой ради того, чтобы не только ему, но и множеству других людей открылись двери храма познания, приобретает уважение всех - и простых, и великих, и сильных мира сего, потому что он способен подняться над ними.
Настоящему исследователю присуща жертвенность. Она проявляется во многом, но прежде всего в способности подчинять собственные страсти и увлечения повседневной, подчас рутинной работе ради будущего. Еще Альберт Эйнштейн назвал науку "драмой идей". Это действительно так, но очень хочется, чтобы у этой драмы был счастливый конец, особенно, если речь идет о твоих друзьях.
Обо всем этом я думал, когда узнал, что Геннадий Андреевич Месяц стал лауреатом Демидовской премии, а затем и первой международной премии "Глобальная энергия". Эти два события случились в один год, и уже поэтому можно говорить о том, что "медные трубы" зазвучали над его головой во весь голос! Но ради этих волшебных звуков Геннадию Месяцу пришлось пройти сквозь многие испытания, и каждое из них не было легким - такова уж судьба всех истинных творцов.
Я имею счастье быть в друзьях с Геннадием Месяцем. Срок нашего знакомства измеряется десятилетиями. Я был свидетелем его побед и поражений. К счастью, первых было больше. И мой сегодняшний рассказ скорее о них, потому что, как ни странно это звучит, человек познается как раз в счастливые мгновения. Хотя почему-то принято считать, что дружба проверяется испытаниями и невзгодами. Но это придумали люди, не познавшие истинной радости за успехи друга, вот они и пытаются оправдать неумение праздновать не свои победы.
Я поздравил его с премией "Глобальная энергия" одним из первых и тут же спросил:
- Счастлив ли ты?
- "Глобальная энергия", на мой взгляд, - это выдающаяся премия. Естественно, я горд, что мой труд столь высоко оценен коллегами, ведь в комитет по присуждению премии входят самые авторитетные, я бы даже сказал, - великие ученые планеты. Мне кажется, что академик Ж. И. Алферов, "придумавший" эту премию, внес тем самым выдающийся вклад в мировую науку, поскольку энергия была, есть и будет основой жизни вселенной.
В те или иные минуты, дни и годы жизни Геннадий Месяц демонстрировал разные грани своего таланта и характера. Его мягкость сочеталась с непоколебимой твердостью, принципиальность с гибкостью, мечтательность с реальным взглядом на вещи, но всегда им владела "одна, но трепетная страсть" - увлеченность своим делом и устремленность в будущее. Мы много раз беседовали с Геннадием Андреевичем. В этих разговорах и размышлениях, мне кажется, он раскрылся как выдающийся ученый со своей "драмой идей", мировоззрением и отношением к жизни.
ГРАНЬ ПЕРВАЯ. ТАЙНЫ ВОСХОЖДЕНИЯ. ДЕМИДОВСКИЕ ПРЕМИИ
Я знаю, что в тот день Геннадий был счастлив. Его ощущение жизни, восприятие науки, наконец, отношения с коллегами и друзьями стали ясными, "прозрачными", как принято нынче говорить, для окружающих. Он хотел этого, желал, чтобы его понимали, и в присуждении ему Демидовской премии увидел добрый знак признательности за тот нелегкий труд, который взвалил на себя в последние годы. Впрочем, разве только в последние?
С предложением присудить Демидовскую премию 2002 года Геннадию Месяцу выступили все члены ассоциации демидовских лауреатов. Премией отмечен вклад в науку физика Г. А. Месяца, а не его руководство Демидовским фондом, хотя и оно, это самое руководство, не в меньшей степени заслуживает столь высокой награды. Но в этом случае пришлось бы нарушить устав, на что Геннадий Андреевич ни в коем случае не согласился бы...
Я начал с вопроса:
- По моим наблюдениям, академик Месяц работает самоотверженно, не щадя своего здоровья, что весьма прискорбно, конечно. Хотя это всего-навсего констатация факта и не более того... А поинтересоваться я хочу наукой. Хорошо известно, что Месяц - первоклассный ученый, но хватает ли сил на нее, не оказалась ли она в загоне, в тени организационных забот, которых так много у вице-президента Академии наук России?
- Когда стало ясно, что направление, которым я занимаюсь, имеет хорошие перспективы, я понял, что без определенных организационных навыков ничего путного добиться нельзя.
- Это было еще в молодости?
- Конечно. Я - человек "без роду и племени", вышел из самой глубинки. "Мохнатой руки", как тогда говорили, у меня не было, и потому приходилось рассчитывать только на свои силы. А речь шла о создании мощного и дорогого оборудования, об ускорителях, лазерах, высоковольтных установках, о сложнейших научных проблемах. Их решение требовало большой организационной работы, и каждому, кто вступал на новую тропу, нужны были организаторские способности. Очень крупные ученые, такие, к примеру, как Л. А. Арцимович и А. П. Александров, уделяли этой стороне дела большое внимание. Организационная работа занимала у них времени ничуть не меньше, а порой и больше, чем собственно наука. Я имею в виду не ту работу, которая выражается в способности занять место директора в уже существующем институте. Вовсе нет! Речь идет о создании новых научных центров, лабораторий, учебных кафедр. Я возглавлял институты, которые сам и создавал. Но создавал не "под себя", а во имя науки. У меня научные исследования и организационная работа всегда шли параллельно. Новые структуры, которые возникали , - лаборатории, отделы, группы - были связаны с конкретным делом. Рождалась наносекундная импульсная техника - организовывалась лаборатория, создавались мощные газовые лазеры - лаборатория, разрабатывалась релятивистская электроника - лаборатория... И так далее. Все это фактически организационная работа. В науке так же, как в театре: будь в нем огромное количество прекрасных актеров, все равно ничего нельзя сделать без режиссера, без соответствующего оснащения.
- Ты видишь связь между театром и наукой?
- В искусстве и науке много общего. И там и тут главную роль всегда играет человек... Ученого характеризуют научные статьи, подписанные его фамилией. Более половины всех опубликованных работ, где среди авторов стоит моя подпись, я написал сам. Немного было таких ситуаций, когда мое имя просто "приписывали" к какой-то работе.
- К сожалению, как правило, в науке царит иной подход... Директор института или заведующий лабораторией предпочитает, чтобы его фамилия не просто была в списке авторов, но и стояла первой. Кстати, в этом вина не только его, но и сотрудников, которые считают, что для публикации научной статьи нужно иметь именитых соавторов...
- Подобных ситуаций множество; к сожалению, статьи молодого ученого действительно публикуют в хорошем журнале только в соавторстве с шефом... В науке я ценю прежде всего идею. Правильно поставленная задача и четко высказанная идея - это уже решение половины проблемы. Решение же другой ее части во многом зависит от организационной работы. Я всегда уделял ей большое внимание. К примеру, для того или иного исследования требуется год при условии, что я буду заниматься им один, или месяц, если работу будет вести группа. Я всегда выбираю второй вариант, ведь временнoй фактор в науке весьма существенен. Поэтому у меня много публикаций с большим числом соавторов.
- Образно говоря, ученые во всем мире идут в одной шеренге, плечом к плечу?
- Это естественно, потому что развитие науки динамично и стремительно. Очень легко отстать.
- Когда академик Ландау попал в страшную автокатастрофу, ему пришлось несколько месяцев лечиться, а потом он сетовал, что "в физике отстал навсегда". Это так, к слову... Итак, ты считаешь, что современная наука просто не может развиваться, если она не опирается на большую организационную поддержку?
- Безусловно. Я сужу об этом по собственному опыту.
- Особенно после создания Института сильноточной электроники в Томске?
- Конечно. Институт заработал весьма эффективно. Мы получили несколько Государственных премий - свидетельство того, что коллектив находится на передовых рубежах науки. Я работал там с удовольствием и, честно говоря, не собирался идти куда-то "вверх". Однако на деле оказалось, что институт в Томске - это лишь первая ступень. Когда мне предложили возглавить Уральское отделение Академии наук, я согласился. Однако ни на секунду не забывал о научной работе, потому что без нее не представлял и не представляю свою жизнь. В Екатеринбурге вместе со своими учениками и коллегами, которые приехали со мной из Томска, я начал создавать Институт электрофизики, который возглавляю до сих пор. А недавно я "вернулся" в Томск, стал научным руководителем Института сильноточной электроники - там новый молодой директор, один из моих учеников, и ему на первом этапе требуется помощь.
- Оба института хорошо известны в мире, ими можно гордиться?
- Вне всякого сомнения. И тот и другой институт находятся на мировом уровне. Об этом свидетельствуют и международные конференции, в которых участвуют их сотрудники, и международные премии, полученные в последнее время. Кстати, премиями отмечены молодые ученые. Оба института не испытывают "голод на молодых", в отличие от ряда других научных центров и академии в целом. Средний возраст наших сотрудников - около сорока лет, в нынешней ситуации это совсем неплохо. Но главное - наша "продукция". Даже в самое трудное время нам удавалось получать уникальные научные результаты.
- Об этом стоит поговорить подробнее. В последние годы мои коллеги в беседах с академиком Месяцем чаще всего задавали вопросы о положении дел в науке, о работе ВАК, об изменениях в РАН и так далее и явно недостаточно спрашивали о том, чем академик Месяц занимается как исследователь...
- Это нормально, потому что изменения в Академии наук, нормализация ситуации в Высшей аттестационной комиссии - все это интересует общественность...
ГРАНЬ ВТОРАЯ. ЮБИЛЕЙ НА УРАЛЕ
Осенью 2002 года Академия наук России широко и празднично отмечала юбилей Уральского отделения, для чего были все основания. Институты отделения работали эффективно, об этом свидетельствовали отчеты о достижениях РАН, которые появлялись в канун ежегодного Общего собрания академии. Я обратил внимание, что в юбилейном отчете в каждом разделе упоминаются исследования, проведенные уральскими учеными. При встрече с Геннадием Андреевичем я сказал ему об этом:
- Поздравляю с юбилеем! Приятно отметить, что в перечне крупных достижений академии немало работ, выполненных в Институте электрофизики, которым, как известно, руководит академик Месяц ...
- Есть еще один повод для поздравлений. Я имею в виду завершение второй очереди строительства Института электрофизики в Екатеринбурге. Он существует уже 15 лет, но последняя точка поставлена только что. Мы построили самое современное здание, где созданы хорошие условия для работы научных сотрудников, да и в бытовом плане они обеспечены... У института много международных контрактов, немало и российских заказов. Так что институт сейчас на подъеме, члены президиума убедились в этом во время юбилейных торжеств.
- 70-летие Уральского научного центра, который под руководством Геннадия Месяца стал мощным отделением РАН, - это и твой личный праздник?
- Конечно. Получилось так, что преобразование научного центра в Уральское отделение РАН стало последним крупным организационным событием в российской академической науке, и я принимал в нем самое прямое участие. Это было в 1986 году. Урал стал для меня трудной, но прекрасной страницей жизни. Я прожил там 12 лет. За это время появилось не только отделение РАН, но и ряд научных центров: в Екатеринбурге, Перми, Ижевске, Оренбурге, Архангельске, Челябинске. В Сыктывкаре научный центр существовал давно, но только с созданием Уральского отделения у него, образно говоря, открылось "второе дыхание". Мы построили более двадцати институтов, которые поддерживают науку на хорошем уровне. И что очень важно, в них здоровая обстановка - без склок и сведения счетов. Отношение уральцев ко мне и у меня к ним по-прежнему теплое. Я уехал давно, уже пять лет прошло, но нас объединяют воспоминания. Народ там прекрасный, а при хорошем отношении к людям все можно сделать.
- Демидовская премия, как мне кажется, - это своеобразная оценка твоей работы на Урале, некое подведение итогов ...
- В 2002 году премия присуждалась в десятый раз. Моя фамилия была названа членами Ассоциации лауреатов Демидовской премии и Советом попечителей. Я долго сомневался, принимать ли эту премию, советовался с президентом РАН.
- А какие были сомнения?
- Чисто этические, ведь я состою в руководстве Демидовского фонда и был инициатором возрождения премии, отстаивал ее в самые тяжелые годы... Если же говорить об итогах, то институт в Томске я создавал семь лет, и его рождение для меня было чудом. Сегодня Институт сильноточной электроники поднялся до такого уровня, что нередко президент Академии наук приезжает познакомиться с его научными работами. А Институт электрофизики в Екатеринбурге организационно оформился всего за пять дней - столько времени потребовалось, чтобы и руководство академии и правительство приняли соответствующие решения. Разве это не чудо? Тем не менее ситуация с Демидовской премией - особая. Она создана на коммерческой основе - деньги для лауреатов приходится искать... И все-таки премия выжила. Оглядываясь в прошлое десятилетие, я и это воспринимаю как чудо.
- По-моему, чудо еще и в очень высоком уровне самих лауреатов Демидовской премии...
- Безусловно, в подавляющем большинстве лауреатами становились выдающиеся ученые.
- На мой взгляд, работы, удостоенные Демидовской премии, не уступают работам нобелевских лауреатов. Ты с этим согласен?
- Спорить по этому поводу не буду, так как сравнивать их нет смысла. Однако приятно, что лауреату Демидовской премии академику Ж. И. Алферову была присуждена Нобелевская премия. Сам этот факт говорит о многом.
При нашей следующей встрече я спросил о другом:
- Думаю, поддержка Запада не может быть основой существования нашей науки, но именно она стала сейчас главным источником финансирования. Почему?
- К сожалению, должен констатировать: гранты и контракты сегодня суммарно дают столько же средств, сколько и наше государство. Это очень мало. Нужно искать новые пути финансирования. А они очевидны, по крайней мере некоторые из них. Во-первых, науку необходимо избавить от налогов. Если уж государство не может помочь ученым, то пусть, по крайней мере, не забирает у них кровное, не грабит их. Академические институты всегда финансировались государством и поэтому не очень заботились об использовании своих идей и разработок, а их, поверьте, множество, особенно на периферии. Мы много работали для регионов, значит, нужно добиваться, чтобы часть средств на науку выделяли и местные власти. Это не голословное утверждение. Я считаю одним из важных достижений Уральского отделения РАН то, что в бюджете области появилась строка - "наука". Есть она и в бюджетах Перми, Сыктывкара и других областных центров. Местный бюджет - это еще один ручеек финансирования науки... Далее: бесспорно, в наших разработках заинтересованы коммерческие структуры, всевозможные компании, фирмы, концерны. Им нужна конкурентоспособная продукция, а создают ее ученые. Значит, и коммерческие структуры должны думать не только о сегодняшнем дне, они просто обязаны финансировать науку. И, наконец, в самих научных центрах нужно создавать структуры, способные зарабатывать деньги. Сейчас довольно часто рождаются коммерческие фирмы, которые "клянутся ученым в любви", обещают помочь, но потом исчезают. Трудно сочетать творчество и коммерцию, возможно, они вообще несовместимы, но тем не менее пытаться нужно.
- Твой оптимизм базируется на поиске компромисса?
- И на некоторых фактах, которые его вселяют. К примеру, создали мы на Урале Демидовский фонд. Он, по сути, стимулирует развитие науки, но при этом финансируется коммерческими структурами. Демидовская премия, а теперь еще и существенно более весомая премия "Глобальная энергия" - это и признание заслуг и одновременно материальная поддержка исследователя. За рубежом частные фонды вкладывают в науку и культуру огромные средства. К примеру, в США они составляют 140-150 миллиардов долларов в год. Это деньги частного капитала. Их раз в сто больше, чем получает вся наука России. В США - огромное количество разных премий. Ты и сам прекрасно это знаешь, потому что получал их. И меня сия чаша не миновала. А что такое премия? Прежде всего, возможность общения, поездок, контактов. У нас же премии почему-то считаются "ошибкой эпохи застоя". Неверно это. На мой взгляд -глубокое заблуждение!
ГРАНЬ ТРЕТЬЯ. СКОЛЬКО ДЛИТСЯ МГНОВЕНИЕ?
"Остановись, мгновенье, ты прекрасно!" - бросил поэт фразу, стала она крылатой и пошла гулять по миру. А вот как остановить мгновение? И что такое мгновение? Это секунда, тысячная ее доля, а возможно, миллионная или даже миллиардная? Нет ответа...
Может ли быть "прекрасным" фотон, который пролетает сквозь точку пространства? Или поток электронов, рожденный микровзрывом? Или таинственный "эктон", существование которого подсказало воображение? Нет, нелегко поверить "гармонию алгеброй", а потому извечен спор физиков и лириков - одни мыслят образами, другие предпочитают вполне конкретные понятия.
Сегодня мы попытаемся понять, как академик Месяц определяет "мгновение" и почему оно для него "прекрасно".
- То, что мы изучаем и используем, - это проявление очень интересного и неведомого до сей поры явления - электрических разрядов в газе и вакууме. По сути дела - это микровзрывы, которые происходят в объемах, измеряемых микронами, а по времени - продолжаются миллиардные доли секунды. Но это самые настоящие взрывы!
- С чем их можно сравнить, чтобы было понятно?
- Я представляю их как кратеры, подобные тем, что есть на Луне... Эти микроскопические взрывы в определенных условиях возникают и поддерживаются - мы обнаружили, что заряженные частицы испускаются из металла пакетами. Иными словами, металл способен выбрасывать заряженные частицы. Взрывные центры я назвал "эктонами". Оказалось, что существует огромное количество явлений, которые до их открытия нельзя было понять до конца. К примеру, ты включаешь свет в квартире, и он загорается. Но что происходит в этот момент в выключателе? Оказывается, между его контактами возникает "миллиард" взрывов. Подобные явления - а их, повторяю, великое множество - я и пытаюсь понять и объяснить.
- А если конкретнее?
- За последние годы было получено несколько крупных результатов. Первое - это открытие эктонов. О них я написал книгу, которая вышла сразу на русском и английском языках. Второе - новые свойства кремниевых полупроводников при огромных плотностях тока.
- Наука требует последовательных шагов. Без этого трудно понять, как достигаются те или иные рубежи. Когда ты начал выстраивать последовательность своих действий и что было главным?
- Все началось еще в Томском политехническом институте. Меня, как сына репрессированного, выгнали с радиотехнического факультета - он режимный. Случившееся конечно же было для меня трагедией. Но удалось перейти на энергетический факультет. Потом его разделили на два, и я попал на электроэнергетический, где преподавал ректор института профессор Воробьев. Он оказал на меня большое влияние, впрочем, как и на развитие всей науки в Сибири. Закончив институт по специальности "автоматика", я начал заниматься совершенно новым делом, но очень скоро понял, что ничего не смогу сделать, так как никаких исследований в этой области нет. Мне казалось, что я попал в тупик. Но в 1958 году в Томске открылся Институт ядерной физики. Там нужны были новые люди, и меня взяли. Я быстро защитил кандидатскую диссертацию, начал заведовать лабораторией. Появились разнообразные контакты, возможность подбора людей. Затем стал доктором наук. В это время в Томске начали создавать крупный научный центр. Опять совершенно новое дело. Вскоре открылся Институт сильноточной электроники.
- Складывается впечатление, что он появился сам по себе и стал, как считают твои американские коллеги, "лучшим в мире институтом этого профиля" случайно.
- Может быть, создание Института сильноточной электроники - главное в моей жизни. Борьба была жестокая, приходилось преодолевать гигантские трудности, доказывать, что такой институт необходим. Он начал работать в 1976 году, и время, которое прошло с тех пор, убедительно показало, насколько я был прав. А идея создания института впервые возникла в 1968-м. Мы работали неплохо, и из нас решили сделать "мастерскую" по созданию лазеров для зондирования атмосферы. Однако многие понимали, что мы занимаемся совершенно новым научным направлением. Уже было зарегистрировано первое научное открытие, определены оригинальные подходы к созданию импульсной техники, возникли новые методы исследований, и все это было у нас. Мы проникли в принципиально новую область, а лазеры были лишь одним из приложений к нашей работе, кстати, весьма небольшим. Очень крупные ученые, такие, как академик А. М. Прохоров, понимали нас и активно поддерживали. Ну а решающую роль в создании института сыграл Анатолий Петрович Александров, и очень помог секретарь Томского обкома КПСС Егор Кузьмич Лигачев.
- "Прикипело" сердце к тому времени?
- Молодость всегда светла и радужна, а тогда каждому из нас не было и тридцати. Но тем не менее уже были написаны книги, защищены диссертации, появились контакты с международным научным сообществом. Впервые нас пригласили в Париж на конференцию, а потом мы стали ежегодно участвовать в крупнейших международных форумах. Постепенно приходила известность. Книги стали переводить в Англии и США, а потом и в других странах.
- А кто это "мы"?
- Группа молодых ученых, которую я возглавлял. Они и сегодня успешно работают в Томске и Екатеринбурге, среди них много докторов наук. У каждого свои потребности, свои оценки сделанного. Но я убежден, что, если ученый думает не только о научных идеях, но и об организации исследований, о поиске талантливых учеников - причем не только в "рабочее время", но и на отдыхе, перед сном, во время зарядки, - тогда он получает полное удовлетворение от работы. То было время рождения новой отрасли науки, и мы чувствовали, что идем впереди, что мы пионеры. Бесспорно, это доставляло огромное удовлетворение. Ныне наша область занимает одно из ведущих мест в мировой науке - разве этим нельзя гордиться?
- Можно чуть подробнее?
- Сильноточная электроника - это электроника больших мощностей и сильных полей. Мы шли к ней через исследования разряда в вакууме и газе. Нам пришлось создавать новую технику, дающую короткие и мощные импульсы, приборы, способные запечатлеть изменения физических процессов за очень короткие (миллионные и миллиардные доли секунды) промежутки времени. Мы обнаружили не описанное в литературе явление и, отбросив груз старых представлений и традиций, заинтересовались им как реальностью, назвав "взрывной электронной эмиссией". Суть ее такова. Если в металлический катод быстро ввести энергию большой концентрации, то происходит мгновенный переход металла из твердого состояния в плазму и выделяется большой поток электронов - это и есть микровзрыв. Процесс взрыва был известен еще до нас, но его боялись, и многочисленные исследования разных институтов направлялись на то, чтобы его предотвратить. Мы же убедились, что новый вид эмиссии электронов позволяет избавиться от специального нагревания катодов, благодаря чему можно создать надежные управляемые источники мощных электронных пучков, технику больших мощностей. Начался поиск материалов, способных дать наибольшую эмиссию электронов. Наши результаты сразу же нашли применение в технике и в науке. Когда в стране начала развиваться квантовая электроника, мы смогли дать нужные приборы. Следующим шагом было развитие сильноточных ускорителей электронов, затем - термоядерный синтез, исследования в области плазмы и так далее. И если раньше мы занимались интервалами времени, измеряемыми наносекундами (миллиардные доли секунды), то теперь оперируем пикосекундами (тысячными долями от этой величины). Это новое направление развивается в стенах двух наших институтов - в Томске и Екатеринбурге. По сути дела, там сложился единый коллектив. И хотя я уже пять лет нахожусь в Москве, он работает хорошо. Но я регулярно бываю в лабораториях, да и современные средства связи дают возможность неограниченного общения.
- А что может дать это новое направление?
- Сейчас даже трудно очертить те возможности, которые появляются в нашем распоряжении. Во-первых, это колоссальный физический аппарат для исследований очень быстрых процессов. Во-вторых, возможность получать огромные плотности энергии и электронного тока, сверхкороткие рентгеновские и сверхвысокочастотные импульсы, что ведет к созданию принципиально новой техники, в том числе и медицинской. И многое, многое другое, в том числе есть и весьма оригинальные предложения для оборонки. То, что это направление появилось у нас и мы занимаем в нем лидирующие позиции в мире, безусловно, вызывает чувство гордости.
- Это даже не шаг, а рывок вперед!
- Определенные результаты налицо, а потому необходимо все обобщить, чтобы идти вперед осмысленно. Когда занимаешься научной работой, то время как бы сжимается. Ты постоянно в движении: нужно кого-то обогнать, подготовиться к очередной международной конференции, представить новые результаты и так далее. Сделано около сотни кандидатских работ, десятки докторских. В результате родилась новая область науки, связанная с электроникой. Есть квантовая электроника, есть микроэлектроника, и вот теперь появилась электроника больших мощностей. Последние пять лет, что я живу в Москве, по субботам, воскресеньям и праздникам я писал монографию, которая так и называется: "Основы электроники больших мощностей". Я только что ее завершил. Это мой основной труд - почти 700 страниц. Он выйдет сразу на русском и английском языках.
ГРАНЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ИСПЫТАНИЕ "АКАДЕМИЕЙ"
- Последние пять лет в истории Российской академии наук были очень тяжелыми. Как удалось выстоять? Итоги работы по реформированию науки принесли удовлетворение?
- Мое положение на Урале было прочное, надежное, и работа там приносила большое удовлетворение. Вот почему, когда поступило предложение переехать в Москву, я полтора года отказывался. Ничего принципиально нового я получить не мог, так как по своей сути Уральское отделение - это своего рода мини-академия, с отдельным финансированием и другими тонкостями, присущими большой академии. Я слишком долго работал в этой системе, а потому хорошо знал ее. Переезд в Москву означал новый круг хлопот и забот, поэтому я и сопротивлялся. Но так уж я воспитан: если надо, значит, надо... Это и решило все. Первый же разговор с президентом Российская академия наук Ю. С. Осиповым был посвящен ее структурному реформированию. Мы с Юрием Сергеевичем знаем друг друга давно, на многие вещи у нас общие точки зрения, поэтому вместе взялись за создание единой команды, которая была совершенно необходима для той огромной работы, что предстояло сделать.
- А удовлетворение от сделанного есть?
- В целом я удовлетворен работой президиума РАН в последние годы, хотя конечно же можно было бы успеть и больше. Удалось, например, сделать академию более современной, соответствующей нынешней ситуации в стране. Мы повысили зарплату научным работникам, в десятки раз увеличили сбор арендной платы и пустили эти средства на нужды науки, улучшили социальные условия жизни ученых и так далее. Но проблем, как ни странно, меньше не стало. Сейчас мы занимаемся кадрами, поскольку образовался большой разрыв между учеными высшей категории - докторами наук и молодежью. "Прослойка" - сотрудники в возрасте от 30 до 40 лет - слишком тонка, а именно в этом возрасте ученый работает наиболее плодотворно. Проблема возраста научных сотрудников сегодня весьма актуальна. В последние годы молодежь из науки уходила, и это была не только "внешняя" эмиграция, но и "внутренняя". Ученые шли в бизнес, в коммерцию и уже не возвращались. Образовался провал. Если мы сейчас не решим проблему кадров, то уже в недалеком будущем наша наука войдет в жесточайший кризис. В общем, предстоит решать много проблем, и мы ими постоянно занимаемся.
- Значит, сожаления о переезде в Москву нет?
- Честно говоря, иногда мне кажется, что лучше бы я этого не делал, ведь в Екатеринбурге осталась моя душа, Институт электрофизики...
- И еще один вопрос как к председателю Высшей аттестационной комиссии. Удалось ли там переломить ситуацию к лучшему?
- Нам важно было найти компромиссы в "треугольнике": Академия наук - Минобразования и Миннауки.
- ВАК в центре этого "треугольника"?
- Конечно. Это та организация, которая, по сути дела, определяет качество научных кадров. ВАК находится в составе Министерства образования, ее работники получают зарплату там. А президиум Академии наук и экспертные советы - это научная общественность. Назначение председателем ВАК ученого в ранге вице-президента Академии наук дало возможность привлечь к работе выдающихся ученых. Сегодня 37 членов ВАК - это члены Академии наук, причем не только руководители крупных институтов и оборонных предприятий, но и ректоры вузов. Специалистов такой высокой квалификации в ВАК не было никогда. Это во многом определило успех дела.
ГРАНЬ ПЯТАЯ. РАЗМЫШЛЕНИЯ ПО РАЗНЫМ ПОВОДАМ
В наших многочисленных беседах с Геннадием Месяцем чаще всего он комментировал вполне конкретные события, происходящие в Академии наук. Проходило время, и они "растворялись" в прошлом. Возможно, и не нужно к ним возвращаться. Однако многие мысли ученого год от года становятся актуальнее. Это его ответы на некоторые мои вопросы, и именно их я бережно храню.
Итак, "мысли вслух" академика Месяца:
- Кажется, тебе еще не было пятидесяти, когда стал академиком?
- В 49 лет, с третьего захода. Тогда я жил в Томске, у меня был институт, и я считал - все, карьера сделана. Говорил себе: здесь умру, здесь похоронят, может быть, мемориальную доску откроют - все-таки основатель института. Прекрасный коллектив есть, направления работ определены, за границей признали - никаких проблем! Думал, что мне уже ничего не надо. И вдруг вызывают в Москву и говорят: надо возглавить науку Урала. Честно признаюсь: еще до разговора "наверху" я решил, что поеду! Десять лет прошло, как создан Институт сильноточной электроники, но я стою на месте, в том смысле, что уж слишком все спокойно, хорошо, устойчиво. И поэтому в Москве ответил: "Я готов!" Только поставил одно условие: хочу взять с собой человек двадцать сотрудников, аспирантов, чтобы было на кого опереться.
- Согласились "наверху"?
- Конечно. Оказалось, что это очень даже полезно для нашего института: в нем начались застойные процессы. В Екатеринбурге же довольно быстро появился Институт электрофизики, и началась новая работа - укрепление и расширение Уральского отделения. Когда я приехал, там было 14 членов академии, из них более половины - люди очень преклонного возраста. Сегодня в Уральском отделении - 62 члена академии и 40 институтов, а было 12.
- Екатеринбургский период был для тебя более важным, чем предыдущий?
- Мне трудно сказать, какой важнее. Это как правая или левая рука: какая ценнее? Новая область, новое дело, новые люди. Мы взяли для себя в качестве примера модель Сибирского отделения, созданного великим М. А. Лаврентьевым. Он считал базовыми составляющими науки, или, как он говорил, "тремя китами", на которых она стоит, - целевое финансирование, вакансии для ученых и позицию председателя отделения, который, как вице-президент РАН, может самостоятельно решать любые проблемы на любом уровне. Кстати, эти "три кита" у нас все время пытались выбить из-под ног. Но именно они позволили нам сделать неплохой рывок в науке, благодаря тому, что появились новые люди, в том числе и нынешний президент РАН Ю. С. Осипов, которые придерживались тех же взглядов. Прежде всего, президиум нормально, по-человечески отнесся к заслуженным людям, на которых раньше не обращали внимания. Они заняли достойное место в Академии наук. К примеру, Е. И. Аврорин, научный руководитель из Челябинска-70. Доктор наук, выдающийся ученый-атомщик, а его все время "заваливали" на выборах в академию - там свои страсти, московские... Правильно когда-то говорил Келдыш: в академики избирают тех, кто живет в Москве, причем в конкретном районе - вокруг здания президиума. Я никого не хочу обидеть, многие выдающиеся ученые жили и живут здесь, но тем не менее все лучшие силы, что есть на периферии, обязательно надо поддерживать. Не должно быть такого, чтобы вся наука была сосредоточена в столицах - в Москве, Вашингтоне или Париже... Наука не должна иметь отношения к административной власти, чем дальше от нее - тем лучше.
- Иначе и ее захлестнут национальные проблемы?
- К сожалению, отчасти это произошло. В целом в среде ученых все прекрасно понимают: науку можно сохранить лишь в том случае, если она монолитна. В науке не может быть никаких национальных границ. Придите в любую лабораторию США, где работают двадцать человек. Среди них будут два англичанина, три араба, два китайца, индонезиец и так далее. Ученые по своей сути космополиты. Они видят, что делается в мире, и понимают, что взаимосвязаны. Сегодня нельзя работать в вакууме, иначе просто будешь "изобретать велосипед". А у нас - не так. Когда в субъекте Федерации говорят о суверенитете, то в качестве его наполнения или проявления подразумевают, что наука должна принадлежать только данному субъекту. Типичный пример - Башкирия. Там давно существует довольно сильный научный центр, но только пять лет пребывания в составе Уральского отделения РАН качественно его изменили. За этот короткий срок было сделано больше, чем за сорок предыдущих лет. У нас существовала общая научная программа, проводились совместные конференции и советы. Филиалы институтов Башкирии работали, к примеру, в Екатеринбурге. Ученые обогащали друг друга. Сейчас же Академию наук и ее научные центры пытаются превратить в инструмент политической борьбы. Все чаще возникает вопрос: какая из властей должна управлять тем или иным научным центром? А ведь давно известно, и я придерживаюсь того же мнения, - никто! Сами ученые должны управлять наукой, им просто нужно помогать. Но пока идет дележ: кому командовать наукой? Это приведет к тому, что она будет отброшена на десятки лет назад. Недальновидное, твердолобое отношение к науке ведет к ее гибели. Пока могу говорить лишь о единичных примерах такого рода, в целом ситуация нормальная, но не замечать подобные "национальные" тенденции нельзя. Трагедия нашей науки не только в отсутствии финансирования, но и в том, что она стала пешкой в политической игре.
- Мы пока говорили о проблемах, об оправдавшихся надеждах, но ведь были и иллюзии?
- События минувшего десятилетия действительно можно назвать "разбитыми надеждами" или "иллюзиями". Для ученого прежде всего существует понятие "здравый смысл", а все, что происходило в эти годы вокруг нас, ему противоречило. Чтобы там ни говорили, но в Советском Союзе науку активно поддерживали. Самое дорогое в современном мире - не золото, не бриллианты, а научные идеи. Недавно я был в Китае. Уровень науки там, по крайней мере в нашей области, низок. Но за установки и приборы они готовы платить любые деньги, потому что понимают: главное сегодня - новые идеи. Именно ноу-хау помогут сделать быстрый рывок вперед, наладить производство, получить продукт, с которым можно выйти на мировой рынок. А у нас, несмотря на массу деклараций, наука разрушается. Некоторые направления уже погублены. Теоретическая физика практически на нуле - ученые уехали за океан, где их высоко ценят. Многие выбрали такой путь не из-за зарплаты, хотя и это важно, а просто потому, что хотят заниматься наукой. У нас это практически исключено, потому что нет возможности приобретать приборы и оборудование. Вся Академия наук России со всеми ее институтами финансируется сегодня так же, как один обыкновенный университет в США. Уральское отделение РАН имеет столько же средств, сколько лаборатория из 60 человек в штате Южная Каролина. Я понимаю, что у нас разные зарплаты и разные условия жизни, но приборы на мировом рынке стоят одинаково. Да что говорить о приборах! Мы не можем пригласить к себе коллег с Запада, провести конференцию или конгресс. А ведь для ученого самое страшное, когда у него нет возможности поехать на конференцию, пообщаться с коллегами, прочитать о новых работах в журнале.
- Но тем не менее живете?
- Только прошлыми наработками! Раньше накопили "жирок", создали "заделы" - сейчас их тратим. Выживают те, кто вышел на передовые рубежи и успел уйти чуть вперед. И еще спасает то, что лаборатории, которые пользовались авторитетом и завязали хорошие международные контакты, могут сегодня эффективно контактировать с зарубежной наукой. Они не попрошайничают, а сотрудничают на равных, в рамках международного разделения труда. Это абсолютно нормально, и не нужно бояться, что кто-то продает идеи и научные результаты. За контракты с фирмами, за финансирование той или иной научной работы борются все лаборатории мира. Так почему наши ученые должны стоять в стороне, особенно, если они добились лучших результатов в той или иной области! Кто осуждает ученых, говорит, что они якобы "продают" идеи, тот, по сути, вводит людей в заблуждение.
- Это говорят те, у кого никто ничего не покупает.
- Скорее, кто не способен что-либо сделать в науке. Наше трудное время - это еще и время выбора, выяснения "кто есть кто". У настоящего исследователя есть возможность выиграть грант и тем самым продолжить свою работу. И не надо от нее отказываться, даже при низкой оплате труда - сегодня это важно для выживания науки. Американцы, к примеру, не будут просто так давать нам деньги, они заинтересованы в результатах. Но и мы - тоже! Нужно отвыкать от мысли, что нам обязаны помогать, - такого не будет. Только взаимная заинтересованность, общая выгода смогут продвинуть дело. В мире не может быть ничего прочного без взаимного интереса. "Подачки" из разных фондов - это оттягивание "смерти", поэтому необходимо учиться жить в новых условиях. В спорах с коллегами из США я всегда приводил такой пример. Стоит человек на берегу реки. Ему нужно перебраться на другую сторону. Есть два способа: первый - научить его плавать, второй - взять лодку и перевезти. Если человек научится плавать, он доберется до другого берега, да и назад сможет приплыть. А если его перевезти на лодке, то он уже никогда не вернется, или его нужно будет перевозить туда-сюда.
- И давно ты научился так плавать?
- По-моему, с рождения...
Фото В. Губарева и С. Новикова.
