Это был старый дом. Построили его еще в начале прошлого века, он успел побывать и ночлежкой, и обычной больницей, и даже военным госпиталем, а несколько лет назад стал тем, кем давно хотел быть, - родильным домом. Посеченные временем старые стены заново отштукатурили и покрасили какой-то удивительно светлой розовой краской, и теперь дом стоял опрятный и нарядный.

В нескольких десятках метрах от проходной к забору, окружавшему дом, пристроилась торговая палатка. Сначала дом невзлюбил ее. За то, что в шесть утра прямо под окнами начинали рычать моторами ранние машины с товаром, за то, что по ночам около палатки громко ссорились пьяные покупатели.

Но в один из дней к палатке подъехала потертая "Газель". Дом снова нахмурился: еще водки привезли, что ли? Но нет. Из машины выпрыгнули трое веселых парней, один тут же взялся за стремянку, другой сунулся в окошко к продавцу:

- Мы из "Света Жизни". Вас предупредили, что мы приедем сегодня? Отлично. Тогда распишитесь вот здесь.

Рядом с палаткой раскинуло свои высохшие ветви давным-давно погибшее дерево. Дом помнил те годы, когда оно было еще зеленым, но лет с тех пор прошло немало. Теперь дерево стало людям ненужным, и его давно хотели срубить, да все никак не доходили руки. Разве что окрестные собаки находили в нем известную прелесть. И вот теперь нашлось для старого дерева настоящее дело. Троица сноровисто и бесстрашно ползала по высохшим веткам, опутывала их гибким прозрачным кабелем. Дом косился не-одобрительно, суетливая работа казалась ему кощунственной. Когда парни закончили, бригадир снова сунулся в окошко:

- Принимай работу, затворник. Розетка есть? Нету?! Что ж ты молчал? Ладно, сейчас сделаем...

Несколько минут неразборчивого бурчания и стуков у задней стенки палатки показались дому вечностью. Наконец:

- Включай...

И дом сразу простил все и парням из "Света жизни", и продавцу из палатки, и даже ее неопрятному крикливому хозяину. Потому что дерево, оплетенное странным кабелем, неожиданно вспыхнуло, по мертвым сухим веткам побежали, будто живые, маленькие светящиеся огоньки.

- Ну как, - радостно хлопнул по плечу выскочившего посмотреть продавца бригадир. - Сойдет?

- Красиво.

- Еще бы! На том и стоим. Ну, бывай...

"Газель", напоследок дружелюбно фыркнув мотором, уползла за поворот. Продавец вернулся в свое баночно-бутылочное заточение, щелкнул невидимым дому тумблером. Дерево погасло. Но вечером, как только пала темнота, оно засветилось снова. И с тех пор дом с нетерпением как праздника ждал каждый новый вечер. Пациентки, гуляя вечером по дорожкам небольшого парка перед домом, часто засматривались на светлое дерево.

А потом зародилась традиция.

- Ребята, ребята, ну замрите же! Нет, я так не могу. Витька, что ты все время дергаешься?!

Под деревом фотографировались на память, обычно все трое - молодой папаша и счастливая мать со свертком. А то и с двумя - случалось и такое, редко, но бывало. Дому льстило, когда он попадал в кадр. В такие моменты он старался приосаниться, принять официальный вид, и часто представлял себе, как кусочек его южной стены, размноженный в тысячах снимков, стоит на полках шкафов, трюмо, каминов или покоится в талмудах семейных фотоальбомов.

Дом многое мог бы порассказать и о печальных событиях, когда молодухи, нимало не смущаясь, одним росчерком подписывали какие-то бумаги, легко и быстро отказываясь от самого дорогого. Тогда дом хмурился, горбился под тяжестью лет, а главврач снова обращался к мэру с просьбой о необходимости выделения средств на ремонт. Но счастья, великого женского счастья, изо дня в день переполнявшего дом от края до края, за все это время накопилось столько, что дом быстро приходил в себя, расправлял кирпичные плечи, пытался руками-балка ми прикрыть своих пациенток от всех невзгод. С каждым криком ворвавшейся в мир новой жизни дом молодел еще больше, и главврач забывал о письмах, мчался в "детскую" и наслаждался многоголосой перекличкой, будто новоиспеченный отец.

Отцы были у дома любимыми гостями. Он, как заправский коллекционер, собирал маленькие безумства благодарных своим подругам мужчин. Вот буквально три недели назад, в самый студеный январский вечер, когда у Гали Лавейкиной вот-вот должны были начаться роды, дом очень огорчился про себя, что Саша, ее муж, куда-то запропастился именно сегодня. Не ходит по приемному покою из угла в угол, как обычно, не пытается задарить извечными шоколадками и коробками конфет сестер и нянечек. Галя очень нравилась дому: спокойная, ласковая девушка, она никогда не гоняла понапрасну медперсонал и с тихой затаенной радостью говорила о предстоящем появлении Лавейкина-младшего.

- Мы с Сашей хотели мальчика, - весело объясняла она своим соседкам по палате, а дом слушал. - Даже имя уже придумали - Никита. И представляете, вчера на УЗИ мне говорят: точно мальчик! Как здорово!

Галю увезли в десять сорок. Только через семь сложных, изматывающих часов врачи смогли устало улыбнуться под масками - Никита негодующим воплем оповестил мир о своем рождении. Измученной Гале показали мальчика, и она, счастливо кивнув - ни на что другое сил уже не осталось, - заснула. А Саша все не приходил, и дом окончательно рассердился на него.

Зато утром он все понял и даже немного покорил себя за недоверие. Напротив Галиной палаты за ночь расцвел великолепный розовый куст. На самом деле, конечно, это был шиповник, зябко прячущий свои ветви от пронзительного январского ветра, но изобретательный Саша к каждой веточке ухитрился привязать пурпурную розу. Парень трудился полночи, на весь шедевр ушло больше полусотни роз, но зато, когда Галины соседки увидели утром это чудо, они, не сговариваясь, помогли ей подняться, подвели к окну:

- Смотри!

Галя смотрела и молча улыбалась. А внизу пламенел на фоне ослепительного снежного поля куст и размахивал руками довольный Саша. Недалеко от него топтался и ворчал охранник:

- Ну нельзя же... Вот, Господи прости, непоседы. Посещения с трех до шести. Э-эх... Да что говорить.

Дом прекрасно знал: грозные с виду охранники в черных комбинезонах только делают вид, что гоняют с территории роддома посторонних. Во-первых, это бесполезно. Новоиспеченные отцы хуже тараканов - пролезут в любую щель. И никакие преграды их не остановят. Один, помнится, нанял в трамвайном парке машину с подъемной площадкой, что используют для ремонта проводов контактной сети. Подогнал ночью к стене да и перелез через забор. Попробуй таких останови. А во-вторых, каждый охранник когда-то и сам был в такой ситуации. Понимать должен.

Да и вреда-то никакого. В палаты их все равно не пустят - там врачи встанут намертво, а под окнами пускай перекрикиваются. Лишь бы не в тихий час.

- Катя! Ка-атя! Я! Тебя! Люблю!

- Ташка! Эгей! Гляди сюда!

Дом посмотрел тоже. Надо же! Этот даже памперсы-чепчики успел купить - вон размахивает! Заботливый. Главное, чтоб не переборщил. И ничего не перепутал. А то конфузов в этих стенах случается миллион... Один вот накупил преогромную кипу памперсов, приволок в роддом, размахивал перед всеми. Врачи - люди хоть и всякого навидавшиеся, но все же сердце у них доброе: так никто и не сказал донельзя довольному отцу, что купил-то он не то. Памперсы те были на годовалого ребенка, новорожденного целиком завернуть можно. Раза полтора, а то и два. Ну ничего. У себя разберутся.

Иногда дом все-таки ругал счастливых отцов. И снова обижался на палатку. Предприимчивый хозяин, быстренько смекнув выгоду местоположения своей собственности, заставил полки весьма ходовым товаром. Вместе с обычным ассортиментом пиво-сникерс-дирол на витрине появились стограммовые пластиковые стаканчики с водкой. Кто-то в свое время метко прозвал сей продукт русским йогуртом, то ли за похожую форму упаковки, то ли еще за что-то неведомое... Товар сразу пошел хорошо - будущие и уже состоявшиеся папаши нарасхват разбирали нехитрый подогрев. Дом недовольно хмурился.

Но приходил день, когда смущенный от внимания, обуреваемый противоречивыми чувствами папаша забирал из роддома жену. И, глядя на то, как он суетится вокруг, как заботится о том, чтобы она, не дай бог, не замерзла, чтобы не поскользнулась, дом прощал ему и кислый запах, и нетвердую походку. Пусть...

В ту ночь дом чуть не прозевал большую беду. День выдался счастливым, целая дюжина новых граждан появилась внутри его розовых стен, и дом расслабился, понадеявшись, что все плохое, по крайней мере на сегодня, уже позади. Но в двадцать три сорок "скорая" привезла новую пациентку, Анечку Ромашину. До самой двери приемного покоя ее провожал, крепко держа за руку, муж Вадим, суетливый бородач баскетбольного роста. Он бы пошел и дальше, даже и рожать бы с ней остался, но врачи не пустили. И Вадим принялся нервно расхаживать из стороны в сторону по приемному покою, поскрипывая на поворотах вымытым до блеска линолеумом.

А дом насторожился. Лица врачей после первого обследования Анечки показались ему чрезмерно озабоченными. Что-то было не так. Что-то им не нравилось. Старший акушер Роман, дежурный по отделению сегодня, коротко бросил:

- В третий бокс. Срочно!

Санитары чуть ли не бегом повлекли каталку с растерянно улыбающейся Анечкой в патологию. Роман заспешил следом, на ходу отдавая короткие приказания сестре:

- Вызовите Алексан Дмитрича. Знаю, что не дежурит сегодня! Что из того? Звоните домой!

В подблоке поднималась суматоха. Спокойное ночное дежурство оборачивалось нешуточной операцией. Дом прислушивался к торопливым переговорам врачей, с каждой минутой они становились все более тревожными.

Через два часа приехал Александр Дмитриевич Крепин, акушер с тридцатилетним стажем, быстрым шагом прошел в патологию и тоже надолго застрял там. И вот уже пятый час из-за матовых створок третьего бокса слышались только рубленые короткие фразы, прерывистый писк кардиографа да тревожное позвякивание инструментов. И не было лишь одного звука, который так ждал дом, - столь знакомого и привычного негодующего первого крика.

Измученный неизвестностью, Вадим бросался к любому появляющемуся из-за распашных дверей человеку в белом халате.

- Что? Что там?

- Успокойтесь, врачи делают все возможное.

Дом содрогнулся. Вадим не знал, конечно, всю безысходность сказанного, поэтому немного успокоился и присел на краешек кушетки.

Когда врачи начинают заранее оправдываться - жди страшной, непоправимой беды. Это дом усвоил четко. Сколько их было, этих наполненных беспомощностью и горем одинаковых диалогов:

- Извините, мне очень жаль, но я...

- ЧТО??!!

- Я должен задать вам вопрос.

- Ка... какой?

- Кого спасать - женщину или ребенка?

Каждый такой случай дом помнил наизусть. И не хотел, страшно не хотел вспоминать еще один. Он собрал всю свою силу, всю радость, весь оптимизм, что копил годами в глубине своих мощных стен и толстенных перекрытий, чтобы выплеснуть их в третий бокс. Туда, где трое усталых, измученных врачей боролись за жизни, ДВЕ жизни. И руки у них уже готовы были опуститься. От напряжения у дома перекосилась перегородка в подсобке. Но разве затраты на ее будущий ремонт можно было сравнить с тем, чего ему удалось добиться?! Усилия не прошли зря.

Распашные двери хлопнули снова. Вадим вскочил. Почерневший и осунувшийся от усталости Крепин, на ходу стягивая резиновые перчатки, встал у открытого окна. Достал трясущимися пальцами пачку сигарет, нервно закурил. После второй жадной затяжки он обернулся к Вадиму, который так и не смог вымолвить ни слова.

- Все в порядке. У вас мальчик. Красивый, здоровый мальчик...

- А как... как Аня?

- Она спит. Роды трудные были, ей надо отдохнуть.

А на улице ветер мотал из стороны в сторону засохшие ветви старого дерева. Казалось, огоньки светового шнура затеяли какой-то одним им известный танец, как непоседливые светлячки теплой крымской ночью. В этой суматохе никто, конечно, и не разглядел бы, как на одной из дальних веток перестал тревожно моргать и загорелся чистым ярким светом один из огоньков. Еще секунда - и рядом с ним ослепительной белой точкой вдруг вспыхнул другой, поменьше.

Наука и жизнь // Иллюстрации

№12, 2003