Андрей Дмитриевич Сахаров и Александр Исаевич Солженицын встретились в первый раз 26 августа 1968 года - через несколько дней после оккупации Чехословакии войсками Варшавского пакта, события, ставшего большим потрясением для всех диссидентов. Многие из них искали какие-то формы, чтобы выразить по этому поводу свой протест. Академик и трижды Герой Социалистического Труда А. Д. Сахаров только в мае 1968 года впервые выступил как диссидент, обнародовав свой первый большой меморандум "Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе". То был призыв к развитию демократии и плюрализма, который быстро принес Сахарову известность - и в Советском Союзе, и в западных странах.

Солженицын получил мировую известность еще в конце 1962 года, после появления в "Новом мире" повести "Один день Ивана Денисовича" - первой небольшой книги о сталинских лагерях, опубликованной в СССР. Но тогда эта повесть стала частью "десталинизации", проводимой Н. С. Хрущевым после XX съезда КПСС, и на встречах руководителей партии с деятелями культуры не только Хрущев, но и главный идеолог страны Суслов жали Солженицыну руку и горячо приветствовали публикацию "Ивана Денисовича". На путь открытой оппозиции режиму Солженицын вступил лишь в мае 1967 года, обнародовав свое "Открытое письмо IV съезду Союза советских писателей" с протестом против цензуры и политических преследований советских писателей. В это же время на Запад был отправлен для перевода и публикации большой роман Солженицына "В круге первом". Тем не менее Солженицын держался в стороне от всех диссидентских кружков. Однако теперь, в конце августа, ни Солженицын, ни Сахаров не хотели молчать о происшедшем в Чехословакии и решили как-то объединить свои усилия.

В эти дни в самых разных группах возникла мысль о протесте, который могли бы поддержать несколько десятков наиболее известных тогда представителей интеллигенции. Неожиданно очень эмоциональный и глубокий по содержанию текст предложил кинорежиссер Михаил Ильич Ромм. Сахаров был готов подписать этот текст, но не хотел, чтобы его подпись стояла первой. Поздно вечером 23 августа подпись под этим документом поставил академик Игорь Евгеньевич Тамм, его примеру последовали еще несколько ученых. Сахаров хотел ехать к Твардовскому, но Александр Трифонович в эти дни не появлялся даже в редакции "Нового мира" и ни с кем не встречался. Тогда Сахаров и спросил своих друзей о Солженицыне, который, как оказалось, и сам искал этой встречи.

Солженицын приехал в Москву из Рязани вечером 24 августа - для знакомства с ситуацией и поддержки общего протеста. 25 августа он побывал у разных людей, а на следующий день с соблюдением всех правил конспирации долго беседовал с Сахаровым. Это была встреча один на один. Но полностью ее нельзя было скрыть от органов КГБ, так как Сахарова, в то время ученого засекреченного, охраняли. Еще в начале 60-х годов он решительно отказался от открытой охраны, но не мог воспрепятствовать скрытому сопровождению. И все же о содержании и характере беседы Сахарова и Солженицына мало что могли узнать и в "органах". Лишь много позже и Солженицын и Сахаров написали об этой важной для них встрече в своих мемуарах. Трудно поэтому удержаться от цитат.

"Я встретился с Сахаровым в первый раз в конце августа 68-го года, - пишет Солженицын, - вскоре после нашей оккупации Чехословакии и после выхода его меморандума. Сахаров еще не был выпущен тогда из положения особосекретной и особоохраняемой личности. С первого вида и с первых же слов он производит обаятельное впечатление: высокий рост, совершенная открытость, светлая, мягкая улыбка, светлый взгляд, теплогортанный голос. Несмотря на духоту, он был старомодно-заботливо в затянутом галстуке, тугом воротнике, в пиджаке, лишь в ходе беседы расстегнутом, - от своей старомосковской интеллигентской семьи, очевидно, унаследованное. Мы просидели с ним четыре вечерних часа, для меня уже довольно поздних, так что я соображал неважно и говорил не лучшим образом. Еще и необычно было первое ощущение - вот, дотронься, в синеватом пиджачном рукаве - лежит рука, давшая миру водородную бомбу. Я был, наверное, недостаточно вежлив и излишне настойчив в критике, хотя сообразил это уже потом: не благодарил, не поздравлял, а все критиковал, опровергал, оспаривал его меморандум. И именно вот в этой моей дурной двухчасовой критике он меня и покорил! - он ни в чем не обиделся, хотя поводы были, он не настойчиво возражал, объяснял, слаборастерян но улыбался, а не обиделся ни разу, нисколько - признак большой, щедрой души".

А вот что вспоминал Сахаров: "Мы встретились на квартире одного из моих знакомых. Солженицын с живыми голубыми глазами и рыжеватой бородой, темпераментной речью необычайно высокого тембра голоса, контрастировавшей с рассчитанными, точными движениями, - он казался живым комком сконцентрированной и целеустремленной энергии. Я в основном внимательно слушал, а он говорил - страстно и без каких бы то ни было колебаний в оценках и выводах. Он остро сформулировал, в чем он со мной не согласен. Ни о какой конвергенции говорить нельзя. Запад не заинтересован в нашей демократизации, он запутался со своим чисто материальным прогрессом и вседозволенностью, но социализм может его окончательно погубить. Наши вожди - это бездушные автоматы, они вцепились зубами в свою власть и блага и без кулака зубов не разожмут. Я преуменьшаю преступления Сталина и напрасно отделяю от него Ленина. Неправильно мечтать о многопартийной системе, нужна беспартийная система, ибо всякая партия - это насилие над убеждениями ее членов ради интересов заправил. Ученые и инженеры - это огромная сила, но в основе должна быть духовная цель, без нее любая научная регулировка - самообман, путь к тому, чтобы задохнуться в дыме и гари городов. Я сказал, что в его замечаниях много истинного, но моя статья отражает мои убеждения. Главное - указать на опасности и возможный путь их устранения. Я не жду ответа на мою статью сейчас, но я думаю, что она будет влиять на умы".

Общий документ по поводу оккупации Чехословакии подготовить так и не удалось. На Тамма было оказано сильное давление, и он снял свою подпись. После этого все рассыпалось.

Немного позже Солженицын изложил свои замечания по меморандуму Сахарова в письменной форме и передал их лично Сахарову, но не пустил в самиздат. Это было обширное письмо на 20 с лишним страницах. Солженицын начинал свое письмо с самых высоких похвал Сахарову, бесстрашное и честное выступление которого стало "крупным событием современной истории". Солженицыну не понравилось, однако, что Сахаров осуждает в своем трактате лишь сталинизм, а не всю коммунистическую идеологию, ибо "Сталин был хотя и очень бездарный, но очень последовательный и верный продолжатель духа ленинского учения". Нет, по мнению Солженицына, и никакой "мировой прогрессивной общественности", к которой обращается Сахаров. Нет и не может быть "нравственного социализма, - в превознесении социализма Сахаров даже и чрезмерен". Все это "гипноз целого поколения". Упускает Сахаров и значение в нашей стране "живых национальных сил и живучесть национального духа", а все сводит к научному и техническому прогрессу. Нелепы и надежды Сахарова на конвергенцию, - эта перспектива конвергенции "довольно безотрадна: два страдающих пороками общества, постепенно сближаясь и превращаясь одно в другое, что могут дать? - общество, безнравственное вперекрест". Не спасет Россию и интеллектуальная свобода, как не спасла Запад, который "захлебнулся от всех видов свобод и предстает сегодня в немощи воли, в темноте о будущем, с раздерганной и сниженной душой".

Критикуя Сахарова, Солженицын, однако, ничего не предлагал. "Упрекнут, - писал он в конце своего письма, - что, критикуя полезную статью академика Сахарова, мы сами как будто не предложили ничего конструктивного. Если так - будем считать эти строки не легкомысленным концом, а лишь удобным началом разговора".

А. Д. Сахаров не стал отвечать Солженицыну, как и другим известным диссидентам и некоторым общественным деятелям Запада, которые решили письменно высказать свои замечания и пожелания автору меморандума. В 1969 году тяжелая болезнь, а затем смерть первой жены Сахарова Клавдии Алексеевны надолго выбила его из колеи. Он почти ни с кем не встречался. Но уже в первые месяцы 1970 года Сахаров вернулся и к научной, и к диссидентской деятельности. Он активно участвует во многих акциях правозащитного движения и знакомится со многими из его деятелей. В начале мая 1970 года состоялась следующая, весьма продолжительная встреча Сахарова и Солженицына. Они обсуждали новый большой меморандум Сахарова - письмо руководителям Советского Союза Л. И. Брежневу, А. Н. Косыгину и Н. В. Подгорному по проблемам демократизации советского общества. Солженицын, по свидетельству Сахарова, высказал свою оценку этого документа "гораздо более положительную и безоговорочную, чем "Размышлений". Он радовался, что я прочно встал на путь противостояния".

Однако Солженицын решительно отказался от участия в разного рода кампаниях по защите людей, подвергшихся политическим репрессиям. "Я спросил его, - свидетельствовал Сахаров в "Воспоминаниях", - можно ли что-либо сделать, чтобы помочь Григоренко и Марченко. Солженицын отрезал: "Нет! Эти люди пошли на таран, они избрали свою судьбу сами, спасти их невозможно. Любая попытка может принести вред и им и другим". Меня охватило холодом от этой позиции, так противоречащей непосредственному чувству".

Тем не менее в июне 1970 года и Сахаров и Солженицын независимо друг от друга публично и решительно выступили с протестом против принудительной психиатрической госпитализации Жореса Медведева, с которым оба они были знакомы еще с осени 1964 года. Это была короткая, но весьма интенсивная и успешная общественная кампания.

Осенью 1970 года Солженицыну присуждают Нобелевскую премию по литературе - четвертую для русской литературы после Ивана Бунина, Бориса Пастернака и Михаила Шолохова. Солженицын был воодушевлен, но также крайне обеспокоен масштабами поднятой против него газетной и политической кампании, весьма осложнявшей его жизнь. Он решил отказаться от поездки в Стокгольм на церемонию вручения Нобелевских премий и некоторое время не знал, как себя вести и что делать. Его известность в мире росла, но сам он называл 1971 год "проходом полосы затмения, затмения решимости и действия". Солженицын отказался подписать составленное Сахаровым письмо в Президиум Верховного Совета СССР об отмене в нашей стране смертной казни. Писатель сказал, что участие в такого рода коллективных акциях будет мешать выполнению тех задач, за которые он чувствовал на себе ответственность. После этого Сахаров и Солженицын не встречались и не беседовали друг с другом более года.

До весны 1972 года как Сахаров, так и Солженицын могли встречаться с иностранцами только случайно, и они отклоняли все предложения об интервью, с которыми к ним обращались западные корреспонденты. Этому было тогда много причин. Однако в 1972 году они оба стали искать контактов с работавшими в Москве иностранными корреспондентами: Солженицын хотел более активно защищаться, а Сахаров стремился расширить возможности своей правозащитной деятельности. То было время разрядки, и советские власти были вынуждены как-то реагировать на западное общественное мнение. Редкие встречи Солженицына и Сахарова с западными журналистами в 1972 году вскоре умножились и стали в 1973 году почти регулярными. Многие из корреспондентов, работавших в Москве в 70-е годы, позднее написали книги о своем пребывании в СССР. И в этих книгах немало страниц об их общении с диссидентами, в том числе с Сахаровым и Солженицыным. Наибольший успех выпал корреспонденту "Нью-Йорк таймс" Хедрику Смиту, чья книга "Русские" была переведена на многие языки и получила престижную Пулицеровскую премию. Вторая книга Хедрика Смита на ту же тему написана уже в 80-е годы, и ее заголовок "Новые русские" стал нарицательным, хотя сам автор имел в виду отнюдь не бизнесменов и мафиози 90-х годов.

Вот как писал американский журналист о своей первой встрече с Солженицыным: "Солженицын вел себя в первые минуты встречи сердечно и непринужденно. Он выглядел точно так, как на тех фотографиях, которые я видел, но казался больше и выше. Он оказался более энергичным, чем я ожидал: он то и дело вскакивал со стула и со спортивной легкостью ходил по комнате. Его невероятная энергия казалась почти осязаемой. Для человека, так много выстрадавшего, он выглядел хорошо, но его лицо под внешним румянцем было отмечено неизгладимыми следами пережитого. Однако очарование длилось недолго. Как только мы перешли к цели визита, мы столкнулись с природной властностью этого человека. Позднее, когда он приглашал меня к себе, он говорил по телефону: "Это Солженицын. Мне нужно кое-что с вами обсудить", - таким тоном мог бы приказать император: "Немедленно явитесь во дворец". Но и теперь Солженицын вручил каждому из нас толстую пачку исписанных листов с заголовком: "Интервью с "Нью-Йорк таймс" и "Вашингтон пост". И это действительно было готовое интервью - полностью, вопросы и ответы - все составленное Солженицыным. Я был ошеломлен. Я подумывал о том, чтобы уйти. Как я понял позже, суровые испытания, перенесенные им в лагерях, выработали в нем огромную нравственную отвагу, но и выковали целеустремленность и ограниченность автократа".

Иным был портрет Сахарова: "Глядя на Сахарова, трудно представить себе, что этот человек вызвал международную бурю. Его не отличает ни представительная внешность, ни властная индивидуальность, ни воинственный темперамент Солженицына. Совершенно различен и внешний вид этих двух людей. Солженицын с его мощной грудью, морщинистым красноватым лицом, натруженными руками, бородой цвета красного дерева и проницательными глазами оставлял впечатление физической и духовной силы. В отличие от него Сахаров производил впечатление человека легко уязвимого. Высокого роста, слегка сутулый, с высоким лбом мыслителя и двумя прядями седеющих волос вокруг лысины, с большими руками, не знавшими физической работы, с печальными, сострадательными глазами, этот человек кажется обращенным в себя, в свой внутренний мир; настоящий русский интеллигент, интеллектуал до мозга костей. В его сдержанности и манере вести беседу сразу чувствовался одинокий мыслитель. Его природная склонность к уединению усилилась за двадцать лет изоляции из-за секретной работы в области атомных исследований".

Все более жесткое противостояние Солженицына и Сахарова властям сопровождалось массированной газетной кампанией, в которой имена этих двух людей, как правило, объединялись. При этом А. Д. Сахаров, который был не просто академиком, но и лауреатом всех премий и трижды Героем Социалистического Труда, изображался обычно оторванным от жизни и политики "простаком", тогда как об А. И. Солженицыне, уже исключенном из Союза писателей, газеты писали как о "предателе". Постепенно имена Сахарова и Солженицына стали объединяться не только в советской и западной печати, а также в передачах западных радиостанций на СССР. "В мрачной обстановке Советского Союза, - говорилось в одной из передач Би-би-си, - Солженицын и Сахаров бросили свой вызов советским и западным руководителям. Если их заставят замолчать силой - это только докажет, что они говорят правду". В такой обстановке Сахаров и Солженицын должны были как-то согласовывать свои публичные заявления.

В конце 1972 года они снова стали встречаться, как правило, в Жуковке, элитном поселке под Москвой. Александр Солженицын жил и работал с осени в домике садовника при большой даче Мстислава Ростроповича. Здесь же в поселке стоял и удобный загородный дом Сахарова, сложенный из белого кирпича (такие загородные дома получили в подарок от советского правительства академики Тамм и Сахаров за создание водородной бомбы). Прежде Сахаров почти не бывал в Жуковке, и дом стоял закрытым, потом здесь стала жить его старшая дочь с семьей, но иногда приезжал и сам Сахаров. Обычно он приходил к Солженицыну со своей второй женой Еленой Георгиевной Боннэр. У Солженицына также была теперь новая семья. Его женой стала Наталья Дмитриевна Светлова, но она редко появлялась в Жуковке. В конце августа 1973 года Солженицын распространил свою программную статью "Мир и насилие", в которой выдвинул А. Д. Сахарова кандидатом на Нобелевскую премию мира. Нобелевские лауреаты имели право на выдвижение, но должны были делать это в закрытом порядке - как эксперты. Поэтому предложение Солженицына не рассматривалось. Как известно, Сахаров получил Нобелевскую премию мира позже, в 1975 году, и общественная кампания в пользу такого решения, начатая Солженицыным и поддержанная позднее даже в Конгрессе США, вероятно, сыграла немалую роль.

Взаимная поддержка Солженицына и Сахарова не означала их полного согласия. Солженицын и Сахаров были слишком разными людьми - по своим личным качествам, по убеждениям и мировоззрению. Солженицын рос без отца в бедности и лишениях. Он прошел через войну, через многие годы тюрьмы, лагеря, ссылки, преодолел смертельную болезнь. Теперь он наверстывал упущенное и не хотел тратить время на лишние встречи и разговоры. Солженицын был предельно организованным и очень практичным человеком. О любой встрече с ним нужно было договариваться заранее. Он работал очень интенсивно утром и днем и предпочитал полное одиночество, даже завтрак и обед он готовил себе сам. Из Рязани он уезжал в одну из соседних деревень либо жил в одиночестве в доме Корнея Чуковского в Переделкино, на своем садовом участке близ Нарофоминска, наконец, - в домике садовника у Ростроповича. Постепенно он стал чувствовать себя человеком, которого избрал Господь, и это отражалось на его отношениях с другими людьми. Солженицын не терпел возражений и постепенно утратил способность к полемике и диалогу.

Детство и юность Сахарова прошли в условиях достатка и заботы, а при работе над атомными проектами Сахаров жил на всем готовом. У него были комфортабельные квартиры в Москве и на "объекте", просторный загородный дом. Однако большую часть времени он работал в полной изоляции от внешнего мира и, как ученый засекреченный, находился под постоянной охраной. В его большой квартире в Москве царил постоянный беспорядок. Сахаров не умел сам себя обслужить и был в высшей степени непрактичным человеком. После смерти первой жены Сахаров должен был заботиться о судьбе трех собственных детей и двух детей Е. Г. Боннэр, и это создавало множество проблем. Предельно скромный, Сахаров никогда не чувствовал себя человеком избранным. Как ученый он испытывал сомнения, был подвержен и сторонним влияниям, в нем не было и намека на авторитарность. Ему нравилось видеть вокруг себя множество людей, он не испытывал неудобств и в маленькой квартире своей второй жены, был доступен для встреч и бесед почти со всеми, кто об этом просил. В начале 70-х годов заседания Комитета прав человека, который Сахаров основал вместе с Валерием Чалидзе и Андреем Твердохлебовым, затягивались далеко за полночь, и каждый мог говорить столько, сколько хотел.

Атомный центр, где одним из научных руководителей был А. Д. Сахаров, создан на месте знаменитой Саровской пустыни, где жил и умер причисленный к лику святых иеромонах Серафим Саровский. Теперь здесь находились лагеря заключенных и секретные лаборатории, некоторые из них размещались и в монастырских строениях. Но Сахарову была чужда всякая религиозность, и поэтому он не мог принять и даже понять призывы Солженицына покаяться перед Богом, служить и молиться Богу, который только и может направить Россию на путь истинный - через своих пророков. Совершенно различно и их отношение к "русской идее". Коллектив ученых-атомщиков был интернационален, проблемы национальности этих людей просто не интересовали. Но и позднее идея национальности интересовала Сахарова лишь в общем контексте прав человека, и положение литовцев, армян или евреев казалось ему гораздо более трудным, чем положение русских. Для Солженицына же именно "русская идея" была центральной и главной в его мировоззрении, правда, в его собственном толковании, которого не разделяли другие националисты. Русский национализм был самым слабым течением среди диссидентов 60-70-х годов; здесь явно доминировали правозащитники, которых Сахаров называл почему-то "левыми западниками". Но Солженицына как раз мало волновала проблема прав человека, на первое место он ставил не права, а обязанности.

До начала 1974 года взаимные разногласия Сахарова и Солженицына проявлялись только в беседах писателя и академика. Сахаров не вел никаких повседневных записей. Солженицын же многие из своих встреч и бесед записывал и комментировал в литературном дневнике. В мемуарах Солженицына, опубликованных позднее, было немало восторженных отзывов о Сахарове, само появление которого в верхах советской научной элиты писатель называл "чудом". "Его дивное явление в России, - писал Солженицын, - можно ли было предвидеть? Я думаю: да. По исконному русскому расположению - должны пробирать людей раскаяние и совесть. Да, это - по-нашему! И я, например, при своем оптимизме, всегда так ожидал: появятся! появятся такие люди (я думал, их будет больше), кто презрит блага, вознесенность, богатство - и попутствует к народным страданиям. И - какие возможности таились бы в таких переходах!" Солженицын сравнивал свои и Сахарова публичные выступления, которые широко освещались в западных СМИ и были направлены против советских лидеров и режима, с "встречным боем двумя колоннами".

Но писатель сетовал, имея в виду Сахарова, что "с соседней союзной колонной не налажено было у нас путей совета и совместных действий". Солженицын называл Сахарова в своих заметках "наивным, как ребенок", "слишком прозрачным от собственной чистоты", "чрезмерно внимательным к "добросоветчикам". "Ясность его действий, - писал Солженицын, - сильно отемнена расщепленностью жизненных намерений: стоять ли на этой земле до конца или позволить себе покинуть ее". Особенно резко, порой даже грубо высказывался писатель о жене Сахарова Е. Боннэр. "Мы продолжали встречаться с Сахаровым в Жуковке, - писал Солженицын, - но не возникали между нами совместные проекты или действия. Во многом это было из-за того, что теперь не оставлено было нам ни одной беседы наедине, и я опасался, что сведения будут растекаться в разлохмаченном клубке вокруг "демократического движения". Сахаров все более уступал воле близких, чужим замыслам". Между Сахаровым и Солженицыным росло отчуждение, и их последняя встреча состоялась 1 декабря 1973 года. Солженицыну казалось, что Сахаров сломлен и хочет добиваться отъезда из СССР за границу.

Однако за границей очень скоро оказался не Сахаров, а Солженицын. Его выражение о "встречном бое двумя колоннами", как выяснилось позднее, вовсе не было преувеличением. В настоящее время опубликованы рабочие записи заседаний Политбюро ЦК КПСС не только за 30-е, но и за 70-е годы. Эти заседания не протоколировались и не стенографировались, и никто посторонний на заседания Политбюро не приглашался. Но один из участников заседания вел рабочую запись, которая хранилась в одном экземпляре как совершенно секретный документ. Из этих записей видно, что в 1970-1973 годы вопрос о Сахарове и Солженицыне обсуждался на Политбюро почти ежемесячно. О Солженицыне все выступавшие говорили с негодованием как о "враге народа", требуя привлечь его к самой суровой ответственности - отправить в самые далекие исправительные лагеря, посадить в тюрьму, в самом крайнем случае выслать за границу. И тем не менее это были все же годы разрядки, и окончательное решение каждый раз откладывалось. Так, например, на заседании Политбюро ЦК КПСС от 30 марта 1972 года Председатель Президиума Верховного Совета СССР Н. В. Подгорный говорил: "Солженицын ведет враждебную деятельность. Он враг, который не может жить в Москве. Но я считаю, что и выселять его за границу не следует. Я думаю, что его не следует выдворять. Он лауреат Нобелевской премии, и это, конечно, буржуазная пропаганда использует против нас в полной мере. За границей Солженицын принесет нам большой вред. Но в Советском Союзе есть такие места, где он не сможет ни с кем общаться". На другом заседании советский премьер А. Н. Косыгин предложил сослать Солженицына в Верхоянск - в самый холодный район страны, куда ни один западный корреспондент не сможет и не захочет поехать.

О Сахарове говорили по-другому. Тот же Н. В. Подгорный: "Что касается Сахарова, то за этого человека нам нужно бороться. Он другого рода человек. Это не Солженицын. Об этом, кстати, просит и академик Келдыш. Все же Сахаров трижды Герой Социалистического Труда. Он создатель водородной бомбы". Еще через полтора года, в августе 1973 года, отметив, что в поведении Солженицына и Сахарова не произошло никаких "улучшений", а Солженицын стал "развертывать активную политическую деятельность, объединяя вокруг себя всех бывших заключенных и недовольных", Политбюро рекомендовало начать против Солженицына уголовное дело и "предъявить ему обвинение в преступлении против Советской власти". Что касается Сахарова, то Политбюро рекомендовало начать публикацию разного рода писем "от имени ученых и интеллигенции" с осуждением его поведения. Ю. В. Андропов попросил А. Н. Косыгина пригласить к себе Сахарова и поговорить с ним. Эта беседа не состоялась. Что касается Солженицына, то после издания за границей первого тома книги "Архипелаг Гулаг" он был арестован, лишен советского гражданства и выслан из Советского Союза в ФРГ.

А. Д. Сахаров узнал об аресте Солженицына вечером 12 февраля 1974 года и тотчас, бросив все дела, поехал на квартиру его жены Н. Д. Светловой. В эту зиму Солженицын жил в этой квартире большую часть времени, хотя московские власти и отказывались его в ней прописывать. Здесь уже собрались Игорь Шафаревич, Лидия Чуковская, Юлий Даниэль, Вадим Борисов, Наталья Горбаневская и другие правозащитники или друзья Солженицына. Прямо по телефону Сахаров сделал заявление для канадского радио и телевидения, которое было распространено и другими СМИ: "Я говорю из квартиры Солженицына. Я потрясен его арестом. Здесь собрались друзья Солженицына. Я уверен, что арест Александра Исаевича - месть за книгу, разоблачающую зверства в тюрьмах и лагерях. Если бы власти отнеслись к этой книге как к описанию прошлых бед и тем самым отмежевались от этого позорного прошлого, можно было бы надеяться, что оно не возродится. Мы воспринимаем арест Солженицына не только как оскорбление русской литературы, но и как оскорбление памяти миллионов погибших, от имени которых он говорит. 12 февраля 1974 года. 22 часа".

Протесты по поводу ареста и высылки Солженицына продолжались еще две-три недели, но затем они сменились полемикой уже не с властями, а с самим Солженицыным, что было вызвано рядом его заявлений и публикаций.

Оказавшись за границей, А. И. Солженицын в течение короткого времени опубликовал несколько заявлений, писем, эссе и статей: "Жить не по лжи!", "Не сталинские времена", "Ответы журналу "Тайм" и другие. Были изданы его книга "Ленин в Цюрихе", а также сборник статей разных авторов (приверженцев Солженицына) и собственных статей - "Из-под глыб". Солженицын, написав предисловие к книге о проблеме авторства "Тихого Дона", помог быстрому ее изданию. Но наибольший отклик в Советском Союзе вызвал первый политический меморандум Солженицына - "Письмо вождям Советского Союза". Это письмо было составлено еще летом 1973 года, но отправлено в ЦК КПСС 5 сентября 1973 года. Позднее его обнаружили в материалах Политбюро с пометками многих его членов, поскольку Брежнев велел Черненко ознакомить с письмом Солженицына всех членов Политбюро. Сам Брежнев прочел это письмо в октябре 1973 года и вновь просматривал его в конце декабря 1973 года.

И тем не менее на заседаниях Политбюро это письмо не обсуждалось, и Солженицын конечно же не получил на него никакого ответа. Полный текст "Письма вождям" на русском языке был опубликован в марте 1974 года в Париже в форме небольшой брошюры и почти сразу же переведен на многие языки. Среди диссидентов этот программный меморандум Солженицына вызвал оживленную полемику.

Большую статью о нем опубликовал в апреле 1974 года и А. Д. Сахаров, который в основном соглашался с солженицынской критикой советской действительности и истории. Но он решительно возражал против особого подчеркивания страданий и жертв именно русского народа. Ужасы и гражданской войны, и раскулачивания, голод и репрессии сталинского времени - все это в равной мере коснулось русских и нерусских. "А такие акции, как насильственная депортация - геноцид и подавление национальной культуры, - это даже в основном привилегия именно нерусских".

Солженицын, по мнению Сахарова, преувеличивает опасность советско-китайского конфликта, роль идеологии в системе власти, а также опасность урбанизации и технического прогресса. Сахаров считал абсолютно неприемлемым предложение Солженицына о сохранении и в будущей России умеренного авторитарного строя, при котором Россия жила столетиями, "сохраняя свое национальное здоровье". "Эти высказывания Солженицына, - писал Сахаров, - мне чужды. Существующий в России веками рабский, холопский дух, сочетающийся с презрением к иноземцам и иноверцам, я считаю не здоровьем, а величайшей бедой". А предложенное Солженицыным интенсивное освоение северных и восточных земель России силами одной русской нации Сахаров считал невозможным. В условиях холода и бездорожья решить эту проблему можно только при международном экономическом сотрудничестве, изоляционизм здесь вдвойне ошибочен. Идею же Солженицына об отказе от больших городов, о жизни компактными общинами, о замене крупных производств небольшими предприятиями Сахаров называл мифотворчеством, идеей нереальной и даже опасной.

Солженицын внимательно прочел статью Сахарова и ответил на нее отдельной статьей, которая вошла в упоминавшийся большой сборник "Из-под глыб", опубликованный в ноябре 1974 года в Париже. Солженицын повторил в ней свои обвинения в адрес марксистской идеологии, которая "выкручивает наши души, как поломойные тряпки, растлевает нас и наших детей, опуская нас ниже животного состояния". "И она "не имеет значения"? - спрашивает Солженицын и продолжает: - Да есть ли что-либо более отвратительное в Советском Союзе? Если все не верят и все подчиняются, это указывает не на слабость идеологии, а на страшную силу ее".

Быстрая демократизация в СССР, по мнению Солженицына, опасна, так как межнациональные противоречия "десятикратно накаленные, чем в прежней России, разорвут страну и затопят ее кровью, если демократия будет рождаться в отсутствие сильной власти". Остальные расхождения, в том числе о проблемах прогресса и освоения Севера, о судьбе крупных производств и городов, даже о национальных проблемах, Солженицын оценил как второстепенные или основанные на плохом понимании его взглядов и предложений. В сборнике "Из-под глыб" было опубликовано и большое письмо Солженицына Сахарову, содержавшее разбор и критику его меморандума "Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе".

Разногласия по проблемам развития СССР и России, которые возникли между Сахаровым и Солженицыным в начале 70-х годов, осложнились с осени 1974 года и личными обидами. Дело в том, что через несколько месяцев после высылки из страны Солженицын опубликовал в Париже на русском языке свои мемуары "Бодался теленок с дубом...". Многие страницы этой книги были посвящены А. Д. Сахарову. Новая книга Солженицына по разным каналам проникала в Москву, ее передавали из рук в руки, читали по очереди. Прочел книгу и Сахаров, за несколько недель до того, как один из немецких корреспондентов передал ему экземпляр "Теленка" с очень лестной дарственной надписью автора. Однако надпись не тронула Сахарова: книгу он уже читал и был лично ею задет и обижен, о чем и сказал немецкому корреспонденту.

У тех, кто знал Сахарова, его раздражение не вызвало удивления. Всегда совершенно равнодушный к нападкам и обвинениям в свой адрес, он крайне болезненно реагировал на все обвинения в адрес своей жены и новой семьи, сознавая, что невольно является виновником такого рода неприятностей близких ему людей. Его реакция нередко была неадекватной: в конце 70-х годов и в начале 80-х он несколько раз прибегал к голодовкам, и поводом к ним служили не собственные его проблемы, а проблемы жены и ее родственников. Но Сахаров переживал их сильнее своих проблем.

Для меня в то время было непонятным не поведение Сахарова, человека в высшей степени искреннего, но и крайне непрактичного, далекого от какой-либо расчетливости, непонятным оставалось поведение его новой семьи, которая слишком активно втягивала Сахарова в свои материальные, квартирные проблемы и далеко не самые трудные медицинские задачи. Их решение можно было бы найти и без длительных и опасных для здоровья академика голодовок. А. Д. Сахаров не был здоровым человеком: слабая форма лейкемии крайне ослабляла его иммунную систему. Именно поэтому, например, во время эпидемий гриппа ему запрещали по три-четыре недели выходить из дома. Еще в 1970 году после тяжелого сердечного приступа Андрей Дмитриевич провел больше месяца в специальной больнице Академии наук. Теперь государство сняло прежнюю заботу о здоровье Сахарова, но это мало компенсировалось заботой о нем со стороны семьи. Сам же Сахаров о себе никогда не заботился.

Так или иначе, но обида Сахарова на Солженицына была очень сильной. Поэтому в своих мемуарах, над которыми Сахаров начал работать в годы ссылки, в Горьком, он попытался ответить на упреки или даже намеки Солженицына. Сахаров решительно отвергал слова Солженицына о принадлежности его жены и самого Сахарова к "разлохмаченным клубкам" диссидентских кружков. Саму оценку своей деятельности как "встречного боя" он называл неудачной. Многое в этой заочной полемике - и со стороны Солженицына, и со стороны Сахарова - представляется мелочным и необъективным, комментировать ее здесь нет смысла, это дело будущих биографов. "Мне обидно, - писал, подводя итоги своим отношениям и своим разногласиям с Солженицыным Сахаров в книге "Воспоминания", - что Александр Исаевич, гонимый своей целью, своей сверхзадачей, так много не понял или, вернее, не захотел понять во мне и моей позиции в целом, не только в вопросе об эмиграции, но и в проблеме прав человека, и в Люсе, в ее истинном образе и ее роли в моей жизни. Я совсем не ангел, не политический деятель, не пророк. Мои поступки и моя эволюция - это не результат чуда, а влияние жизни, в том числе влияние людей, бывших рядом со мной, называемых "сонмищем продажной интеллигенции", влияние идей, которые я находил в книгах".

После чтения "Теленка" А. Д. Сахаров утратил интерес к полемике с Солженицыным и в течение десяти лет - с конца 1975 и до конца 1985 года - в своих выступлениях практически ни разу не сказал о Солженицыне. Но и Солженицын перестал в своих публичных выступлениях упоминать имя Сахарова. Лишь в 1977 году в своем кратком приветствии "Сахаровским слушаниям" в Риме Солженицын написал об "осаде и травле гойевского масштаба", которым подвергается человек, давший имя этим слушаниям. В мае 1981 года Солженицын отправил из Вермонта (США) телеграмму ссыльному Сахарову в Горький по случаю его 60-летия. "Желаю Вам, - писал Александр Исаевич, - чтобы вопреки насилию ссылка оказалась бы для Вас духовно плодотворна и открыла бы Вам новые глубины в служении своему народу". Не знаю, получил ли эту телеграмму Сахаров; он находился тогда в полной почтовой изоляции.

В январе 1980 года А. Д. Сахарова арестовали прямо на улице и препроводили в Генеральную прокуратуру СССР. Здесь ему зачитали Указ Президиума Верховного Совета СССР о лишении его всех государственных наград и почетных званий. Одновременно ученому сообщили, что руководство страны приняло решение о высылке Сахарова из Москвы в место, "исключающее его контакты с иностранными гражданами". И уже через несколько часов под охраной группы работников КГБ, возглавляемой генерал-полковником С. Цвигуном, Сахаров был отправлен на самолете в Горький, где ему предстояло жить в полной изоляции более шести лет. Посещать его могла только жена, Е. Г. Боннэр.

Сахаров не переставал работать и в ссылке. Он начал писать воспоминания, размышлял и вел записи по проблемам космогонии (позднее специалисты оценивали гипотезы Сахарова в этой области очень высоко). Но иногда Сахарову удавалось выступить и по общественно-политическим и международным проблемам. Взгляды его в эти годы сильно радикализировались. Он уже не находил ничего хорошего в советском социализме и призывал Запад усилить давление на СССР - не только в торговле, но и в военной области. В 1983 году Сахарову удалось передать письмо американскому физику Сиднею Дреллу, и оно было опубликовано в летнем номере американского внешнеполитического журнала "Форин эфферс". Возражая Дреллу, Сахаров писал, что США не должны замораживать свои ядерные вооружения, но, напротив, им надо расширять производство и установку новых крупных ракет "МХ". По этому поводу не только газета "Известия", но и газета "Вашингтон пост" выразила недоумение, заметив, что позиции Сахарова "приближаются к позиции Солженицына". Солженицын прочел эту газетную и журнальную полемику и в своем литературном дневнике с некоторой долей злорадства записал: "Проявить такую смелость изнутри СССР, да из ссылки! - и получить оплеухи с обеих сторон".

А. И. Солженицын, оказавшись в Соединенных Штатах, мог излагать свои взгляды открыто и громко, чем и воспользовался - он объехал с разного рода выступлениями почти все западные страны. Он критиковал в этих выступлениях всех - и Запад, и Советский Союз, и нейтральные, или неприсоединившиеся, страны. Писатель крайне резко отзывался о советских лидерах и обо всех наиболее видных деятелях "третьей эмиграции", в том числе и о своих недавних соратниках по лагерной жизни и по работе в Москве. Однако он воздерживался и от похвал и от критики в адрес Сахарова. "Вот ведь еще ж и хрупкость какая, - записал он в своем литературном дневнике, - Сахаров в ссылке, его и коснуться нельзя". (Этот литературный дневник Солженицын начал публиковать по частям только в 1998-2001 годах в журнале "Новый мир", и многие страницы дневника за 1981-1985 годы полны упоминаний о Сахарове.) Писателю, например, крайне не нравится атеизм Сахарова. "В атеизме же - он прочен, тут он - верный наследник дореволюционной интеллигенции". Не разделяет Солженицын и сахаровскую концепцию прав человека. Эту правозащитную идеологию Солженицын называет даже одной из форм анархизма: "Надо же помнить и о целом, об обязанностях каждого, о правах государства".

Но особенно возмущала Солженицына упорная защита Сахаровым права на эмиграцию, как главного из всех прав человека. (Кстати, это и многим из нас было непонятно.) "Да, - писал Солженицын в своем литературном дневнике в 1982 году, - сегодняшний Сахаров достаточно много видит в советской жизни, он не кабинетный удаленец. И какую же вопиющую боль, какую страстную безотложную нужду он возносит правее и выше всех болей и нужд раздавленной, обескровленной, обеспамятенной и умирающей страны? Право дышать? Право есть? Право пить чистую воду, и не из колодцев прошлого века и не из отравленных рек? Право на здоровье? Рожать здоровых детей? Нет! Первейшим правом - он объявляет право на эмиграцию! Это - сотрясательно, поразительно, это можно было бы считать какой-то дурной оговоркой - если бы Сахаров не произнес и не написал бы этого многажды".

Сахаров, по мнению Солженицына, идеализирует Запад и совершенно не понимает национальных проблем России. "Развиваясь душевно и выстраивая всечеловеческие проекты, Сахаров доконечно выполняет свой долг перед демократическим движением, перед "правами человека", перед еврейской эмиграцией, перед Западом - но не перед смертельно больной Россией. Многих истинных проблем России он не поднимает, не защищает так самозабвенно и горячо. Он показывает на высоком взносе возможности русской совести - но будущее наше он рисует безнационально, в атрофии сыновнего чувства. От нашего тела рожден замечательный, светлый человек, но весь порыв своей жертвы и подвига он ставит на службу - не собственно родине. Как и для всех февралистов: Сахарову достаточно свободы - а Россия там где-то поблекла". "Казалось бы, - заключает свои рассуждения о Сахарове автор мемуаров, - сколько объединяет нас с Сахаровым: ровесники, в одной стране; одновременно и бескомпромиссно встали против господствующей системы, вели одновременные бои и одновременно поносились улюлюкающей прессой; и оба звали не к революции, а к реформам. А разделила нас - Россия".

Во второй половине 1985 года и в 1986 году положение А. Д. Сахарова в ссылке ухудшилось, и десятилетие присуждения Нобелевской премии мира он встретил в больнице, куда был помещен в связи с очередной голодовкой. Врачи предупредили и руководство Академии наук, и органы КГБ, что состояние здоровья ссыльного академика вызывает у них серьезные опасения. Между тем в западных странах усиливалось общественное движение в защиту Сахарова. М. С. Горбачев поручил своим помощникам разобраться в "деле Сахарова", но затем решил сам вмешаться в ход событий.

14 декабря 1986 года в горьковской квартире Сахарова неожиданно установили телефон. 15 декабря исчезла постоянно находившаяся возле квартиры охрана, а 16-го опальному академику позвонил Горбачев, сообщил о прекращении его ссылки и о помиловании его жены, Е. Г. Боннэр, которая еще в 1984 году была осуждена на пять лет ссылки. "Возвращайтесь к патриотической работе", - сказал Сахарову Горбачев. В Москву Андрей Дмитриевич вернулся 23 декабря 1986 года. На Ярославском вокзале его встречали правозащитники, представители Академии наук и более 200 иностранных корреспондентов...

Нет необходимости говорить здесь о большой научной, общественной и правозащитной деятельности, которую Сахаров возобновил и активно вел в 1987 и в 1988 годах. Он принял участие в создании Международного фонда за выживание и развитие человечества и был избран одним из директоров этой весьма благородной по замыслу, но громоздкой и неэффективной организации. Заседания фонда должны были происходить, согласно Уставу, поочередно в СССР и в США. И с Сахарова были сняты все прежние запреты на поездки за границу. Сам ученый не ожидал столь быстрого и положительного решения, которое было принято по просьбе академика Е. П. Велихова и под поручительство академика Ю. Б. Харитона.

Летом 1988 года, после продолжительной и энергичной массовой кампании, в Советском Союзе было учреждено Межреспубликанское добровольное историко-просветительское общество "Мемориал". Кроме Оргкомитета этого общества был сформирован (путем опроса жителей разных городов прямо на улице) Общественный совет "Мемориала", в который по большинству голосов вошли 15 наиболее популярных тогда среди демократической общественности деятелей и среди них - А. И. Солженицын и А. Д. Сахаров. Сахаров принял это известие как большую для себя честь, а Солженицын отказался от участия в работе "Мемориала", прислав на этот счет вежливую, но категорическую телеграмму. "Мемориал" стал первой организацией, от имени которой Сахаров был выдвинут кандидатом в народные депутаты СССР.

6 ноября 1988 года Сахаров впервые в своей жизни выехал за границу - в США. Он встречался здесь с Р. Рейганом, с Дж. Бушем (старшим), с Маргарет Тэтчер, даже с создателем американской водородной бомбы Эдвардом Теллером. В декабре 1988 года из американского города Ньютон Сахаров позвонил Солженицыну в Вермонт, чтобы поздравить его с 70-летием. Жена Солженицына, взяв трубку, сказала сначала, что писатель никогда не подходит к телефону, но все же позвала мужа, и он взял трубку. Разговор коснулся и судьбы созданного в Союзе общества "Мемориал", в который Солженицын отказался войти. Доводы Солженицына, объясняющие его позицию, Сахарову не показались убедительными. Он напомнил Солженицыну, что тот глубоко обидел в "Теленке" и его самого, и его жену. "Она совсем не такой человек, каким вы ее изобразили", - сказал Сахаров. "Хотел бы верить..." - ответил после некоторого молчания Солженицын. Но Сахаров не счел эти слова достаточным извинением.

Больше эти два человека друг с другом не общались, хотя Сахаров конечно же подписывал любые обращения в защиту Солженицына - и о возвращении писателю советского гражданства, и о необходимости опубликовать "Архипелаг".

Еще в начале 1974 года американский журнал "Сатердей ревью" попросил А. Д. Сахарова изложить свой прогноз на положение в мире, каким оно может стать через 50 лет, в 2024 году. Сахаров написал эту статью в мае 1974 года. Тогда же она была опубликована на английском языке, а в 1976 году вошла в сборник произведений А. Д. Сахарова "О стране и мире", который Валерий Чалидзе издал в Нью-Йорке. В 1988-1990 годах эта статья часто публиковалась и в СССР. Со времени написания статьи "Мир через полвека" прошло 27 лет, то есть более половины срока, и снова прочесть ее интересно.

Одно из предсказаний академика А. Д. Сахарова - создание не только всемирной телефонной и видеотелефонной, но также и всемирной информационной связи - осуществляется в форме Интернета даже быстрее, чем он думал. Сахаров предполагал, что для создания такой всемирной информационной системы 50 лет не достаточно. Но другие предсказания Сахарова: разделение всей Земли на "рабочую территорию" в 30 миллионов квадратных километров и "заповедную территорию" в 80 миллионов квадратных километров, создание сверхгородов с многоэтажными домами-горами, с искусственным климатом и искусственным комфортом, с гигантскими автоматическими и полуавтоматическими заводами, с благополучными и чистыми пригородами, с "летающими городами" на искусственных спутниках, а также с подземными городами и т. д. - все это, кажется, никто и не думает осуществлять. Не происходит и превращения ООН в какое-то всемирное правительство, о создании которого мечтал Сахаров. Прочитав эту статью, Солженицын отозвался о ней как об "опасной утопии". "Кому нужна, - писал Солженицын, - эта призрачная сверхстрана без ощутимого прошлого, во всяком случае без нашего прошлого".

Но в том же 1974 году в "Письме вождям Советского Союза" Солженицын изложил и свое видение будущего, если не всего мира, то России. Он предлагал отказаться от военного и космического бюджета страны, а на сэкономленные деньги освоить российский северо-восток. Сюда, в северные и восточные районы России, писатель предлагал перенести "центр государственного внимания, национальной деятельности, центр расселения и поисков молодых - с юга нашей страны и из Европы". "Построение более чем половины государства на новом свежем месте, - заявлял Солженицын, - позволяет нам не повторять губительных ошибок XX века - с промышленностью, с дорогами, с городами". Города особенно ненавистны писателю. В стране нужно строить лишь небольшие предприятия, но "с дробной и высокой технологией". И даже сельское хозяйство можно создавать на севере ("с большими затратами, конечно" - добавлял писатель). И теперь уже Сахаров оценивал проекты Солженицына как утопию и как "опасное мифотворчество".

А через 15 лет, осенью 1989 года, уже в качестве народного депутата и одного из лидеров оппозиционной Межрегиональной депутатской группы (МДГ) А. Д. Сахаров разработал в форме Конституции свой проект переустройства Советского Союза в Союз Советских Республик Европы и Азии. Он передал этот проект М. С. Горбачеву, который возглавил созданную Съездом народных депутатов Конституционную комиссию. Это было 27 ноября, то есть всего за 17 дней до неожиданной и скоропостижной смерти А. Д. Сахарова. Мы узнали об этом документе как о "Конституции Сахарова" только в начале 1990 года, когда он был опубликован в московском журнале "Горизонт". Это был утопический проект, основанный на идеях конвергенции, интернационализма, демократизма, идеализма и популярной среди физиков идеи Мирового правительства, которую защищал еще Альберт Эйнштейн. Сахаров пояснял, что он выступает за объединение всех людей на Земле, независимо от их расы, национальности и религии, от пола, возраста и социального положения - он обращается не к нациям, а к людям.

Всего через несколько месяцев после "Конституции Сахарова" в советской печати был опубликован и проект конституционной реформы, разработанный А. И. Солженицыным, - также утопический проект, но основанный на принципах русского национализма, патриотизма, умеренного авторитаризма и традиционного российского православия. Солженицын предлагал как можно быстрее распустить "покосившийся" Советский Союз и создать новое государство - Российский Союз в составе одних лишь славянских народов: русских, украинцев и белорусов, включая и российское население Казахстана. Лишь по необходимости в этот Союз могут войти и народы Поволжья, Сибири и Северного Кавказа, но "без обременения их государственными образованиями", то есть без автономий. Эти конституционные проекты Сахарова и Солженицына нигде не рассматривались и не обсуждались в конституционных комиссиях, ибо их утопичность очевидна. Судьба Советского Союза и Российской Федерации складывалась в последние 12 лет не по Сахарову, но и не по Солженицыну.

Завершая работу над текстом своей Нобелевской лекции "Мир, прогресс, права человека", А. Д. Сахаров написал: "Я защищаю космологическую гипотезу, согласно которой развитие Вселенной повторяется в основных своих чертах бесконечное число раз. При этом другие цивилизации, в том числе более "удачные", должны существовать бесконечное число раз на "предыдущих" и "последующих" к нашему миру листах книги Вселенной. Но все это не должно умалить нашего священного стремления именно в этом мире, где мы, как вспышка во мраке, возникли на одно мгновение из черного небытия бессознательного существования материи, осуществить требования Разума и создать жизнь, достойную нас самих и смутно угадываемой нами Цели".

Эти слова были высечены на постаменте бюста А. Д. Сахарова, который установлен в Московском международном университете. Для Солженицына эта главная идея Сахарова была слишком материалистичной. И для него наша жизнь на Земле - это только миг, но она дана нам Творцом как испытание. Солженицын верит не только в Разум, но в Высший Разум, даже в Высшего Судию, который наставляет и охраняет наиболее достойных. Главное достоинство человека и всего общества - это самоограничение и победа духа над бытием.

Можно принимать или не принимать эти идеи великого русского ученого и великого русского писателя. Но нельзя отрицать, что их деятельность и их идеи оставили заметный след в истории развития общественного сознания в нашей стране.

Редакция журнала "Наука и жизнь" благодарит сотрудников Музея и Общественного центра "Мир, прогресс, права человека" имени Андрея Сахарова за любезно предоставленные фотографии Андрея Дмитриевича.

А. Д. Сахаров и академик АН СССР И. В. Курчатов. 1958 год, Москва.

Этот портрет Сахарова сделан журналистом, близко знавшим Андрея Дмитриевича, Юрием Ростом.

Александр Солженицын в Стокгольме получил Нобелевскую премию в области литературы, которую ему присудили в 1970 году.

Андрей Дмитриевич и Елена Георгиевна Боннэр после возвращения из ссылки.

Сахаров у подъезда своего московского дома. 1987 год.

А. И. Солженицын среди своих приверженцев. Москва, 70-е годы.

Октябрь 1994 года. А. И. Солженицын выступает в Государственной думе.

Июль 1989 года. Академик Сахаров (на фото - слева) в ЦЕРНе (Швейцария).

В феврале 1989 года А. Д. Сахаров был удостоен почетной степени доктора Университета Болоньи (Италия).

На следующий день после возвращения из Горького. 24 декабря 1986 года.

№3, 2002