Туманный «мятеж» (6—7 июля 1918 года, Москва)
Доктор исторических наук Генрих Иоффе
Падение монархии, открыв России новые государственные и социальные перспективы, не могло не углубить в её партиях разномыслий и разногласий.
Левые эсеры. Кто они?
Падение монархии, открыв России новые государственные и социальные перспективы, не могло не углубить в её партиях разномыслий и разногласий, существовавших и до Февральской революции. В самой многочисленной партии — крестьянской партии социалистов-революционеров (эсеров, ПСР) — расширилось и значительно активизировалось левое крыло. Выявились и его лидеры. Казалось бы, «леваки» в революционное движение должны были бы рекрутироваться, прежде всего, из нижних, наиболее подавляемых слоёв общества. Но нет, они, в основном, были выходцами из состоятельных, интеллигентских кругов: чиновничества, дворянства. Почти все учились в университетах, что открывало им немалые перспективы.
Легендарная, можно сказать, символическая фигура лидера левых эсеров, Мария Спиридонова — дочь чиновника, окончила гимназию. И сразу же примкнула к тамбовской «Боевой организации» эсеров. В январе 1906 года в Борисоглебске, на вокзале, она совершила покушение на высокопоставленного чиновника Тамбовского губернаторства Г. Н. Луженовского, который возглавлял жестокие карательные экспедиции против бунтовавших крестьян, и смертельно ранила его. Тут же она пыталась застрелиться, её схватили казаки и жандармы, подвергли надругательствам, жестоко избили. Военно-окружной суд приговорил Спиридонову к смертной казни, но дело получило такой большой общественный резонанс, что смертный приговор ей заменили вечной каторгой… А двое — полицейский Жданов и казачий офицер Аврамов, особенно измывавшиеся над Спиридоновой во время задержания, не ушли от расплаты: они были выслежены тамбовскими боевиками и убиты...
Кроме Спиридоновой, руководящие роли у левых эсеров играли Б. Д. Камков, В. А. Карелин, А. Л. Колегаев, И. А. Майоров, П. П. Прошьян, А. М. Устинов, И. З. Штейнберг и некоторые другие. Борис Камков — сын врача, Владимир Карелин — из дворян, юрист и журналист, Андрей Колегаев — сын ссыльного народовольца, учился в Харьковском и Парижском университетах, Прош Прошьян — сын известного писателя и общественного деятеля, Алексей Устинов — дворянин, его отец — богатый помещик, Исаак Штейнберг — из семьи предпринимателя, учился в Московском университете. Только Илья Майоров происходил из крестьян, но и он был студентом Казанского университета.
И вот все они пошли в революцию, прошли тюрьмы, ссылки, каторги, изгнания... Почему, зачем?
На этот вопрос в наше сугубо практичное время ответить не так-то легко. Причин много. Но, пожалуй, основная заключается в том, что в эпоху, о которой идёт речь, значительная часть интеллигенции пребывала в неколебимом убеждении: прогресс страны и всего общества может быть достигнут посредством социально-политической перемены её государственного строя, осуществлённой ею, интеллигенцией. Для этого она должна прийти к власти. Но характер этой власти разными партиями мыслился по-разному. И Февральская революция, освободившая одних революционеров из тюрем и ссылок, вернувшая других из эмиграции, открыла широкое поле острейшей политической борьбы. В этой борьбе левые эсеры порвали с ЦК партии социалистов-революционеров.
Рассматривая совершившуюся в феврале—марте революцию как буржуазную, левые эсеры проводили идею дальнейшего развития революции и доведения её до социалистической. Поэтому они осудили Временное правительство (как буржуазное), считали необходимым переход власти к Советам, требовали прекращения войны (как империалистической) и настаивали на немедленном проведении аграрной реформы в пользу крестьян. Такая политическая позиция сближала левых эсеров с большевиками. Пожалуй, единственное серьёзное расхождение заключалось в их отношении к другим революционно-демократическим партиям. Левые эсеры были за коалицию и высказывались за создание так называемого однородного социалистического правительства, в то время как большевики коалицию с другими партиями практически отвергали. Впрочем, этот вопрос тогда касался будущего и не препятствовал блокированию левых эсеров с большевиками — весь предоктябрьский период они шли рука об руку.
Левые эсеры полностью разделяли идею вооружённого переворота и свержения Временного правительства. Они вошли в Военно-революционный комитет и принимали активное участие в самом восстании. «В Октябрьской революции мы шли вместе с вами — большевиками», — писала позднее М. А. Спиридонова. «Мы были бы плохими социалистами и революционерами... если бы в октябрьские дни мы не были в рядах восставших», — говорил левый эсер В. С. Абрамов. И на проходившем 25—27 октября 1917 года II съезде Советов они остались с большевиками, в отличие от делегатов других социалистических партий, ушедших со съезда в знак протеста против восстания.
Левые эсеры вошли во ВЦИК, а через некоторое время согласились войти и в Совнарком, не настаивая на своей формуле создания «однородного социалистического правительства». А. Л. Колегаев стал наркомом земледелия, И. З. Штейнберг — юстиции, В. Е. Трутовский — местного самоуправления, П. П. Прошьян — почт и телеграфа, В. А. Карелин и В. А. Алгасов стали наркомами без портфеля. Не обошли левые эсеры и созданную в конце 1917 года ВЧК. Заместителями Ф. Э. Дзержинского были назначены левые эсеры В. А. Александрович и Г. Д. Закс.
Факт тесного сотрудничества левых эсеров с большевиками сыграл важнейшую роль в победе Октября. Благодаря левым эсерам большевики укреплялись в деревне, преодолели сопротивление меньшевиков и правых эсеров, парализовали деятельность Учредительного собрания, никогда бы не подписавшего Брестский мир. Не будет преувеличением сказать, что без союза с левыми эсерами большевики вряд ли смогли бы продержаться у власти.
В конце 1917 года фракция левых эсеров за свой «большевизм» была исключена из партии социалистов-революционеров. Но это, пожалуй, придало им бoльшую политическую значимость. Они создали свой ЦК и новые местные организации, активизировали работу во ВЦИКе, где их Крестьянский отдел фактически контролировал деревню, и значительно увеличили своё присутствие в ВЧК. Важно и то, что в отношениях с большевиками левые эсеры, отныне как легальная и к тому же правящая партия, могли занимать по разным вопросам более устойчивые и нередко критические позиции.
Но то были «медовые месяцы». Начиная с марта 1918 года, отношения между левыми эсерами и большевиками стали меняться. Обозначились существенные расхождения.
К весне 1918 года в стране сложилось тяжелейшее продовольственное положение. Большевики издали Декрет о продовольственной диктатуре. В деревню за хлебом для городов и армии двинулись рабочие продотряды, в самих деревнях создавались так называемые комбеды (комитеты бедноты). Продотряды, куда в немалом числе попадали и уголовные элементы, не гнушались грабежами и насилием вплоть до расстрелов. Комбеды же просто разжигали в деревне ожесточение и войну. Могли ли левые эсеры, которые ратовали за то, чтобы решить земельный вопрос, передав землю крестьянам, поддержать подобные меры?
Позднее и сам Ленин признал, что в подходе к крестьянству большевики «погрешили чрезвычайно».
К расхождению в крестьянском и продовольственном вопросе добавилось отношение левых эсеров к Брестскому миру, сепаратно заключённому большевиками с Германией. Левоэсеровская фракция ВЦИК вместе с большевистской фракцией «левых коммунистов» (А. С. Бубнов, Н. И. Бухарин, М. С. Урицкий, А. М. Коллонтай и другие), несогласной с ленинской политикой Брестского мира, выступили против неё. Они отвергли формулу Ленина, согласно которой «Брест» «станет для Советской власти необходимой «передышкой». По их убеждению Брестский мир — недопустимая для революции сделка с германским империализмом, которая будет душить русскую, а в перспективе и мировую революции. На IV съезде Советов (март 1918 года) левые эсеры проголосовали против ратификации Брестского мира и в знак протеста против него вышли из Совнаркома.
Вообще левые эсеры считали, что большевики, добившись власти, стали «тормозить революцию», думать не столько о дальнейших революционных преобразованиях, сколько об укреплении своей государственности. Ленин капитулировал, — настаивала Спиридонова, — встал на путь соглашательства. Отсюда, по её мнению, — не политика социализации промышленности и земли, а фактически — государственной капитализации, для чего привлекались буржуазные «спецы», армия создавалась не на революционных, а почти на традиционных основах и т. д.
Почему, как это случилось, что большевики и левые эсеры, эти партии «близнецы-братья», разошлись и стали противниками?
Позднее, будучи арестованной большевиками, Спиридонова писала в адресованном им «Открытом письме…»: «Что, что сделали вы с нашей великой революцией, освящённой такими невероятными страданиями народа?! Я спрашиваю вас... Ваша политика стала каким-то сплошным надувательством трудящихся...».
Левые же эсеры рассчитывали идти по революционному пути дальше, дальше, дальше... Вплоть до мировой революции. Однако что они могли и должны были делать конкретно? Ведь, несмотря на уход из Сов-наркома, левые эсеры оставались во всех учреждениях и коллегиях народных комиссаратов. Уйти и оттуда? Это, по меньшей мере, привело бы их к политической изоляции. А задача, которую они перед собой поставили, формулировалась как «выпрямление общей линии советской политики». Но что значило «выпрямление»? До каких граней оно могло дойти? И, самое главное, — как прореагировали бы на это большевики? Ведь они могли воспринять требование «выпрямления» как выступление, даже как восстание, мятеж против их власти, и воспользоваться им как предлогом для разгрома их партии, — партии левых эсеров…
В левоэсеровских кругах вызрела мысль разрыва Брестского мира, который, по убеждению левых эсеров, был главным рычагом, сбивавшим Россию, а в перспективе и другие страны, с пути социалистической революции. Они предполагали соглашению с германским империализмом противопоставить революционную идею восстания против иностранной буржуазии, идею партизанской и гражданской войны против оккупантов и угнетателей, пока «не подоспеют революции в Германии, Австрии и других странах». Эта идея может показаться, по меньшей мере, наивной сегодня, но не тогда. Тогда её воспринимали многие. А к тому же весна и особенно лето 1918 года были, пожалуй, худшим временем для большевиков. Их престиж падал, и, напротив, как бы сейчас сказали, рейтинг левых эсеров возрастал.
10 июня ВЦИК принял решение о созыве V Всероссийского съезда Советов.
Левые эсеры рассчитывали получить на съезде равное с большевиками или даже большее, чем они, число голосов и, используя это, осуществить своё намерение. Но, предоставив городским Советам в сравнении с крестьянскими несопоставимый перевес по числу мест (плюс разного рода махинации), большевики, как выразилась левая эсерка Е. А. Измайлович, «сотворили чудо»: получили огромное преимущество. Однако левые эсеры, вероятно, рассчитывали на поддержку тех большевиков, которые, составляя фракцию левых коммунистов, выступали против ленинской «передышки» и за разрыв Брестского мира. Но левые эсеры не были бы эсерами, если бы ограничивались лишь сферой политической деятельности. Их оружием был ещё и террор...
Убийство Мирбаха
Германское посольство прибыло в Москву 24 апреля 1918 года. Возглавлял его граф Вильгельм фон Мирбах, выходец из древнего прибалтийского дворянства. Небезынтересно отметить, что в XVIII — начале XX веков некоторые из рода Мирбахов находились на русской службе, причём, в высоких, генеральских чинах.
Вильгельм фон Мирбах до войны был советником Германского посольства в Петербурге. Перед направлением в Россию он — посол в Швейцарии. В одном из своих донесений Мирбах так излагал первые впечатления о Москве: «Москва — священный город, символ царской власти, святыня православной церкви — в руках большевиков стала символом самого вопиющего нарушения вкуса и стиля... На улицах жизнь бьёт ключом, но впечатление, что они населены только пролетариатом». А сотрудник посольства Карл фон Ботмер записал в дневнике: «В городе спокойно, если не считать случающихся довольно часто, в основном ночью, перестрелок и грабежей».
Германское посольство разместилось в резиденции бывшего сахарного короля Берга в Денежном переулке (ныне ул. Веснина, дом 5). Пока сотрудники обустраивались в многочисленных комнатах и залах, готовили издание газеты «Мир» на русском языке, подошло время начала V Всероссийского съезда Советов.
Съезд открылся 4 июля в Большом театре. Присутствовало 1164 делегата, из них: 773 большевика и 353 левых эсера. Отдельные делегаты представляли несколько других, мелких партий. Съезд открыл председатель ВЦИК Я. М. Свердлов.
Этот день и следующий, 5 июля, были отмечены острейшей дискуссией, порой грубой перебранкой, между левыми эсерами и большевиками. Со стороны левых эсеров то и дело раздавались крики: «Долой Брест!», «Долой Мирбаха!», «Долой немецких прислужников и лакеев!», «Мы эти ваши комбеды и продотряды выбросим из деревень за шиворот!». Присутствовавший на съезде фон Ботмер записал в дневнике: «Эсеры уже выступили с бурными речами против Германии, потребовали даже объявления войны... В речах Спиридоновой, Карелина, Камкова и других звучали угрозы, раздавались оскорбления, сопровождавшиеся угрожающей жестикуляцией». Но Ленин, Свердлов, их многочисленные сторонники стояли неколебимо. Выступая, Ленин прямо заявил, что если левые эсеры не желают считаться с политикой большинства, то есть с политикой Бреста, то «скатертью им дорога». «Мы… не пожалеем об этом ни на одну минуту. Те социалисты, которые уходят в такую минуту... те враги народа». Ленин сказал то, что думал. Левые эсеры помогли большевикам взять власть в Октябре и укрепить её. «Мавр сделал своё дело, мавр может уходить». Левым эсерам становилось ясно, что воспользоваться трибуной съезда, чтобы изменить политику ленинского Совнаркома, им не удастся. За большевиками большинство. И тогда...
7 июля, дневник фон Ботмера: «Убит граф Мирбах! Это для всех нас трагическое событие, политические последствия которого для Германии и России оценить пока невозможно. Произошло это вчера в 3 часа».
Как и кем было совершено покушение на германского посла графа Вильгельма фон Мирбаха, без труда выяснили в тот же день, 6 июля. Дело в том, что убегая из германского посольства после совершения теракта, террористы в страшной спешке или волнении оставили на столе портфель, в котором среди других документов находились удостоверения с их именами. Да и во время разговора террористов с послом в комнате присутствовали два сотрудника посольства: первый советник Курт Рицлер и военный атташе Леонгард Мюллер.
Теракт, закончившийся убийством посла, совершили Я. Г. Блюмкин, левый эсер, заведовавший в ВЧК «отделом по борьбе с немецким шпионажем», и бывший фотограф этого отдела, член Ревтрибунала, тоже левый эсер Н. А. Андреев. О Якове Блюмкине известно много, даже очень много. Он родился в 1898 году в местечке Сосница Черниговской губернии в семье приказчика. Перебрался в Одессу, где его, юнца с явно авантюрным складом характера, закрутила-завертела революционная среда. Он примкнул к эсерам, потом к левым эсерам, и это они его, двадцатилетнего мальчишку, направили в ВЧК. Там он вскоре стал ни много ни мало заведующим отделом по борьбе с немецким шпионажем. Человек, умеющий проникать в различные общественные круги, Блюмкин, сам пописывавший стишки, был близок с многими поэтами: Маяковским, Есениным, Мандельштамом, Гумилёвым и другими, был «своим» в широко известном в Москве «Кафе поэтов». Об Н. А. Андрееве же почти ничего неизвестно. Есть слух, что он скончался от тифа.
В этом тандеме «первую скрипку» играл Блюмкин. У него «в разработке» находился некий Роберт Мирбах, обрусевший немец (или австриец), работавший каким-то хозяйственником в Смольном. Но по чекистской версии Блюмкина, этот человек был «преобразован» в арестованного австрийского военнопленного, а главное — в племянника германского посла Вильгельма фон Мирбаха. Такое «преобразование» нужно было Блюмкину на случай необходимости какого-либо шантажа германского посла. И вот теперь этому «делу» был дан ход...
На мандате, якобы уполномачивающем Блюмкина и Андреева «войти в переговоры с господином германским послом в Российской республике, по поводу дела, имеющего отношение к господину послу», Блюмкин подделал подписи председателя ВЧК Ф. Э. Дзержинского и его заместителя И. К. Ксенофонтова. Другой заместитель Дзержинского, левый эсер В. А. Александрович поставил на этом удостоверении печать, впрочем, не подозревая о плане своих соратников.
С поддельными удостоверениями, револьверами и двумя бомбами Блюмкин и Андреев на машине (за рулём был матрос из отряда ВЧК) прибыли в Германское посольство. Встретившие их Рицлер и Мюллер заявили, что посол Мирбах не принимает и поручил им выслушать любое, даже секретное, дело, но визитёры упрямо настаивали на встрече с послом. На своё несчастье Мирбах почему-то согласился и вышел к чекистам.
Выслушав «дело» своего «племянника», обвиняемого Ревтрибуналом в шпионаже, Вильгельм фон Мирбах сухо ответил, что упоминаемого человека он лично не знает, дело это его не интересует и ответ будет дан обычным порядком через комиссариат иностранных дел.
— А вы знаете, что ждёт этого человека в Ревтрибунале? — спросил Блюмкин. — Вот что!
С этими словами он выхватил револьвер и стал стрелять в Мирбаха, Рицлера и Мюллера. Немецких дипломатов и стрелявшего разделял только мраморный столик, тем не менее, Блюмкин раз за разом промахивался. Рицлер и Мюллер инстинктивно упали на пол, а Мирбах бросился к двери в другую комнату. Тут его и настигла пуля из револьвера Андреева. Он же швырнул в уже упавшего Мирбаха обе бомбы, одна из которых не взорвалась.
В начавшейся суматохе — в приёмной был народ — Блюмкин и Андреев выскочили из здания, перемахнули через ограду, причём Блюмкин, прыгая, зацепился за ограду, повредил ногу и был ранен в ту же ногу выстрелом охранника. Машина, на которой Блюмкин и Андреев приехали, стояла наготове…
Они мчались в Трёхсвятительский переулок. Там в доме № 1 находился штаб Боевого отряда ВЧК, в большинстве своём левых эсеров и частично анархистов. Командовал отрядом двадцатишестилетний матрос Дмитрий Попов, сам левый эсер. В штабе Блюмкина побрили, постригли и переправили в ближайший лазарет. Андреев, которому, собственно и принадлежали «лавры» убийцы посла Мирбаха, исчез...
Через некоторое время в штаб Боевого отряда ВЧК прибыл Дзержинский в сопровождении двух чекистов. Там он застал Спиридонову, Прошьяна, Камкова, Карелина и ещё нескольких членов левоэсеровского ЦК. Дзержинский потребовал выдачи Блюмкина и Андреева, но кончилось тем, что поповцы арестовали его самого.
Ясно, что одни Блюмкин с Андреевым совершить покушение на графа фон Мирбаха не могли. Кто же стоял за их спиной? Казалось бы, ответ ясен: те, кому политически было выгодно убийство германского посла, а это ЦК партии левых эсеров. Но оказывается, не всё так однозначно. Левые эсеры не могли, конечно, не учитывать, что V Всероссийский cъезд Советов большинством голосов отвергнет их требование разрыва Брестского мира. И 24 июня левоэсеровский ЦК принял резолюцию, в соответствии с которой предусматривалось проведение нескольких терактов против высших германских представителей, однако никаких конкретных имён не указывалось. А относительно времени осуществления терактов отмечалось, что оно будет определено «на следующем заседании ЦК». Левые эсеры, по-видимому, выжидали. Можно вполне предположить, что когда уже в первый день работы съезда, 4 июля, выяснилось, что большевистское большинство не допустит разрыва Брестского мира, в ЦК левых эсеров обратились к резолюции 24 июня.
Позднее Яков Блюмкин показал: вечером 4 июля его пригласил «один член ЦК левых эсеров» (имени он не назвал, некоторые историки полагают, что это был Прошьян) и сказал, что решено убить Мирбаха; тем самым, поставив Совнарком перед совершившимся фактом вероятного разрыва Брестского мира, вынудить его к «борьбе за мировую революцию». Однако до 6 июля, то есть до дня убийства Мирбаха, левоэсеровский ЦК заседаний не проводил. Выходит, тот «член ЦК», который «давал задание» Блюмкину, действовал либо от своего имени, либо, что скорее всего, по поручению группы наиболее непримиримых, агрессивных членов ЦК (не исключено, что и примкнувших к ней некоторых «левых коммунистов»). Впрочем, существуют и другие версии. Тот же Блюмкин впоследствии показывал, что указание об убийстве Мирбаха давала Спиридонова якобы от имени ЦК. Это, по крайней мере, сомнительно. В ЦК левых эсеров не могли не понимать, что, взяв ответственность за теракт против Мирбаха на себя, они развяжут руки большевикам для прямых противолевоэсеровских действий.
Но кто бы в действительности ни организовал убийство графа фон Мирбаха, оно не способствовало осуществлению цели партии левых эсеров: «выпрямлению» линии Совнаркома в его внутренней и внешней политике. Германское правительство не посчитало необходимой расплатой за убийство своего посла возобновление войны с Советской Россией. В Берлине понимали: в случае свержения большевиков, к власти наверняка придут правые силы, враждебные Германии, и война на Русском фронте будет возобновлена.
Большевики заклеймили убийство Мирбаха как начало левоэсеровского мятежа с целью свержения Советской власти.
Сознавали ли Ленин и его сподвижники, что такой задачи левые эсеры перед собой не ставили и ставить не могли? Потому что были революционерами «до мозга костей» и понимали: свержение власти большевиков облегчит дорогу контрреволюции. 6 июля в Ярославле вспыхнуло антисоветское восстание, руководимое Борисом Савинковым, который был связан с Добровольческой армией (на Дону) генералов М. В. Алексеева и Л. Г. Корнилова. Убийством Мирбаха левые эсеры как раз давали большевикам прямой повод призвать к немедленной ликвидации «мятежа... новых слуг белогвардейских замыслов», по выражению Ленина.
И 6 июля в фойе Большого театра большевики фактически арестовали всю левоэсеровскую фракцию съезда — почти 400 человек. Её члены даже не знали, что собственно происходит, не знали об убийстве Мирбаха… Узнали к вечеру, когда в театр из Трёхсвятительского «для поддержания духа» пришла Мария Спиридонова… Рассказывали, будто поднявшись на трибуну, в возбуждении она выкрикивала: «Эй, слушай, Земля! Русский народ свободен от Мирбаха!» Между тем, всю левоэсеровскую охрану убрали. Театр был окружён латышскими стрелками и броневиками. В полумраке арестованные делегаты произносили речи, пели «Интернационал»… Утром 7 июля приехал Л. Б. Каменев. Члены левоэсеровской фракции потребовали освобождения, но Каменев ответил, что все задержанные — уже «не фракция, а члены партии, поднявшей мятеж против Советской власти». И их стали выводить из Большого театра…
Но Ленин и совнаркомовцы всё же опасались, что левоэсеровский Боевой отряд Попова предпримет какие-то попытки освобождения своих однопартийцев. Может быть, слышали как Дмитрий Попов (подогретый спиртным, за ним этот грех водился) грозился «за Марусю (Спиридонову) снести хоть пол-Кремля»...
Отряд Попова насчитывал более 500 человек, располагал 8 орудиями, 64 пулемётами, несколькими бронемашинами. Эти силы вряд ли могли противостоять большевистским, но если бы левые эсеры находились в состоянии мятежа, отряд Попова должен был бы действовать совсем не так, как он действовал, а, фактически, бездействовал.
Разгром Боевого отряда Попова Ленин поручил командиру латышской дивизии И. И. Вацетису. Планировалось, что Боевой отряд будет атакован в своём штабе в Трёхсвятительском переулке уже к утру, но в ночь с 6-го на 7-е июля на Москву обрушился ливень с сильной грозой, и ранним утром 7-го город оказался в непроницаемом тумане. Пришлось ждать его рассеяния, а затем артиллерийская батарея, подтянутая «вплотную» к цели, открыла огонь. Поповцы пытались сопротивляться, затем вступить в переговоры — не получилось... Через день Троцкий объявил: партия левых эсеров «совершила окончательное политическое самоубийство и уже не может воскреснуть».
***
В июле 1918 года большевики смели со своей дороги последнюю партию, и с этого времени власть в Советской России стала однопартийной. Страна двинулась вперёд неизведанными путями, освещаемыми фонарём Ленина. И вот судьбы левых эсеров — тех, кто думал посвятить жизнь благу народа.
Заместителя Дзержинского по ВЧК
В. А. Александровича расстреляли уже в июле 1918 года, Д. И. Попова — в 1921 году. Все члены левоэсеровского ЦК, кроме П. П. Прошьяна, умершего в 1918 году, были расстреляны в годы сталинских репрессий.
«Главный герой» Яков Блюмкин после убийства Мирбаха бежал на Украину, под разными именами (Исаев, Макс, Владимиров и др.) воевал на разных фронтах гражданской войны, в 1919 году явился с повинной в ВЧК и за убийство Мирбаха был приговорён к расстрелу, но благодаря заступничеству Дзержинского и Троцкого амнистирован. В 1920-х годах — сотрудник ИНО ОГПУ, вёл разведывательную работу в странах Центральной Азии. В 1929 году в Турции встречался с Троцким, высланным из СССР, был выслежен, предан суду и расстрелян.
Мария Спиридонова... Большую часть жизни эта женщина провела на царской каторге и в советских тюрьмах. Её то выпускали, то арестовывали вновь. Из 57 отмеренных ей лет она лишь 25 провела на свободе. В январе 1938-го Военная коллегия Верховного суда СССР за контрреволюционную и террористическую деятельность приговорила её к 25 годам заключения. Она отбывала этот срок в Ярославской, а затем в Орловской тюрьме. В сентябре 1941 года к Орлу приблизились немецкие войска. Заключённым Орловской тюрьмы — их было 157 человек — предъявили обвинение: «ведение пораженческой агитации и попытки подготовить побеги для возобновления подрывной работы», и 11 сентября 1941 года все были расстреляны в Медведковском лесу. В том числе и Мария Спиридонова.
Из доклада совета народных комиссаров 5 июля
На V всероссийском съезде советов рабочих, крестьянских, солдатских и красноармейских депутатов (Москва, 4—10 июля 1918 г.)*
Товарищи, позвольте мне, несмотря на то, что речь предыдущего оратора** местами была чрезвычайно возбуждённой, предложить вам свой доклад от имени Совета Народных Комиссаров в общем порядке, касаясь главных принципиальных вопросов, как они этого заслуживают, и не вдаваться в ту полемику, которой так желал бы предыдущий оратор и от которой я, конечно, полностью отказываться не собираюсь. Товарищи, вы знаете, что со времени последнего съезда главным фактором, определившим наше положение, изменившим нашу политику и определившим нашу тактику и отношение с некоторыми другими партиями в России, был Брестский договор. Вы помните, что на прошлом съезде нам бросалось так много упреков, сыпалось на нас так много обвинений и раздавалось так много голосов по поводу того, что пресловутая передышка России не поможет, что союз международного империализма всё равно заключён и что практически отступление, к которому мы ведём, ни к чему привести не может. Этот основной фактор определил собою всё положение и капиталистических государств, и на этом факторе, естественно, приходится остановиться. Я думаю, товарищи, что после истёкших 3 с половиной месяцев становится совершенно бесспорным, что, несмотря на упрёки и обвинения, мы были правы. Мы можем сказать, что пролетариат и крестьяне, которые не эксплуатируют других и не наживаются на народном голоде, все они стоят безусловно за нас и, во всяком случае, против тех неразумных, кто втягивает их в войну и желает разорвать Брестский договор. (Шум.)
Девять десятых стоят за нас, и, чем яснее вырисовывается положение, тем более бесспорно, что сейчас, когда западноевропейские империалистические партии, две главные империалистические группы находятся в смертельной схватке между собою, когда они с каждым месяцем, с каждой неделей, с каждым днём всё ближе и ближе толкают друг друга к пропасти, очертания которой мы ясно видим, в такой момент для нас особенно ясна правильность нашей тактики, — это особенно хорошо знают и чувствуют те, кто войну пережил, кто войну видал, кто о войне говорит не в лёгких фразах. Для нас особенно ясно, что, пока каждая из групп сильнее нас и пока тот основной перелом, который позволит рабочим и трудящемуся народу России воспользоваться результатами революции, оправиться от нанесённого удара и подняться во весь рост, так, чтобы создать новую организованную, дисциплинированную армию, на новых началах её построить, чтобы мы могли не на словах, а на деле... (шумные аплодисменты слева, возглас справа: «Керенский!»), пока этот перелом ещё не пришёл, мы должны ждать. Поэтому, чем глубже спуститься в народные массы, чем ближе подойти к рабочим фабрик и заводов и трудящемуся крестьянству, не эксплуатирующему наёмного труда, не защищающему спекулянтских интересов кулака, прячущего свой хлеб и боящегося продовольственной диктатуры, тем вернее можно сказать, что и там мы встретим и встречаем, и теперь, с полным убеждением можно сказать, что встретили полное сочувствие и единодушие. Да, сейчас против этих врагов — империалистов народ воевать не хочет, не может и не будет, как бы люди по бессознательности, в увлечении фразами, ни толкали его на эту войну, какими бы они словами ни прикрывались. Да, товарищи, кто теперь прямо или косвенно, открыто или прикрыто, толкует о войне, кто кричит против брестской петли, тот не видит, что петлю на шею рабочим и крестьянам в России накидывают господа Керенский и помещики, капиталисты и кулаки... (Голос: «Мирбах!». Шум.) Как бы на любом собрании они ни кричали, их дело безнадёжно в народе! (Аплодисменты. Шум.)
Меня нисколько не удивляет, что в таком положении, в каком эти люди оказались, только и остаётся, что отвечать криками, истериками, руганью и дикими выходками (аплодисменты), когда нет других доводов... (Голос: «Есть доводы!». Шум.)
Девяносто девять сотых русских солдат знает, каких невероятных мук стоило одолеть войну. Они знают, что для того, чтобы построить войну на новом социалистическом и экономическом базисе (возгласы: «Мирбах не позволит!»), нужны невероятные усилия, надо было одолеть войну разбойничью. Они, зная, что бешеные силы империализма продолжают бороться, находясь уже три месяца, протекших со времени предыдущего съезда, на несколько шагов ближе к пропасти, — они не войдут в эту войну. После того, как мы исполнили свой долг перед всеми народами, поняв значение декларации мира и доведя это значение через нашу брестскую делегацию, с т. Троцким во главе, до сведения рабочих всех стран, когда мы открыто предложили честный демократический мир, это предложение было сорвано злобствующей буржуазией всех стран. Наше положение не может быть иное, как дожидаться, и народ дождётся того, что эти бешеные группы империалистов, сейчас ещё сильные, свалятся в ту пропасть, к которой они теперь подходят, — это все видят... (Аплодисменты.) Это все видят, кто не закрывает себе нарочно глаз. Эта пропасть за три с половиной месяца, когда обезумевшая империалистическая партия стоит за то, чтобы тянуть войну, несомненно, подошла ближе. Мы знаем, чувствуем и осязаем, что сейчас мы ещё не готовы к войне, это говорят солдаты, воины, испытавшие войну на деле, а те крики, которые призывают скинуть брестскую петлю теперь, идут от меньшевиков, правых эсеров и сторонников Керенского, кадетов. Вы знаете, где остались сторонники помещиков, капиталистов, где остались прихвостни правых эсеров, кадетов. В том лагере речи левых эсеров, которые также клонятся к войне, будут покрыты громкими аплодисментами. Левые эсеры, как указали предыдущие ораторы, попали в неприятное положение: шли в комнату, попали в другую. (Аплодисменты.)
Мы знаем, что великая революция поднимается самой народной толпой из своей глубины, что на это надо месяцы и годы, и мы не удивляемся, что партия левых эсеров за время революции пережила невероятные колебания. Здесь Троцкий говорил об этих колебаниях, и мне остаётся добавить, что 26 октября, когда мы пригласили товарищей левых эсеров в состав правительства, они отказались, и когда Краснов стоял у ворот Петрограда, они не были с нами, а следовательно, вышло так, что они помогали не нам, а Краснову. Мы не удивляемся этим колебаниям, да, эта партия пережила очень многое. Но, товарищи, есть же мера на всё.
Мы знаем, что революция есть такая штука, которая изучается опытом и практикой, что только тогда революция становится революцией, когда десятки миллионов людей в единодушном порыве поднялись как один. (Аплодисменты, заглушающие речь Ленина, крики: «Да здравствуют Советы!».) Эта борьба, поднимающая нас к новой жизни, начата 115 миллионами людей: надо к этой великой борьбе присматриваться с глубочайшей серьёзностью. (Бурные аплодисменты.) В октябре, когда основалась Советская власть, 26 октября 1917 года, когда... (шум, крики, аплодисменты) наша партия и её представители в ЦИК предложили партии левых эсеров войти в правительство, — она отказалась. В тот момент, когда левые эсеры отказались войти в наше правительство, они были не с нами, а против нас. (Шум на скамьях левых эсеров.) Мне очень неприятно, что пришлось сказать нечто такое, что вам не понравилось. (Шум справа усиливается.) Но что делать? Если казачий генерал Краснов... (Шум, крики не дают продолжать речи.) Когда 26 октября вы колебались, сами не зная, чего вы хотите, и отказываясь идти вместе с нами... (Шум, не прекращающийся несколько минут.) Правда глаза колет! Я напомню вам, что те люди, которые колебались, которые сами не знают, чего хотят, отказываются идти с нами, слушают других, которые рассказывают сказки. Я вам сказал, как солдат, бывший на войне... (Шум, аплодисменты.) Когда говорил предыдущий оратор, громадное большинство съезда ему не мешало. Да это и понятно. Если есть такие люди, которые предпочитают с советского съезда уходить, то скатертью дорога! (Шум и волнение на правых скамьях. Председатель призывает прекратить шум.)
Итак, товарищи, наша правота в деле заключения Брестского мира доказана была всем ходом событий. И те, кто на предыдущем съезде Советов пробовал отпускать плохие остроты насчёт передышки, научились и увидали, что мы получили, хотя и с неимоверным трудом, отсрочку, и за время этой отсрочки наши рабочие и крестьяне сделали громадный шаг вперёд к социалистическому строительству, и, наоборот, державы Запада сделали громадный шаг вперёд к той пропасти, в которую империализм падает тем быстрее, чем идёт дальше каждая неделя этой войны.
И поэтому только полною растерянностью я могу объяснить себе поведение тех людей, которые, ссылаясь на тяжесть нашего положения, нападают на нашу тактику. Я повторяю, что достаточно сослаться на последний период трёх с половиною месяцев. Я напомню тем, кто был на том съезде, слова, которые были там сказаны, и предлагаю тем, кто там не был, прочесть протокол или газетные статьи о прошлом съезде, чтобы убедиться, как события нашу тактику оправдали полностью. От побед Октябрьской революции до побед международной социалистической революции не может быть грани, взрывы в других странах должны начаться. Для того чтобы их ускорить, мы делали в брестский период всё возможное. Кто пережил революции 1905 и 1917 годов, кто думал над ними и кто относился вдумчиво и серьёзно к ним, тот знает, что в нашей стране эти революции рождались с неимоверным трудом.
За два месяца перед январём 1905 года и февралём 1917 года ни один, какой угодно опытности и знания, революционер, никакой знающий народную жизнь человек не мог предсказать, что такой случай взорвёт Россию. Уловить отдельные выкрики и бросить в народные массы призывы, которые равняются прекращению мира и бросанию нас к войне, это — политика людей, совершенно растерявшихся, потерявших голову. И, чтобы привести доказательство этой растерянности, я приведу вам пример из слов человека, в искренности которого ни я, ни кто другой не сомневается, — из слов товарища Спиридоновой, из той речи, которая была напечатана в газете «Голос Трудового Крестьянства» и о которой не было опровержения. В этой речи 30 июня товарищ Спиридонова поместила три, ничего не говорящие, строчки, будто бы немцы предъявили нам ультиматум — отправить им на два миллиарда мануфактуры.
Та партия, которая доводит своих наиболее искренних представителей до того, что и они падают в столь ужасающее болото обмана и лжи, такая партия является окончательно погибшей. Нельзя не знать рабочим и крестьянам, каких невероятных усилий, каких переживаний стоило нам подписание Брестского договора. Неужели нужны ещё сказки и вымыслы, чтобы раскрасить тяжесть этого мира, к которым прибегают даже наиболее искренние люди из этой партии? Но мы знаем, где народная правда, и ею мы руководствуемся, в то время как они мечутся в истерических выкриках...
Комментарии к статье
* Ленин В. И. Полное собрание сочинений в 55 томах, изд. пятое, т. 36.
** «Предыдущий оратор» — М. А. Спиридонова; выступала на съезде с содокладом о деятельности крестьянской секции ВЦИК.
Читайте в любое время
