Они не изменят, не обидят
Доктор филологических наук Иван Пырков
Однажды совсем ещё маленький Саша Пушкин написал четверостишие на французском языке. Возможно, одно из первых своих стихотворений.
Русло, он же Руслан
Однажды совсем ещё маленький Саша Пушкин написал четверостишие на французском языке. Возможно, одно из первых своих стихотворений. И прочитал его гувернёру, французу Русло. Строгий и требовательный гувернёр высмеял строки своего воспитанника. Александр Сергеевич запомнил иронию Русло и через годы, будучи уже известным поэтом, подарил отцу, Сергею Львовичу, ценившему верность и мудрость собак, породистого щенка. «Как же мы его назовём?» — задумался Сергей Львович. «Конечно же, Русло!» — воскликнул Александр Сергеевич не без доброго злорадства, памятую о язвительном гувернёре.
Русло очень любили все в семье — это был замечательный ирландский сеттер. Однако постепенно кличка Русло обрусела. «Руслан! Руслан!» — звали Пушкины любимого питомца. И Руслан весело мчался, взлетая над травой, навстречу обожаемым хозяевам. Семья очень гордилась сказочной поэмой Александра Сергеевича, и литературное имя главного героя подошло четвероногому любимцу идеально — Руслан был псом добрым, умным и отважным.
В семье Пушкиных к животным относились с любовью и ответственностью. Если заводили животное, то никогда не бросали его, не предавали. Например, у Ольги Сергеевны — сестры поэта — была маленькая «диванная» собачка, в которой Ольга души не чаяла. В стихотворении «К сестре» (1814 год) лицеист Пушкин запечатлел неразлучную с Ольгой Сергеевной «моську престарелу, в подушках поседелу».
К слову, помните, как Дуня в «Станционном смотрителе» приезжает на могилу отца? Пушкин, рисуя её новый, теперь уже городской образ, уточняет: «Ехала она в карете в шесть лошадей, с тремя маленькими барчатами и с кормилицей, и с чёрной моською». И в романе «Евгений Онегин», живописуя картину именин Татьяны, поэт не забывает и о домашних любимцах:
С утра дом Лариных гостями
Весь полон; целыми семьями
Соседи съехались в возках,
В кибитках, в бричках и в санях.
В передней толкотня, тревога;
В гостиной встреча новых лиц,
Лай мосек, чмоканье девиц…
О каких же моськах речь? Вероятнее всего, имеются в виду небольшие «комнатные» собачки разных пород, например мопсы, вполне возможно — грифоны. В начале XIX века такие «комнатные», или «ручные» питомцы постепенно становились частью светской жизни, сословным знаком дворянской культуры. Интересно, что первая выставка собак состоялась в России только 26 декабря 1874 года. В Московском экзерциргаузе при большом стечении публики выставлялись прежде всего охотничьи собаки — борзые, гончие. Но было уделено внимание и специальным, «дамским», «диванным» породам.
В 1833 году, в начале лета, старый Руслан, прослуживший семье Пушкиных верой и правдой долгое время, не смог больше отозваться на своё звучное литературное прозвище. Сергей Львович, Ольга Сергеевна и Александр Сергеевич похоронили верного друга в Михайловском, в тени огромной раскидистой берёзы. И в этом же году, находясь в Болдино, Александр Сергеевич начертал на листе со стихами «Сказки о мёртвой царевне и о семи богатырях» силуэт собаки, очень похожей на Руслана. Только вот имя сменилось — теперь это был Соколко. Кстати, единственный случай, когда Пушкин персонифицирует, называет в своих произведениях собаку. Соколко умён, он хочет предупредить царевну, чтобы та не ела отравленное яблоко:
И с царевной на крыльцо
Пёс бежит и ей в лицо
Жалко смотрит, грозно воет,
Словно сердце пёсье ноет…
Как точно, одним словом (!) гениальный Пушкин сказал о сердце собаки — неравнодушном, испытывающем всю гамму чувств разом, умеющем любить так самозабвенно и жертвенно, как порой не умеют люди. Не отсюда ли, с пушкинского шедевра, начинается большая и нравственно незаживающая тема русской литературы — о «братьях наших меньших». Му-му Ивана Тургенева, Музгарко Дмитрия Мамина-Сибиряка, Чанг Ивана Бунина. А там, за гранью XX века, и Арктур Юрия Казакова, и Белый Бим Гавриила Троепольского…
Миха Трезоровна
У Ивана Гончарова, пережившего не одну личную драму, как-то спросили: собирается ли он жениться или так и останется одиноким? Иван Александрович грустно улыбнулся и показал на сидящую подле него собачку: «Вот верный друг. Он не изменит… не обидит».
Да, у автора «Обломова» была любимая собака, которую писатель считал членом своей семьи. Звали её Мимишка, в торжественных случаях — Миха Трезоровна. В доме, где жил писатель, в Петербурге, на Моховой, 3, Мимишка появилась в 1862 году благодаря племяннику Гончарова, Виктору Михайловичу Кирмалову — он случайно увидел у мальчишек на улице щенка, купил его и принёс в подарок дяде. Это был, как вспоминает Кирмалов, «не то мохнатый пинчер, не то шпиц».
Мимишка так полюбила Гончарова, и Иван Александрович столь крепко привязался к ней, что даже иногда приносил её с собой на службу. А служил Гончаров в ту пору главным редактором официальной газеты министерства внутренних дел «Северная почта», да ещё входил в совет по делам книгопечатания. И вот представьте: появляется степенный Иван Александрович в редакции «Северной почты» (или «Современника» на Колокольной, 14), а из-за пазухи у него выглядывает собачка… Отправляется Гончаров на прогулку по Невскому, по набережной Невы, по Летнему саду… — Мимишка идёт рядом, счастливая; садится хозяин на скамеечку — она уютно сворачивается калачиком у его ног. А уж если Гончаров брал любимицу с собой в «Hotel de France», где обычно обедал, то лучший кусочек, как вы понимаете, доставался деликатно ждавшей угощения Мимишке.
История знает немало случаев сердечной привязанности русских писателей к их питомцам. Как не вспомнить знаменитую собаку Ивана Тургенева, чёрно-пегого пойнтера Бубульку, названного так потому, что мадам Виардо когда-то приговаривала, гладя щенка: «Бубуль, бубуль…». Иван Сергеевич наделял Бубульку чуть ли не провидческими талантами, считал, что она понимает человеческую речь, разбирается в стратегии охоты, абстрактно мыслит, и заботливо накрывал её в холодные ночи фланелевым одеяльцем. А как замечательно он написал: «Нас двое в комнате: собака моя и я»… Но то речь о большой охотничьей породистой собаке. Гончаров же открыл душу маленькому и беззащитному существу. Так что неслучайно писатель трогательно заботился о детях своего покойного камердинера Трейгута — бескорыстное попечительство было существенной частью его натуры. Иван Александрович вкладывал душу в воспитание и образование детей, читал им книги, рассказывал об окружающей жизни, прививал любовь ко всему сущему. И устраивал — по большей части для них, ребятишек, — домашние торжества.
Представим себе один из Рождественских праздников в те годы, когда рядом с Гончаровым была Мимишка. Небольшая, нарядно украшенная ёлочка в кабинете писателя, на круглом столе. На диване устроились дети Карла Людвига и Александры Ивановны Трейгутов — Сашенька, Васенька и Леночка. С ними — племянник Гончарова Виктор Михайлович. И здесь же, на диване, ради такого особого случая, Миха Трезоровна. Первой получает от Ивана Александровича подарок, по сложившейся традиции, она. Это хрустальная сахарница в виде сердца. Из сахарницы Гончаров торжественно извлекает кусочек сахару и угощает Миху Трезоровну. Детвора смеётся и хлопает в ладоши, Мимишка танцует на задних лапках. Все в восторге. Потом Иван Александрович дарит подарки детям.
В романе Гончарова «Обломов» есть такой эпизод: Илья Ильич размышляет, завести ему собаку или кошку? «Собаку заведу, — решил Обломов, — или кота... лучше кота: коты ласковы, мурлычут». Но, как мы помним, герой Гончарова не завёл ни того, ни другого…
Насколько сильно любил писатель свою Мимишку, говорят строки из его письма сестре Александре: «Если Мимишка сильно захворает, я думаю, в тот день и газета не выйдет, а если бы она околела, я всё продам и уеду за границу».
Долгих десять лет Миха Трезоровна была напарницей, собеседницей и постоянной спутницей Ивана Александровича. Не будь её рядом, вряд ли замкнутый и не стремившийся к публичной славе Гончаров позволил бы художнику И. Н. Крамскому написать его портрет. Но тонкий психолог Крамской, чтобы задобрить сурового Ивана Александровича, сделал набросок Гончарова вместе с его любимицей, его незабвенной Мимишкой, и сердце писателя смягчилось.
Когда Михи Трезоровны не стало, Гончаров поставил в своём скромном кабинете на Моховой этот рисунок и никогда не убирал его со стола.
Бром Исаевич, Хина Марковна и… Сволочь
Был такой популярный юмористический еженедельник в Петербурге — «Осколки». Редактор «Осколков», Николай Александрович Лейкин, больше всего на свете ценил юморески и рассказы Антона Чехова. 270 произведений Чехова было напечатано в «Осколках», и среди них — его шедевр, «Хамелеон». Но мы поговорим… не о хамелеонах, а о таксах. Дело в том, что Николай Александрович, будучи известным в Северной столице собачником, подарил Антону Павловичу двух такс. Решено было, что жить им в Мелихове. Можно смело утверждать, что «мелиховское семилетие» (1892—1899 годы) — плодотворнейшее время для творчества Чехова — прошло под знаком такс, довольно редких для того времени собак. Семья Чехова и сам Антон Павлович с уважением и заботой относились к Брому и Хине — такие вот причудливые клички придумали им Чехов и его сестра Мария Павловна. Почему? Ответ простой: Антон Павлович, как известно, был врачом, а бром и хина — самыми ходовыми лекарствами в его времена. Чуть позднее, когда собаки подросли, Антон Павлович решил дополнить их «химические» имена отчествами, и получились у него Бром Исаевич и Хина Марковна. Чехов писал из Мелихова Лейкину: «Самка симпатичнее кобеля. У кобеля не только задние ноги, но и морда, и зад подгуляли. Но у обоих глаза добрые и признательные. Чем и как часто кормили Вы их? Как приучить их отдавать долг природе не в комнатах?.. Таксы очень понравились и составляют злобу дня. Большое Вам спасибо».
Из письма видно, что семья Чеховых сразу же и безоговорочно полюбила такс, несмотря на их упрямый нрав и разного рода шалости. Бром Исаевич и Хина Марковна, например, могли разорить ночью горшки с цветами, погрызть обувь, занести под диван калоши, вступить в бой с дворовыми собаками и одержать победу, перепугав и разогнав последних. Более того, если Чехов принимал больных, то Бром Исаевич мог схватить кого-то из них за штаны, а Хина Марковна — основательно погрызть дорогую трость. Но таксам всё прощалось, ведь они умели «смотреть человеческими глазами». Антон Павлович разрешал им спать в комнате и любил перед сном поиграть с ними. Он подзывал к себе Хину Марковну и дребезжащим старческим голосом заговаривал с ней: «Хина Марковна!.. Страдалица!.. Вам ба лечь в больницу!.. Вам ба там ба полегчало ба-б». Потом начинался разговор с Бромом Исаевичем. Таксы внимательно слушали хозяина, кивая ему в ответ. А Чехов гладил и весело трепал их.
Любопытно, что в пронзительно-прекрасном, каждому из нас знакомом с детства рассказе «Каштанка» порода собаки оговаривается автором специально: «Молодая рыжая собака, помесь таксы с дворняжкой, мордой похожая на лисицу, бегала взад-вперёд по тротуару...». Рассказ был написан в 1887 году, ещё до появления в жизни Чехова Брома и Хины, но, по одной из гипотез, историю Каштанки писатель мог услышать всё от того же Лейкина.
Продолжая разговор о рассказе «Каштанка»: там, среди цирковых животных, действует кот Фёдор Тимофеич. Имя дано коту не случайно. Когда-то Антон Павлович, ещё учившийся в университете, подобрал замерзающего котёнка, спасавшегося от холода в уборной, выходил его и дал такое вот уважительное имя. Сестра писателя, Мария Павловна, вспоминала: «А придёт, бывало, усталый из университета, ляжет после обеда отдохнуть на диван, положит кота к себе на живот и, поглаживая, говорит: “Кто бы мог ожидать, что из нужника выйдет такой гений!”»
В жизни Чехова было и ещё одно замечательное в своём роде животное — мангуст. Совершив героическое, ставшее настоящим гражданским подвигом, шестимесячное путешествие на «остров каторжных» Сахалин, Антон Павлович, первым из русских писателей, побывал на Цейлоне. После Сахалина путь Чехова-путешественника пролегал вокруг Азии из Владивостока через Гонконг, Сингапур, Цейлон, Индийский океан — к Красному морю, Суэцкому каналу, Константинополю. А оттуда, по Чёрному морю, в Одессу. И вот как раз из страны слоновой кости привёз Антон Павлович домой этого диковинного зверя. Надо сказать, что Бром Исаевич и Хина Марковна спасовали перед «монстром» — попрятались по углам и держали оборону. Первым делом мангуст вцепился в бороду Павла Егоровича, отца Чехова; затем разграбил за ночь кухню, порвал одежду и вообще ни в чём себе не отказывал. А следующей ночью пребольно укусил за нос Евгению Яковлевну — маму писателя. На этом фоне проделки такс показались совершенно невинными забавами. И мангуста, которого домашние успели обиженно назвать Сволочь, благополучно сдали в московский зоосад. Бром Исаевич и Хина Марковна вздохнули с облегчением…
Кстати, в усадьбе Мелихово есть памятник замечательным чеховским таксам.
Кошшшка королевы
9 декабря 1941 года. Русский поэт Зинаида Гиппиус, после смерти Дмитрия Сергеевича Мережковского, её мужа и соратника, остаётся одна в оккупированном Париже.
Далеко позади, в невозвратном прошлом, — золотой Тифлис, кружок Дягилева и журнал «Мир искусства»; давно забыт сборник Зинаиды Николаевны «Алый меч», которым зачитывалась увлечённая декадансом молодёжь; стихли навсегда взволнованные стихи-молитвы Дмитрия Сергеевича. И воскресные литературные разговоры под «Зелёной лампой» на квартире Мережковских, где собирались до 1939 года Иван Бунин, Константин Бальмонт, Алексей Ремизов, Иван Шмелёв, Борис Зайцев, тоже смолкли. И никто больше не называет Гиппиус её вычурно-прекрасными литературными псевдонимами: Снежная Королева, Белая Дьяволица…
Кто-то из друзей уехал, кого-то не стало, кто-то не смог простить Гиппиус её гордый и заносчивый нрав. И некогда знаменитая парижская квартира Мережковских по адресу l'avenue du Colonel-Bonnet, 11 bis опустела. Лишь изредка Зинаиду Николаевну навещали писательница Тэффи (Надежда Александровна Лохвицкая) и поэт «Парижской волны» Виктор Андреевич Мамченко. Возможно, они и решили принести в подарок Гиппиус, чтобы хоть как-то скрасить её одиночество, кошку.
Кошка признавала человеком, достойным уважения, только Зинаиду Гиппиус, а редких гостей некогда шумного литературного дома отчаянно кусала и царапала. Ни одно прозвище ей не подходило, да она и не отзывалась ни на какие имена и клички. Только шипела в ответ. И Гиппиус стала звать её Кошшшка. Тэффи вспоминала: «Кошка была безобразная, с длинным голым хвостом, дикая и злая. Культурным увещеваниям не поддавалась. Мы называли её просто «Кошшшка», с тремя «ш». Она всегда сидела на коленях у Зинаиды Николаевны…». Гиппиус была неразлучна с Кошшшкой — последним слушателем её поэтических прозрений, последним её верным другом.
Умерла Зинаида Гиппиус 9 сентября 1945 года и перед смертью, как рассказывала та же Тэффи, всё шарила рукой по кровати — рядом ли Кошшшка, здесь ли, с ней ли она? Кошшшка оставалась с Гиппиус до самого конца. А после похорон — скромных и малолюдных — исчезла. Как исчезла и растворилась в новых временах первая волна русской эмиграции.
Но знаете, дом на Колонель Боннэ, где жила Гиппиус, — большой, а во Франции, как и в России, любят животных. Мне хочется думать, что Кошшшку взял себе кто-то из жильцов, накормил, оставил жить, несмотря на её скверный характер, и та, совсем под другим именем, ещё долго жила с новыми хозяевами, не забывая о старых.
И никто не догадывался, глядя на стареющую и сварливую животину, что она была когда-то любимицей и последним утешением самой Зинаиды Гиппиус — ярчайшего поэта русского декаданса, Белой Дьяволицы, Снежной Королевы…
Читайте в любое время
