АКАДЕМИК ГЕННАДИЙ МЕСЯЦ: ИНТЕЛЛЕКТ В РОССИИ ПО-ПРЕЖНЕМУ НАДО ЗАЩИЩАТЬ!

Владимир ГУБАРЕВ.

РОЖДЕНИЕ

Геннадий Андреевич Месяц и его любимые близнецы.
Первые исследования в томском Институте сильноточной электроники СО АН СССР. Крайний слева - доктор физико-математических наук Г. А. Месяц.
Город Екатеринбург. Институт электрофизики УрО РАН начинает свою работу.
После вручения Демидовской премии академику А. М. Прохорову (в центре). МАИК 'Наука', декабрь 2001 года.
Секретарь ЦК КПСС О. Д. Бакланов, вице-президент АН СССР, председатель УрО АН СССР академик Г. Н. Месяц и генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев на обсуждении проблем науки Урала. 1988 год.
Первый вице-президент РАН академик Г. А. Месяц на открытии фотовыставки 'Ученые на рубеже двух веков' в Архиве РАН. Москва, 10 ноября 2005 года.

Венец стариков - сыновья сыновей,
а слава детей - родители их.

Библия. Притчи Соломона

- Внуки, как известно, растут быстрее, чем дети, поэтому уже скоро они спросят своего деда: откуда такая фамилия, где жили предки, кто они?

- Могу им передать только легенды и предания. В той семье, где я родился, не вели дневников, не составляли генеалогических древ, ничего такого не было. По отцовской линии мои предки с Украины, перебрались в Сибирь по "столыпинскому переселению" в 1908 году. Ехали на подводах, отцу моему тогда было семь месяцев. Осели под Новосибирском, там земли хорошие. У прадеда Дмитрия была большая семья. Одна из причин в том, что по мере рождения мальчиков землю нарезали дополнительно (девочкам ничего не давали), естественно, в семье после приезда родилось много детей - всего десять.

По материнской линии, насколько предание гласит, прадед Феоктист - коренной сибиряк, но принадлежал к "чалдонам" - так здесь звали выходцев из европейской части России (этот прадед был беглым крепостным крестьянином из Курской губернии). То есть моя семья - мать и отец - это союз "чалдонки" с "хохлом". Наверное, поэтому они умудрились родить меня 29 февраля…

- То-то мы никак не можем понять, как отмечать день рождения друга: каждый год или только по високосным годам!

- Один мой приятель из Америки, присылая телеграмму с поздравлением, каждый раз пишет, что наконец-то я достиг совершеннолетия…

Родился я в Кузбассе. Родители поначалу жили неплохо, поскольку бабушка по материнской линии имела 14 детей, так что земли, повторяю, было много. Однако семьи отца и матери в годы коллективизации раскулачили, хотя никаких батраков, естественно, не было - просто все добросовестно работали.

- А происхождение фамилии?

- Говорят, что прапрапрадед был совершенно лысый. Кто-то сказал: "як мисяц", так и прижилось. Поэтому фамилия не от Луны, а от лысины.

- Братья и сестры есть?

- У отца и матери сложная жизнь прошла. Было у них пятеро детей. Двое умерли: девочка в 1928 году и мальчик - в 1930-м, но потом в 1932-м, 1936-м и 1937-м родились еще трое. Так что у меня брат и сестра есть. Брат шахтером был, сестра кончила педагогический институт, работала в областных структурах. Сейчас оба на пенсии, живут в Новосибирске.

- Из семьи только один ученый вышел?

- Один. По отцовской линии разные специалисты были. В основном из тех профессий, что ближе к земле. А один, мой дядька Валентин Карпович Месяц, был министром сельского хозяйства СССР, а потом во время перестройки, при М. С. Горбачеве, первым секретарем Московского обкома партии. Сейчас он на пенсии. И вообще, разные люди вышли из нашей семьи, но "засветились", пожалуй, лишь два "Месяца" - Валентин и Геннадий. Я очень надеюсь, что к нам присоединится мой сын Вадим - поэт и писатель.

- О детстве вспоминается что-то особенное? Такое, чем поделиться хочется с сыном, а потом и внуками?

- К сожалению, светлого помнится мало… Дело в том, что отца в 1937-м, когда мне было полтора года, арестовали и осудили по 58-й статье. Он отсидел десять лет и домой вернулся уже после окончания войны. А до войны строил БАМ, потом дорогу Воркута-Ленинград. Так что жизнь у нас была тяжелая, матери надо было кормить шестерых: на ее руках трое детей, брат девяти лет и мать старая… Дед мой, Михайлов Михаил Феоктистович, унтер-офицер во время Первой мировой, имел два Георгия, контужен. После раскулачивания сразу же умер, брат мамы тоже. Мы остались нищими, абсолютно нищими. И все легло на плечи мамы. После ареста папы она увезла нас в село Яшкино, что в Кемеровской области, где жили дед с бабкой - родители отца. Там вырыли землянку. В ней и жили, и держали телку, чтобы было тепло. Так что первые мои ощущения детства - это телка и землянка. После Яшкино уехали в город Топки под Кемерово, где прожили военные годы.

- Сказывалось на тебе, что деда раскулачили, а отец сидел?

- Разумеется, сказывалось. Я ведь был ЧСВН - член семьи врага народа. Конечно, особенно тяжело было маме. Где бы она ни работала, ее отовсюду выгоняли за малейшую провинность…

В 1953 году я поступил на радиотехнический факультет Политехнического института. В анкете не написал, что отец был судим, так как он мне говорил, что его не судили, а просто объявили срок и все, так что и упоминать, мол, нечего… Учился я очень хорошо и в школе и в институте. Медалистом был, отличником. Полтора года в вузе проучился, и вдруг мне говорят, что я должен переходить на другой факультет, так как радиотехнический - факультет режимный и дети, чьи родители были судимы, учиться там не могут. Я попытался сопротивляться, даже пошел к институтскому юристу за советом. А он мне говорит, что сам отсидел семнадцать лет по "делу Тухачевского", когда были арестованы тысячи офицеров. И порекомендовал ничего больше не предпринимать и переходить на другой факультет. Казалось бы, круг замкнулся, но этот юрист сказал важную вещь: можно заняться реабилитацией - вышло специальное решение правительства. И летом 1955 года мы с отцом поехали в Кемерово, там в КГБ отцу выдали справку о реабилитации и 1200 рублей. Это была двухмесячная зарплата - компенсация за десять лет лагерей.

- Вы были оскорблены, озлоблены?

- Нет. Поразительно, но отец считал, что как раз посадили его враги народа. Он плакал, когда умер Сталин. Все было переплетено, сжато в тугой клубок. С одной стороны, страшная несправедливость, а с другой - дети учились, получали высшее образование. Отец, конечно, гордился, что я студент, отличник, что получил в школе медаль. Потом он гордился, что я стал доктором наук, членом-корреспондентом, академиком.

- Из землянки - и в большую науку. Что двигало по этому фантастическому пути, ведь тысячи мальчишек, росших рядом, так и не вырвались за пределы того крохотного мира, который их окружал?

- Всю войну мы провели в маленьком городке Топки под Кемеровом. Жили на самом его краю, который назывался Кукан, потому что отец был репрессирован. Отношение - как к семье врага народа. Все мои сверстники были хулиганами, практически все. Один потом стал убийцей, другого зарезали, некоторые сидели в тюрьме. Но в детстве все мы дружили: в основном играли в войну. В отличие от других меня мама настраивала на учебу, говорила, что надо получить образование. После войны и возвращения отца мы уехали в город Белово Кемеровской области.

Мне очень повезло: у меня были хорошие учителя и в начальной школе, и в средней, прекрасные преподаватели физики, географии и литературы. Класс отличный, друзья замечательные. Кстати, в классе оказалось шесть медалистов. Учиться было интересно, и меня это увлекало. Любимых предметов много, все хорошо по литературе, но географию я любил настолько, что стал председателем краеведческого общества нашего города Белово. Это, так сказать, первая моя начальственная должность. Мы путешествовали, обследовали Сибирь, лазили по Горной Шории, Салаиру, бывали на Телецком озере и т.д. В 1952 году меня наградили путевкой в Москву за лучшую краеведческую работу. Так что во мне "сражались" география, литература и физика. В конце концов победила физика. И тогда мне пришлось выбирать, где учиться. Я пришел на почту посылать документы в институт, но заявление, куда именно я поступаю, написано не было. "Борьба" шла между Ленинградом, тамошним Электротехническим институтом (который, кстати, закончил Алферов), и Томском. Победил Томск, у отца там жили брат и сестра. И на почте я написал заявление в Томский политехнический институт.

- Все-таки в нашем поколении совпадения случаются на каждом шагу. После войны я жил в Перове под Москвой. Дома завода "Серп и молот". Это был самый хулиганский район - убийства, драки, поножовщина. Тем не менее там выросло немало отличных ребят! А моя первая командировка от "Комсомольской правды" была в город Белово, после которой я написал большой очерк об одном изобретателе…

- Не Красноженов его фамилия?

- Красноженов.

- Это мой школьный приятель. Он вначале пытался опровергнуть механику Ньютона, потом стал изобретателем; долго работал на цинковом заводе. Очень способный парень, хорошо учился в школе. Поразительно: учителя задавали вопросы, и никто, кроме него, руки не поднимал. Он же на любой вопрос всегда имел ответ - очень начитанным был мальчиком.

- Мне кажется, что в то время создавалась определенная среда, где проявлялись талантливые люди…

- Бесспорно, было какое-то соревнование друг перед другом. Когда мы стали чуть взрослее, то хотели нравиться девочкам. А для этого надо было хорошо учиться. Я думаю, что лучшие произведения создаются ради того, чтобы кому-то понравиться. И зовет всегда новое, непривычное. Я ощутил какое-то прекрасное и необычное чувство, когда сделал первый транзистор ный приемник. Беру коробочку в руки и слышу голос. Не вижу ни проводов, ничего! Для меня это было фантастикой: как, откуда, что это? Совершенно невероятно! Поэтому я и хотел поступить на радиотехнический - хотел понять, что такое электромагнитные волны. Но радиотехнический факультет мне, как я уже сказал, окончить не довелось - я перешел на электроэнер гетический. А там попал в поле зрения очень талантливых ученых, в первую очередь профессора Александра Акимовича Воробьева - ректора Политехнического института…

СТАНОВЛЕНИЕ

Бич человека - это воображаемое знание.
М. Монтень

- Ученые всегда говорят приблизительно одно: "Мне повезло на учителей". Но может ли быть иначе в настоящей науке? Профессора всегда стараются заприметить талантливых студентов.

- Пожалуй. Томск - совершенно уникальный город. Есть такое понятие - провинция, но к городам, подобным Томску, оно, на мой взгляд, неприменимо. В 1883 году в Томске был создан университет, первый университет, на восток от Казани, и туда направили многих выдающихся ученых. Причем доцент сразу же получал профессорское звание, дом с прислугой и даже пролетку и персонального кучера, чтобы профессору подъезжать прямо ко входу в университет.

- Фантастика!

- Более того: каждые три года профессор имел право совершить трехмесячное путешествие по западным лабораториям, побывать в крупных научных центрах Европы. Естественно, в Томск потянулись талантливые люди. Чуть позже там появился Технологический институт (впоследствии - Политехнический). Инициатива его создания исходила от Д. И. Менделеева и была поддержана С. Ю. Витте. Так что "провинциальный" Томск стал интеллектуальным центром, где всегда было много высокообразованных людей.

Однажды мы с моим учителем, профессором А. А. Воробьевым, приехали в Новосибирск, в Академгородок. Тамошние академики восторженно рассказывали, как они открывали Сибирь. Воробьев слушал внимательно, но чуть-чуть улыбался с хитринкой. А когда мы вышли, сказал: "Они еще пешком под стол ходили, а в Томске уже работали выдающиеся профессора". Кстати, Томск щедро "делился" своими специалистами: отсюда "отпочковались" десятка три научных институтов - они появились во многих городах Сибири, в том числе в Красноярске, Кемерове, Омске, Новосибирске и т.д. Уезжали и отдельные кафедры, и факультеты. Тем не менее специалистов всегда хватало. Томский Академгородок был полностью создан из местных кадров, потом многие уехали в Новосибирск, в Москву. Немало томичей стали членами Академии.

-Значит, нужно, чтобы 10-20 талантливых людей собрались вместе?

- Не только. Нужны цели и задачи. Сибирь бурно развивалась, и это определяло многое. Особое значение имело строительство железной дороги. И очень многие ученые занимались ею. Ректор Политеха профессор Николай Иванович Карташев был одним из идеологов этой дороги. Ну и, конечно, свою роль сыграла война, ведь сюда, в этот край были эвакуированы промышленные предприятия, приехали специалисты. В общем, в разное время в Сибири собралось немало талантливых людей. Была очень хорошая творческая атмосфера. Огромное значение в развитии Сибири имело создание Сибирского отделения АН СССР. И как в связи с этим не помянуть еще раз самым добрым словом академика Михаила Алексеевича Лаврентьева.

- И никаких конфликтов?

- Конечно! Кстати, я не припомню ни единого случая, чтобы была какая-то национальная неприязнь, антисемитизм и тому подобное. Ничего такого в Сибири не было, и особенно в Томске. Это абсолютно интеллигентный город. Три-четыре поколения профессоров: дед был профессор, бабка, отец и мать… Где такое еще встретишь?! Да и жили тут же, рядом с работой, в одном и том же здании. Представь, они просто выходили из одной двери - где они жили, и входили в соседнюю - там читали лекции. Рождалось ощущение, что профессора, наши преподаватели, всегда работают. Плюс к этому было хорошее оборудование, о нем заботились, власти денег не жалели. Конечно, колоссальный толчок развитию науки в Томске дала атомная промышленность. Рядом появился "закрытый город" Томск-7. В Томском университете был создан физико-технический факультет. Появился и Институт ядерной физики, где я начал работать после окончания вуза. Естественно, создание "атомного центра" притягивало в Томск талантливых ученых.

- Теперь мне становится понятным, почему в начале 90-х годов, когда началась трагедия советской науки, академик Месяц выступил с инициативой принимать ученых, уезжающих из Средней Азии и Казахстана, в научные центры Урала и Сибири, предоставлять им работу, жилье, все необходимое.

- К сожалению, в полной мере реализовать эту идею все-таки не удалось. Многие мои коллеги по институту в свое время уезжали по распределению в разные республики Советского Союза - в частности, в Таджикистан, Казахстан, Узбекистан и т.д. После распада СССР на них начались гонения, их "выдавливали" из исследовательских институтов, из вузов. К примеру, ни одного русского среди деканов и заведующих кафедрами в тех областях Казахстана, что прилегали к Уралу, не осталось. Поэтому удалось обеспечить прекрасными кадрами тот же университет в Оренбурге: там стало 40 профессоров. Они приехали из Кустаная, Петропавловска, Семипалатинска и других городов. Жаль, что не везде нам пошли навстречу, а ведь в те годы это была реальная возможность как-то противостоять "утечке мозгов" из России. Я помнил всегда, что русские ученые, которые жили и работали в республиках Союза, принадлежали к научным школам России. Аспиранты и кандидаты наук, как правило, были подготовлены крупными учеными Москвы, Ленинграда, Томска, Новосибирска. Они уехали, чтобы поднимать науку в республиках, и в изменившихся обстоятельствах нужно было проявить к ним внимание, вернуть их в Россию. Я считаю, что такую политику необходимо вести и сейчас. Убежден, что нужны привилегии для русских, живущих за пределами страны, которые хотят поступать в наши вузы. Я давал бы для них квоты. Пусть талантливые ребята приезжают в Томск, Новосибирск, Хабаровск, Владивосток. Это было бы очень правильно.

- Я знаю нескольких крупных ученых, которые благодарны академику Месяцу за то, что он помог вернуться им на историческую родину. Они как бы заново начали жить.

- "Русские пришельцы" из Киргизии помогли создать научный центр в Архангельске. Туда приехала группа замечательных ученых во главе с профессором Ф. Н. Юдахиным, крупным геофизиком, которого потом избрали членом-корреспондентом РАН. Но, повторяю, в полной мере реализовать эту идею не удалось: поддержка была только в некоторых регионах, а в большинстве - власть не видела необходимости приема русских ученых из ближнего зарубежья. Близорукая политика!

- Вернемся к становлению Месяца-ученого. Очень часто в науке путь начинается именно с первых экспериментов, не так ли?

- Что-то ты хочешь исследовать, начинаешь работать и вдруг получаешь то, чего никто не знал. Моя задача в дипломе состояла в том, что мне нужно было сделать генератор, получить импульсы высокого напряжения порядка 30-50 киловольт. Время нарастания напряжения очень короткое - наносекунды. Мой учитель Александр Акимович Воробьев был физиком широкого профиля. Он занимался ускорителями, техникой высоких напряжений и другими проблемами. Одна из них состояла в том, чтобы определить, с какой скоростью разряд "прорастает" до начала пробоя. Для этого нужно было сделать генератор. Сейчас просто - пришел в магазин и купил, тогда же все надо было делать своими руками. Я начал дипломную работу с того, что сделал осциллограф. Правда, сначала съездил в Москву к профессору Стекольникову. Его лаборатория высоковольтного газового разряда Энергетического института имени Кржижановского АН СССР размещалась в той церкви, где венчался Пушкин. Осциллографы тогда уже выпускались у нас в стране, но предназначались только для атомного проекта. Стекольников и его коллеги встретили студента из Томска доброжелательно, все рассказали и показали. Так что осциллограф я сделал, и генератор тоже. Были получены первые результаты. Они оказались уникальными. Я обнаружил очень интересное явление, которое в дальнейшем привело к открытию объемных разрядов в газах высокого давления. Казалось бы, разрозненные результаты, набор любопытных данных - и все! Но в голове все это "прокручивается" постоянно, не дает покоя, а потом вдруг складывается в единое целое. Огромную помощь мне оказывал будущий профессор Григорий Абрамович Воробьев, человек очень талантливый и бескорыстный.

- Так рождается открытие?

- Пожалуй. И заслуга учителя в том, что он поддерживает тебя, говорит, что ты занимаешься интересным, перспективным делом. В общем, "открытие сделал не тот, кто копал, а тот, кто указал, где копать".

ВОСХОЖДЕНИЕ

Разум - это зажигательное стекло, которое, воспламеняя, само остается холодным.
Р. Декарт

- Мне было 26 лет, и я написал книгу "Техника формирования высоковольтных наносекундных импульсов". Это была первая в мире книжка по данной проблеме. Она вышла в Атомиздате в 1963 году.

- В этом же году у меня в том же Атом-издате вышла книга "Нить жизни. Очерки о генетике". Я написал ее вместе с Н. П. Дубининым. Тогда он был еще опальным членом-корреспондентом Академии наук. Удивительные все-таки бывают совпадения в жизни!

- У меня с сыном тоже немало совпадений. В одном возрасте закончили вуз, в 25 лет оба стали кандидатами наук. В 26 лет я выпустил книгу, и он тоже. Правда, книгу стихов…

- Мы к этому еще вернемся… А пока о первых шагах в науке. С первыми успехами пришла и страсть. Я имею в виду увлечение импульсами, наносекундами. Почему эта страсть на всю жизнь?

- Все события, которые происходят в быстропротекающих физических явлениях, когда-то начинаются и когда-то кончаются. Многие ученые проводят исследования всего процесса в целом, то есть исследуют интегральные характеристики. А можно посмотреть иначе - дифференциально следить за явлением через короткие промежутки времени, например через миллиардные доли секунды. Ты как бы сканируешь происходящее, следишь, как развивается процесс. В общем, все делаешь, как в кино, - снимаешь кадр за кадром. И не имеет значения, что именно изучаешь - полет пули или движение электрического заряда. Я понимал, что фундаментальные знания имеют "точку роста", и именно ее нужно было рассмотреть и понять. В нашей области шли дискуссии, мол, есть ударная ионизация, электронные лавины и тому подобное. Я же попытался все это точно рассмотреть, то есть изучить процессы, идущие при высоких электрических полях в сверхкороткое время. Мне казалось, что можно создать уникальный инструмент для исследования разных физических явлений. Это, к примеру, ускорение электронов, ионов, плазмы и тому подобное. Для сравнения приведу такой пример. Когда-то был изобретен микроскоп. С его помощью сделано множество открытий, так как наблюдались бесконечно малые размеры. Правильно?

- Безусловно.

- Нечто подобное произошло и у нас, только мы "рассматривали" бесконечно малые времена. Появился прибор, который можно совершенствовать, и он позволил очень глубоко исследовать те явления, которые абсолютно не были известны. Или прояснить те процессы и проблемы, которые запутаны до предела. И честно говоря, начало моей работы было весьма схоже с работой следователя: я шел шаг за шагом, исследуя то или иное явление. И в моих руках оказался тот самый "временной микроскоп", который мог рассказать, что именно произошло за миллиардные доли секунды, в том числе и в электрических разрядах. Я начинал как инженер, так как у меня было инженерное образование. Я считаю, что это добротное образование. Однако вскоре мне стало ясно, что открыта новая область физики и я могу в ней провести много интересных исследований. Так и случилось: пришли импульсная энергетика, мощные ускорители электронов с выходом на термоядерный синтез, мощные лазеры, моделирование ядерных взрывов, мощное сверхвысокочастотное излучение и так далее.

- Это уже "микроскопище"!

- В науке появился новый инструмент, который дал возможность вести исследова ния широким фронтом в разных областях. Причем, что интересно, первоначально можно было быть даже дилетантом…

- Как это?!

- Есть целое направление - физическая электроника. Мы, например, с моими сотрудниками открыли взрывную электронную эмиссию - когда благодаря микроскопическим взрывам электроны извлекаются из металла. Я не принадлежал ни к какой научной школе по эмиссионной электронике. Были только общие представле ния о ней. Мы просто открыли явление взрывной эмиссии электронов, описали его, показали, что и как надо делать, чтобы получилось задуманное. Это описание механизма явления до сих пор широко используется. Или сильноточные ускорители. Я никогда не был специалистом по ним. Ускорители бывают разные - микротроны, циклотроны, синхро-троны и т.д. Мы же сделали сильноточный ускоритель. Подвели высокое импульсное напряжение к диоду со взрывной электронной эмиссией, получили огромные токи, и оказалось, что эти физические инструменты открывают новые возможности для исследований разных явлений. В общем, суммируя, скажу так: мы получили абсолютно новый эффект, изучили новое явление и начали широко использовать его. Причем в самых разных областях. К примеру, получаем сверхвысокочас тотное излучение, мощность которого в миллионы раз превосходит мощность обычных радиолокаторов. Или используем пучки электронов для накачки лазеров, и мощность лазерного излучения в импульсе увеличивается в сотни тысяч раз. Понятно, что возникло колоссальное количество направлений, использующих наши идеи и инструменты. Отсюда много учеников. А в 1977 году появился и Институт сильноточной электроники Сибирского отделения АН СССР.

- Как известно, сделать это нелегко…

- Необычайно трудно! Однако у нас вскоре появились очень мощные союзники. В первую очередь назову академиков Н. Г. Басова и А. М. Прохорова, нобелевских лауреатов, а также академика Р. В. Хохлова, тогдашнего ректора МГУ. Американцы сделали первый рубиновый лазер. Для этого потребовались наносекундные импульсы высокого напряжения. В ФИАНе Н. Г. Басов и А. М. Прохоров вели аналогичные работы, но использовали радиолокационные модуляторы с импульсами микросекундной длительности. Поэтому у них ничего не получалось. На конференции по ускорителям я выступил с докладом о наших работах по высоковольтной наносекундной технике. Ко мне в Томск сразу же приехала группа ученых из ФИАНа. Я им сказал, что могу сделать для них нужный генератор. Мы через три месяца сделали то, что они просили, и они получили мощное лазерное излучение. В 1963 году мы поставили им генераторы, а уже на следующий год была первая публикация. Николай Геннадиевич Басов, обычно очень сдержанный, не скрывал своих эмоций, он говорил, что мы теперь догнали американцев. Нужны были мощные лазерные импульсы, и их тогда получали с помощью рубиновых лазеров, которые дали толчок для развития нелинейной оптики, спектроскопии, физики взаимодействия лазерного излучения с веществом и т.д.

- Мне кажется, мы все-таки упустили момент "старта" и сразу перешли к "полету"? "Выведение на орбиту" не всегда проходит гладко, не правда ли?

- Я защитил кандидатскую диссертацию осенью 1961 года, сразу после аспирантуры. Меня быстро утвердили, и уже вскоре я стал старшим научным сотрудником. Возглавил сектор в Институте ядерной физики в Томске. Потом к нему присоединили еще один сектор - возникла лаборатория. Наш директор считал, что данное направление надо развивать. Очень быстро вокруг меня "закрутились" молодые люди, в основном выпускники томских вузов. Мне очень нужны были вакуумщики. Я сразу начал их подбирать среди своих друзей. Прекрасные были вокруг люди! Сережа Бугаев (к сожалению, ныне покойный) стал академиком. Чуть позже был избран академиком выдающийся электрофизик Боря Ковальчук. А потом уже следующее поколение - Сережа Коровин, академик, нынешний директор Института сильноточной электроники. Многих можно назвать.

Дело в том, что в Томске не надо было заниматься поиском людей. Ни о какой интеграции науки и образования даже речи не шло - это была реальность. Я преподавал в разное время в трех вузах, читал лекции. Стал основателем кафедры физики плазмы в университете, в Политехе и в Институте радиоэлектроники читал лекции по электронике и теоретической электротехнике. А потому никаких проблем с кадрами у меня не было: просто отбирал лучших. У нас, к счастью, очень много талантливых ребят! К примеру, из числа выпускников кафедры физики плазмы в университете сейчас десяток докторов и кандидатов наук. И процесс не прекращается.

- Потому что есть идеи и интересные дела?

- Безусловно. Ребята идут как на фундаментальные исследования, так и на прикладные работы. Это и технологии разные, и экология, и покрытия - вплоть до того, что купола церквей покрываются специальными пленками…

- А как появился Институт сильноточной электроники? Вернемся к этому, пожалуйста.

- Все не так просто. Когда мы уже открыли взрывную электронную эмиссию и стали делать первые ускорители, академик Г. И. Будкер, директор Института ядерной физики в Новосибирске, предложил нашему секретарю обкома Е. К. Лигачеву, который очень хорошо относился к науке, создать филиал института в Томске. Будкер приехал к нам. Вместе с Лигачевым они подобрали помещение для филиала - в одном из корпусов подшипникового завода. Однако ничего из этого не получилось. Возникли какие-то проблемы у Г. И. Будкера с М. А. Лаврентьевым. Герш Ицкович был человек широкий, размах колоссальнейший - выдающийся человек! Михаил Александрович сдерживал своего коллегу по Новосибирску, а потому филиал в Томске не появился. И тогда Е. К. Лигачев пригласил меня и сказал, что есть идея создать Институт оптики атмосферы, куда будет переведена и моя лаборатория. А через пару лет, подчеркнул Егор Кузьмич, будет создан и "твой" институт. Так я стал заместителем директора нового института, где у меня был уже отдел из трех лабораторий. Одна из лабораторий начала заниматься лазерными делами. Мы видели, что открываются большие возможности в этой области. Однако в институте считали, что мы просто должны быть некоей мастерской по созданию лазеров, чтобы просвечивать атмосферу. Но я прекрасно понимал, что появилась новая физика, и нас в прокрустово ложе уложить невозможно. Очень многие крупные ученые поддержали меня, и вскоре они убедили Е. К. Лигачева, что нужно создавать институт. Решающее слово было за президентом АН СССР Анатолием Петровичем Александровым. Он приехал к нам в Томск, все посмотрел. У нас было уже шесть молодых докторов наук - каждому не исполнилось еще и 35 лет. Да и установки для зондирования атмосферы из космоса, сварочные электронные пушки, лазеры с накачкой электронным пучком и многое другое - все это произвело на него большое впечатление. Он сказал: "Я тебя поддержу!" Так и случилось.

- И тогда же избрали в Академию?

- Через год после создания института мы получили Государственную премию за открытие взрывной электронной эмиссии, а еще через год меня избрали членом-корреспондентом. В 1984 году я стал академиком.

- Итак, ты уже академик, директор института. Что еще надо?!

- И за границей хорошо знают о наших работах. Три-четыре раза в год езжу на международ ные конференции, приглашают выступить, прочитать лекции, хорошо за них платят.

- "Первый парень на деревне!"

- Я уже говорил, что Томск - не деревня. За историю Томска я был третьим академиком. Казалось, все в моей жизни определено на много лет вперед. Но тут случилось неожиданное…

ГОРИЗОНТЫ

Только тот, кто мыслит,
свободен и самостоятелен.

Л. Фейербах

- Мне предложили возглавить Уральский научный центр. Почему выбор пал на меня, могу только предполагать… Мне было 50 лет. К тому времени все уже видели, что я создал прекрасный институт. В коллективе получили несколько престижных премий - и Государственную, и премию Ленинского комсомола, и международные. В общем, институт был на виду. В то время Уральский центр возглавлял Сергей Васильевич Вонсовский. Он работал уже более 20 лет, когда-то на Урал его прислал А. Ф. Иоффе. Сергей Васильевич - выдающийся ученый, очень много сделал для нашей науки. Однако ему уже исполнилось 75 лет. В 1983 году было принято постановление ЦК КПСС по развитию Уральского центра. Прошло два года, приехала комиссия, чтобы подвести итоги. К сожалению, существен ных изменений не произошло. Поняли, что нужно менять руководство. Посмотрели несколько кандидатов. По ряду параметров я выигрывал. Не только молодой, но и достаточно независимый, никогда не давал в обиду своих людей. Был у меня весьма необычный для тех времен случай. Шло заседание партийного комитета, и один из членов парткома позволил оскорбительные выражения в адрес нашего института. Это было несправедливо и повторялось уже многократно. Я встал и ушел. А потом обратился к первому секретарю обкома с просьбой закрыть партком в Томском филиале СО АН СССР, так как он мешает заниматься наукой. В общем, партком конечно же оставили, но с тех пор в науку он не вмешивался. Я понимал, что за нее надо бороться - нельзя чиновникам позволять топтать науку и ученых!

- Есть удовлетворение от сделанного на Урале?

- Безусловно. Когда я приехал, там было всего 12 институтов. Когда уезжал - более 40, семь научных центров. На Урале была некоторая "однобокость" по науке: химия, металлургия, геология. Гуманитарных наук почти не было. Безусловно, на Урале работали выдающиеся ученые, специалисты экстра-класса. Но они сами все пробивали. О них мало кто заботился. А для того чтобы науку развивать, о людях надо заботиться. Необходимо, чтобы они не на вторых ролях в нашей и мировой науке находились, а на той позиции, которая соответствует их интеллекту и достижениям. Естественно, удовлетворение у меня есть, потому что наука Урала стала занимать достойное место в нашем обществе. Все институты, в том числе вновь созданные, имеют собственные площади, ни у кого ничего не арендуют - в нынешних условиях это очень важно. Нет и проблем с кадрами. В Екатеринбурге - прекрасный университет и Политехнический институт. Связь между ними и Академией теснейшая.

- Месяца на Урале боготворят. Я это знаю, не раз убеждался…

- Дело не в этом! Избирали меня председателем научного центра на Урале дважды. И оба раза при тайном голосовании практически единогласно. Я упоминаю об этом потому, что люди почувствовали, что могут быть изменения в лучшую сторону. Академик Н. Н. Красовский, выдающийся наш математик, до моего переезда на Урал не знал меня. Его в обкоме спросили: как он посмотрит на то, что приедет председателем новый человек, и назвали мою фамилию. Он ответил так: "Если есть такой дурак, который приедет в наш сумасшедший дом, то пусть приезжает!" Николай Николаевич очень мне помогал, мы с ним подружились. Он сам рассказывал об этом разговоре в обкоме.

Мне удалось много сделать, потому что мне помогали прекрасные люди. Сначала меня встретили настороженно - все-таки чужак. Некоторые меня невзлюбили - их право. Но это никакой роли не играло, важно было только дело. Самое плохое, когда руководитель все переносит на личные отношения: то аспиранта чужого завалит, то денег в институт не даст, то зарубежную командировку не подпишет, то работу завалит. Если подобное начинается, никакой науки не будет. Междоусобица - это бич для творчества. Как говаривал Лаврентьев: "Они решают аграрную проблему - кого вперед закопать…" У нас такого не было, была очень хорошая обстановка, хотя характер у меня не такой уж простой. Приходилось иногда извиняться за свою вспыльчивость, но зла на людей не держал.

ПОИСК

Честь - это бриллиант на руке у добродетели.
Вольтер

- Я считаю, что переезд в Москву - это своеобразный триумф в судьбе Месяца?

- Я так не думаю. Просто очередной этап работы.

- Все-таки новый уровень?

- Масштабы иные. Пожалуй, сравнивать не нужно: новая грань жизни, иные заботы и трудности, другие условия борьбы.

- И как это началось?

- Меня избирают на очередной срок председателем Уральского отделения. И вдруг Юрий Сергеевич Осипов, наш президент, говорит, что он собирается выдвигать меня на первого вице-президента. Я ответил ему, что не могу согласиться, так как меня только что избрали на Урале и никто не поймет и не одобрит, если уеду в Москву. Отказался категорически: не уеду с Урала! Но президент РАН настойчив. Проходит полтора года, и он вновь говорит о переезде в Москву, убеждает, что мой опыт и авторитет помогут в борьбе за сохранение Академии. И в конце концов я согласился, тем более, что никаких перевыборов не нужно было делать, так как я уже был вице-президентом. Да и преемника на Урале уже подобрал. На Урале я оставался директором института, ездил туда регулярно, там у меня была своя лаборатория. Однако летом 2004 года меня избрали директором ФИАНа, и институт в Екатеринбурге пришлось оставить, как раньше и институт в Томске.

- Конечно, создание таких уникальных научных учреждений, как Институт сильноточной электроники в Томске и Институт электрофизики в Екатеринбурге, было бы честью и большим достижением для любого ученого, но возглавить Физический институт Академии наук - особая строка в биографии!

- Против этого трудно что-либо возразить. Я прекрасно понимаю роль и значение ФИАНа в истории нашей науки и страны, да и у его директора положение действительно особое. В своей "тронной речи" перед коллективом я говорил, что существует два типа научных институтов: "монархические" и "демократические". К первому типу относятся те институты, которые я создавал раньше. В частности, в Томске перед коллективом стояла вполне конкретная задача, и каждая лаборатория решала частичку ее. В нашей стране мы отвечали за это направление, на это получали деньги, заключали хоздоговора. У нас была куча оборонных задач, и отступать от их решения было нельзя. Если ты не согласен, пожалуйста, иди в другой институт, а у нас есть обязательства перед страной, и никто другой заменить нас не может. Никто, кстати, не уходил от меня, потому что люди быстро росли, становились кандидатами, докторами наук. В Екатеринбурге было "повольготнее", тематика работ пошире, но тем не менее направление исследований было общее, дорога в будущее одна, хотя и пошире, чем прежде.

- К политике нам еще предстоит обратиться, а пока, пожалуйста, о втором типе институтов - "демократическом"?

- ФИАН - это абсолютно демократический институт. Здесь много научных направлений, здесь много выдающихся людей. И все это нельзя выстраивать в одну цепочку. Задача сейчас состоит не в том, чтобы указывать тому или иному ученому, как и что делать, а в том, чтобы помочь ему. Проблемы перед наукой очень большие, а денег мало, приток молодых недостаточен. Исправлением именно этого и должен заниматься в первую очередь директор.

-А как же собственные интересы в науке? Я знаю, что без такой работы Месяц просто не может?

- Это так. Я создал свое подразделение - отдел физической электроники. Пригласил нескольких человек из Сибири и с Урала. Мы заключили тройственное соглашение: ФИАН, Институт сильноточной электроники в Томске, Институт электрофизики в Екатеринбурге. Будем работать совместно, чтобы развернуть те работы по мощной наносекундной технике, которые я вел на Урале. Если начинать все заново здесь, то надо покупать довольно дорогое оборудование. Зачем же это делать, если оно уже есть на Урале?! Значит, будем использовать его там…

В общем, наступил новый этап жизни. Сейчас совместно создаем самый мощный в России фемтосекундный лазер, который нужен многим лабораториям ФИАНа.

- Главное для тебя сейчас, безусловно, ФИАН?

- Необходимо обновить институт, использовать все, что есть, для прорывов в разных областях. К примеру, у нас стоят синхротроны. Среди них есть самый первый, что появился в Советском Союзе. Его построил еще академик В. И. Векслер. Понятно, что никакой науки он уже не дает. И что же: демонтировать его?! Однако если вложить немного денег, то эта машина будет работать на биологию. Или тот же синхротрон в лаборатории П. А. Черенкова в Троицке. Он устарел, для работ по физике высоких энергий уже не подходит, но его можно превратить в источник синхротронного излучения. Мы подумали и о том, что если объединить наши томские работы с фиановскими, то можно, к примеру, создать новый лазер. Есть для него и помещения, и система защиты, и оборудование. Через пару-тройку лет мы получим мощнейший инструмент, который позволит вести исследования и по физике твердого тела, и по физике плазмы, и в других областях современной физики.

- А работать на нем кто будет? В Москве молодые уже не очень-то жалуют физику?

- Это острейшая проблема, так как наука, хотя и остается престижной, не может обеспечивать молодых. Высокие помыслы и идеалы разбиваются о быт в прямом смысле этого слова. И зарплаты маленькие, и условия жизни плохие. Такое положение надо менять. В Москве это сделать нелегко, а вот в Троицке вполне реально. Мы встречались с мэром. Он поддерживает нас. Есть кусок земли. Мы привлекаем инвесторов. Они строят коммерческое жилье, а нам строят гостиницу и дом для проживания ученых. Конечно, это лишь частичное решение проблемы… Ну а для привлечения молодых мы идем на весьма оригинальный, как мне кажется, шаг. Предполагаем перевести на территорию ФИАНа Высшую школу физики. Это школа работает при Московском инженерно-физическом институте. Ее возглавляет академик О. Н. Крохин. Если в ФИАНе появится учебный научный центр, то, думаю, проблема молодых будет решена. Сейчас много говорится о соединении образования и науки, но почему-то у нас прежде всего пытаются внедрить западные системы. Не уверен, что это правильный путь. Надо находить и развивать свои пути. Один из них - создание учебного научного центра в ФИАНе.

В общем, пытаемся решать очень сложные проблемы, а их, к сожалению, немало. Но задача благородная, потому что ФИАН - это величайший институт России. Его история начинается с физического кабинета Кунсткамеры. Из 11 нобелевских лауреатов -физиков семеро - выходцы из ФИАНа. Чтобы перечислить все открытия, сделанные его учеными, журнальной страницы не хватит. Это история нашей науки, история страны.

- Ты настроен все-таки оптимистично!

- Рано или поздно каждый думает о том, чтобы написать мемуары…

- и название их "Исповедь оптимиста"?

- А может, "Исповедь бывшего оптимиста"...

- Такое совсем не похоже на Месяца!

- Я, честно говоря, иногда просто не знаю, что еще можно сделать. Вижу, что в науке люди ужасно, ужасно бедные. И в то же время они делают абсолютно прекрасные вещи... Надо их поддержать, вдохнуть в них свежие силы, добыть финансы. И тогда все можно поднять! Но хватит ли моего опыта, сил? Ведь время нынче, к сожалению, совсем другое… Должен констатировать: гранты и контракты сегодня суммарно дают столько же, сколько государство. Это очень мало. Нужно искать новые подходы…

- Как известно, у академика Месяца множество самых престижных премий, однако некоторые из них ему особенно дороги…

- Это какие именно?

- Например, премия Ленинского комсомола. Потому что тогда еще не было академика Месяца, и это была самая первая премия. Так?

- Безусловно. Человеку нужен кругозор: встречаешься с людьми, беседуешь с ними, общаешься. Советы молодых ученых появились в 1967 году. Тогда же была утверждена премия Ленинского комсомола. Была выдвинута и моя работа. Я не знал, как это происходит. Однажды приехал в Томск Сергей Петрович Капица. Походил по нашей лаборатории, посмотрел, потом выступил по телевидению. И там говорит, что ему понравились работы Месяца и они выдвинуты на премию Ленинского комсомола. Я удивился: откуда он это знает? Оказывается, он был экспертом, потому и приехал в Томск. А председателем комиссии был Николай Геннадиевич Басов - он хорошо знал наши работы. Безусловно, это сыграло роль в том, что мы премию получили. Тогда мы с тобой впервые в гостинице "Юность" встретились, и в "Комсомолке" появилась первая статья обо мне.

- Название я удачное придумал: "Восхождение Месяца", но в последний момент его поменяли на другое… Жаль!

- В моей судьбе эта премия сыграла важную роль. Томск - город небольшой, а потому все считали, что премию дали всем жителям. Кстати, я часто вспоминаю нашу встречу в "Юности" вовсе не потому, что была написана статья, а по одной детали, которую я запомнил.

- Какой?

- О сыне. Ты написал, что мы разговариваем, а по полу ползает сын. Мы с ним как раз ехали в Крым, в Севастополь, где я читал лекции на одном из симпозиумов… Премия сыграла свою роль и в том, что я вскоре был избран председателем Совета молодых ученых. А потом перед развалом Советского Союза я был председателем комиссии по премиям Ленинского комсомола, потому и могу оценить, насколько она была важна для молодых ученых и для нашей науки в целом. Многие люди из глубинки - из Сибири и с Дальнего Востока, с Урала и Севера, например, будущие академики Анатолий Деревянко, Николай Юшкин, Альберт Галеев, Борис Ковальчук, Сергей Бугаев, Владимир Скулачев и многие другие - были отмечены этой премией. Не всем нравилось, когда я говорил, что надо использовать механизм ЦК ВЛКСМ для поддержки молодых ученых, для того, чтобы они быстрее находили дорогу в жизни, встречались с выдающимися людьми страны, имели возможность выехать за границу. Руководство комсомола несколько по-другому воспринимало происходящее - оно хотело использовать молодых талантливых людей для собственного имиджа, для престижа организации. Но я считаю, что комсомол все-таки очень много сделал для развития советской науки.

- Именно премия Ленинского комсомола подтолкнула к идее возродить Демидовские премии?

- В 1991 году комиссия присуждает мне и академику А. В. Гапонову-Грехову Ленинскую премию. И вдруг новое правительство объявляет, что эти премии ликвидируются. Прекращают существование и Государственные премии, и премии Ленинского комсомола. Все было закрыто. Зарплаты грошовые, да и их вовремя не выдают, никаких поощрений. И вот тогда возникла идея возродить Демидовские премии. На мой взгляд, эта премия играет существенную роль в истории нашей науки.

- Почему именно Демидовский фонд и Демидовская премия?

- Те самые Демидовы - удивительные люди. Из Тулы по указу Петра переехали на Урал, создали там первые заводы. В ХIХ веке их потомки присуждали премии ученым. Было условие: Демидовские премии присуждаются Российской академией наук за высшие достижения в науке. То есть премия была своеобразным зеркалом высших достижений конкретного ученого в России. И мы стараемся возродить это движение.

- "Нобелевская премия Урала"?

- Слово "Урал" я заменил бы на "Россия". За счет денег Урала премии присуждаются всем ученым России. У нас есть шесть комиссий по различным направлениям, во главе их стоят выдающиеся ученые… А процесс присуждения подобен присуждению Нобелевской, то есть человек не борется за премию, просто утром просыпается и узнает, что она присуждена ему…

- Несколько слов о лауреатах.

- Это выдающиеся люди в разных областях науки. У нас ведется тщательный отбор, каждая кандидатура обсуждается.

- Конкурируете-таки с Нобелевской премией?

- Нет, конечно. Там всемирный отбор. На Нобелевскую премию выставляются сотни ученых, а получают ее единицы. Наша премия не такого масштаба, как Нобелевская, но получают ее ученые уровня нобелевских лауреатов. Это цвет нашей науки. Как правило, это ее фанатики - люди, живущие только ради науки и для нее.

ИСПЫТАНИЕ

Не покидайте никогда дороги долга и чести - это единственное, в чем мы черпаем счастье.
Ж. Бюффон

- Есть очень болезненная тема, и я не могу ее не коснуться, потому что разговариваю именно с Месяцем. Уже давно этот человек для всего нашего общества стал лидером борьбы за спасение науки от произвола властей. Может быть, последние слова звучат резко, но так я воспринимаю происходящее. А может быть, не имеет смысла бороться с властью, а просто подчиниться ей? Ведь так считают многие ваши коллеги. Разве не так?

- Тема очень важная. В советское время крупные научные проекты нельзя было реализовать без поддержки власти. Об этом я могу судить и по работе на Урале, и по созданию института в Томске. Чем-то я вынужден был поступаться при попытках решить ту или иную проблему, но крупных разногласий с властью не было, я не вступал с ней в конфликт. Когда приехал на Урал, то власти тоже меня поддержали. У меня сложились и в Москве нормальные, деловые отношения с руководителями областей. Но тем не менее я считаю, что взаимоотношения власти и науки все же имеют некий предел, который нельзя перешагивать. Если ты занимаешься фундаментальной работой, а тебе говорят, что следует вести только прикладные исследования, то тут компромисса быть не может. К сожалению, как было написано в одной из газет, среди министров есть "переускорители на кастрюле"…

- Образно сказано, но не очень понятно.

- Люди ничего не понимают в науке, но стараются командовать учеными… Приходится убеждать власть в полезности (!) науки. Но год от года это делать становится все труднее.

- Уровень мышления в Думе падает. Это уже замечают все!

- В первой Думе еще удавалось что-то решать, но теперь фактически никто нас не слушает. Я очень разочарован отношением властей предержащих к науке. Она им безразлична, они не понимают, что происходит.

- Но на словах все выглядит иначе!

- Вот именно: "на словах"! Я недавно прочитал большой обзор, в котором показано, как американские власти относились к науке и как постепенно у них менялось отношение к ней. Вначале они поддерживали фундаментальные исследования, потом только прикладные, а затем вновь - фундаментальные. Выяснилось, что фундаментальные работы прекрасно согласуются с принципами капиталистической экономики. Они никакой прибыли не дают, но без них прогресс невозможен. Американцы буквально стукнулись лбом об эту проблему, когда случился запуск первого искусственного спутника Земли. И сразу ситуация резко изменилась. Интересно, когда у нас расшибут лбы о нечто подобное?!

- Надежда на это есть?

- Боюсь, что много еще времени пройдет прежде, чем такое случится, а мы все больше позиций в науке теряем. Мы теряем научные школы, появившиеся 300 лет назад, в которых бесценный опыт исследований передавался от учителя к ученику, от одного ученого к другому. Мне кажется, это трагедия. Для России эти потери страшнее, чем растранжиривание природных ресурсов. Если мы потеряем интеллект, то Россия даже с нефтью погибнет!

И ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Я в жизни льстил, надеясь на успех,
и презирал певцов другого стана,
уверенных, что счастье есть орех,
расколотый под молотом титана;
был восхищен проблемами в судьбе,
стряхнув с нее налет волшебной пыли.
Не знаю, почему пришел к тебе,
Но я хочу, чтобы меня любили.

Вадим Месяц

- Месяц и литература. Мечта о писательстве осуществилась в сыне?

- Это длинная и сложная история. Сейчас она, пожалуй, еще больше осложняется. Сын родился, когда мне было 28 лет. Я очень остро чувствовал недостатки своего образования. Заключение отца, война, трудные годы, когда не хватало книг. А потому чувствовал себя неполноценным человеком - ни философии не знал, ни литературы толком. Хотел, чтобы сын был более образованным, чем я. В его распоряжении была прекрасная библиотека, он много читал. И уже в школьные годы сына я почувствовал, что он больше склоняется к гуманитарным наукам. Может быть, сказалось и мое положение - сын часто говорил мне: "В физике я буду твоей тенью…" В общем, он искал свой путь.

Действительно, когда сын кончал школу, я видел, что его совершенно не тянет в ту область, чем я занимаюсь. Он хорошо учился, любил и физику и литературу. Очень любил, но не более того.

- А нужно чуть-чуть больше любить?

- Конечно. Необходима непреодолимая страсть. Но единственного выбора у него не было. В филологию не пошел, потому что нужно зубрить. Он ходил в вуз, узнавал, ему не понравилось. Потом его стали тянуть в медицину. Но туда тоже не пошел, будто чувствовал - это не его призвание. В то время он уже писал стихи, и, казалось, неплохие. И тогда мы с ним договорились, что он все-таки поступит на физический факультет, получит профессию. Уже тогда я понимал, что литература никакого дохода не дает, я видел, как бедно живут литераторы. Если ты не издаешь детективы и если ты не советский классик… В общем, он кончил институт, поступил в аспирантуру, защитил кандидатскую диссертацию. В это же время написал книгу, которая вышла в издательстве "Советский писатель".

- Издание там - гарантия качества!

- По-моему, он стал последним советским писателем, который издавался в "Советском писателе". После его сборника уже ничего там не выходило… Этот сборник попал к Иосифу Бродскому. Он дал блестящий отзыв, который был опубликован в "Литературной газете".

- Это и склонило чашу весов?

- Я поговорил со многими своими друзьями - поэтами. Они подтвердили, что стихи сын пишет хорошие, профессиональные. Я понял, что ничем другим он заниматься не сможет. Хорошо знаю, что обязательно нужно любить свою работу, иначе ничего путного не будет. Он написал уже десять книг стихов и прозы. Получил несколько литературных премий, включая Бунинскую.

- Хороший писатель - подтверждаю!

- Он живет литературой, много пишет, долго возглавлял русско-американскую культурную программу в исследовательском институте в США. Организовывал русско-американские конференции поэтов, участвовал в составлении антологий американских поэтов на русском языке и русских на английском, много переводил. Он счастлив.

- Сын счастлив, значит, и отец тоже?

- Конечно.

 

Читайте в любое время

Портал журнала «Наука и жизнь» использует файлы cookie и рекомендательные технологии. Продолжая пользоваться порталом, вы соглашаетесь с хранением и использованием порталом и партнёрскими сайтами файлов cookie и рекомендательных технологий на вашем устройстве. Подробнее

Товар добавлен в корзину

Оформить заказ

или продолжить покупки