КАРТИНКИ СЕЛЬСКОГО БЫТА 30-Х ГОДОВ XX СТОЛЕТИЯ

Мастер - это человек, занимающийся каким-либо ремеслом, особенно сведующий или искусный в деле своем.

Вспоминаю 1930-е годы, когда мастера шли по селу и предлагали свои услуги, громко выкрикивая: "Ведра подшиваю, самовары паяю"; "Лапти плету, кошели, кошелки"; "Сапоги тачаю". И все это отражало спрос и потребности сельских жителей, живущих по законам натурального хозяйства. Они не имели средств для приобретения чего-то нового, более совершенного, а государство не имело возможности предложить селянину то, что могло бы заинтересовать практичного человека. Одному специалисту отказывали, так как он кому-то сделал что-то некачественно, а другого зазывали в избу и начинали договариваться об условиях выполнения работы, приглашали к столу отобедать или отужинать. По окончании договора "били по рукам", то есть поручались: мастер выполнит работу, а хозяин, соответственно, заплатит.

Оплата была самая разная, во многих случаях натурой: мера картошки, зерна, муки, мяса. И одно из условий - на чьих харчах, на своих или хозяйских , содержался работник при деле. Порой от харчей, от внимания хозяев к мастерам зависело качество выполняемых работ. Поэтому наниматель старался содержать мастеров-наемников хорошо. Тогда работа спорилась, а за хозяином не закреплялось обидное прозвище "скупердяй". В некоторых случаях мастера, недовольные отношением к ним хозяев, заделывали в изделия свои "секреты". Так, плотники могли заложить в угол избы пустую бутылку горлышком наружу, которая гудела от малейшего ветерка. Напуганные домочадцы обращались и к бабкам, и к Господу Богу и в конце концов шли с поклоном к мастеру, предлагая откупную в виде угощения, магарыча. Недаром в пословице говорится: "Скупой платит дважды". Мастер разбивал потаенную бутылку и устранял тем самым тревогу, в которой какое-то время жили хозяева. А те от радости, что все приключившееся больше не повторится, устраивали застолье, где и раскрывались подобные секреты, о которых теперь мало кто помнит.

В каждой семье мужчины и женщины старались овладеть каким-нибудь ремеслом, а то и несколькими. Отец учил сыновей, а мать дочерей всему, что необходимо в жизни. Пойдя в школу, дети не освобождались от обязанностей помогать родителям в ведении домашнего хозяйства. Так, я мальчишкой пилил с отцом дрова, убирал хлев, закладывал корове корм. Летом помогал пасти телят, присматривал за поросенком, чтобы он не забрался в огород и не разрыл там грядки.

Рано утром мама поднимает меня, приговаривая: "Сережа, вставай, скоро надо телка выпускать на волю". Поев хлеба с молоком, беру путо, кнут и на поводке вывожу нашу Недельку со двора на волю. На лугу в ендове* спутываю игрунью, и начинается пастьба, в которой участвуют мои друзья-товарищи. Пока телята щиплют травку, мы с ребятами играем или занимаемся каким-нибудь ремеслом: свиваем кнуты, плетем кошелки, делаем дудки, соревнуясь друг с другом.

В сельской жизни в семьях сохранялось разделение труда. Не помню случая, чтобы мой отец готовил еду, месил тесто для хлебов или полоскал белье на реке. Его бы засмеяли мужики. Также не помню, чтобы мама колола дрова, плела лапти или огораживала огород. Она пряла, ткала полотно, стирала, готовила еду, и около нее всегда вились дочки, помогая и учась всему. А я рядом с отцом постигал мужицкое мастерство и уже с детства знал, что для изготовления оконных рам необходимы угольник, рейсмус, рубанок, фуганок, пила лучковая продольная и поперечная, фальцовка. Сделал отец оконные рамы, теперь их надо остеклить, он посылает меня за алмазом и стамеской, а потом просит мять оконную замазку. Закончив эту работу, отец принимается мастерить новую кадушку для засолки огурцов. Я спешу принести ему натяг* и уторник*. И так все запоминалось на всю жизнь. Мне кажется порой, что и теперь я мог бы многое сделать, что делал мой отец семьдесят лет назад.

Утром родители уходят на работу, а мы - пятеро ртов - остаемся с бабушкой, которая нас накормит, пожалеет и организует наш труд. Надо, например, спахтать* масло из нескольких горшков сметаны. Бабушка велит мне принести пахталку*, выливает в нее сметану, закрывает крышку, и мы с Настей начинаем вращать рукоятку. Остальные сестренки вьются рядом в ожидании, когда будет масло и пахтанье*. Глядя в маленькое стеклянное окошечко на крышке пахталки, бабушка определяет, спахталось ли масло. Если спахталось, то вынимает его и скатывает в ком, а пахтанье собирает в горшок и дает нам полакомиться. Кстати, о пахталке. В нашей семье их было две. Та, о которой речь, представляла собой ящик. Внутри его находилась крыльчатка на оси. Один конец оси выходил наружу и завершался рукояткой, а крыльями внутри ящика пахталось масло. Творенье это принадлежало моему дедушке, Николаю Петровичу. Таких пахталок в виде сундучка я никогда и нигде больше не видел.

На всю жизнь запомнились мне пахтанье и ломоть хлеба, намазанный домашним маслом и посыпанный солью.

Выбегаем на улицу, а тут идет мужик с шарабаном*, выкрикивая: "Самовары паяем, ведра подшиваем!". Бабушка, стоя на крыльце, не узнает мастера и посылает меня к нему: "Если дядя Леня, позови, у нас ведро надо подшить и к самовару кран припаять".

Поздоровавшись с бабушкой, дядя Леня снимает с плеча тяжелое стойно* и шарабан с инструментами. Бабушка несет прохудившиеся ведра, и вместе с дядей Леней они решают, какое ведро подшить, а какое пустить на подшивку. Пристроившись на скамейке, дядя Леня ножницами по металлу отрезает нижнюю, проржавевшую часть ведра и загибает края наружу. Разрезав ведро, идущее на подшивку, на две части вдоль швов и распрямив их киянкой, ставит ремонтируемое ведро на образовавшийся лист, прочерчивает по окружности будущее донышко и вырезает его, оставляя 5-6 миллиметров на загиб для так называемого припуска. Постучав киянкой и загнув края донышка, он через некоторое время скрепляет его с ведром и передает бабушке. А она, наполнив ведро водой, проверяет качество работы. Удовлетворившись сделанным, крестится, благодарит мастера, насыпая ему в качестве оплаты труда ведро картошки.

Некоторые мастера таких редких профессий, как веревочник, работали только у себя дома, имея на поляне, где-нибудь на пустоши, сложную систему колес, стоек и много чего другого, чтобы свить веревку для вожжей, тяжей, возов и т. д. Материалом для веревок служили моченец, мочало, а иногда и лыки. У нас в селе веревочником был Павел Павлович Воробьев, единственный на всю округу. Веревки в хозяйстве применялись в большом количестве и по назначению: дратва - у шорника и сапожника, шнур - у плотников и каменщиков для отбоя прямой черты, мерная веревка - у землемера. Существовали веревочные лестницы и стремянки, пастушьи кнуты, рыболовные сети из брединного корья, носилки для корма, сплетенные из тонких веревочек и скрепленные двумя полуобручами. Конечно, не очень длинные и не очень толстые веревки мог свить в небольшом количестве любой селянин (недаром говорится, "дал Бог руки, а веревки сам вей"), но как совьет мастер, не у всякого получится.

Особо ценилась на селе работа плотников и столяров. Избы строили, как правило, вскладчину. Несколько мужиков, чаще родственников, заготавливали лес, привозили его на пустошь, чтобы никому не мешал и был в безопасности в случае пожара. Бревна могли быть сосновыми, осиновыми или березовыми, но предпочтение отдавалось сосновому строительному материалу, как более долговечному, хорошему в обработке, пахнущему смолой. Выбирали строительный лес на высоком сухом месте, стройный и без пороков. Привезя лес на пустошь, его освобождали от коры стругами-скобелками, топорами и раскатывали на четыре стороны, предварительно забелив концы бревен известкой для предотвращения трещин. Под бревна, чтобы они не соприкасались с землей, клали подкладки.

Строительство избы - дело сложное, ответственное, но мужикам нашего села Кермись было по плечу, и они управлялись без найма мастеров со стороны, так как сами слыли отличными плотниками, столярами, кузнецами, бондарями, токарями по дереву и даже ходили в другие села на заработки.

Первый венец избы обычно из дубовых бревен. Следом за дубовым венцом идут сосновые или из другого дерева. Мастера решают, как рубить сруб: "в обло"* или "в лапу"* - так называются связки бревен по углам. И пошла работа. На селе начнут говорить: "Редичевым рубят новую избу".

А рядом, не мешая плотникам-рубщикам, пильщики устанавливают высокие козлы, на которых будут пилить доски для пола и потолка будущей избы.

Каждое бревно предварительно подбирают по толщине с остальными, чередуя комлями и вершинами для того, чтобы стены сруба были одинаковыми по высоте. Затем ту сторону бревна, что будет внутри избы, протесывают под шнур, строгают рубанком и кладут на нижележащее бревно, отмечая карандашом место, где рубить гнездо для углового соединения. На нижнем и верхнем бревнах размечают расположение шипов и долотом долбят для них гнезда. Чтобы верхнее бревно хорошо легло на нижнее, в нем по всей длине протесывают желоб. Вот таким образом и складывается сруб: бревно с бревном, венец с венцом. В зависимости от толщины бревен сруб состоит из двенадцати-пятнадцати венцов. Если изба-пятистенка, то посередине идет капитальная стена, врубаясь в противоположные стены на "ласточкин хвост". Такая изба строилась у более состоятельных жителей, так как на нее требовалось примерно на четверть больше строительного материала.

После некоторой выдержки бревна сруба размечают, а сруб разбирают и перевозят на выделенный для избы участок. К этому времени женщины вместе с детьми и бабушками успевают заготовить на болоте мох, принести его на полянку для просушивания, а потом - к месту строительства избы.

В нашем селе власти отводили под новый дом вместе с другими постройками и садом-огородом около тридцати соток свободной земли. Но зачастую дом ставили на место старого жилья.

Избу строили непременно с подполом двухметровой глубины для хранения разных припасов. Подпол размещали так, чтобы отступ от стен внутрь был примерно на метр, по периметру его укрепляли дубовыми плахами за столбами.

Вдоль стен избы устанавливали дубовые стулья* с пазами или подвалки*, на них укладывали первый, дубовый, венец, а на него в порядке разметки - все остальные. Между венцами прокладывали мох.

Выросли стены, изба подведена под крышу. В оконные проемы вставляют рамы, заранее остекленные и промазанные по четвертям замазкой. Но жить в избе можно лишь тогда, когда из трубы повалит дым. А чтобы он пошел, нужен мастер-печник. Самый славный печник в нашем селе был дядя Харитон. Чтобы добиться его расположения, хозяин не раз наведывался к нему с просьбой сложить печь, так как на печные работы на селе всегда очередь. Для кладки русской печи нужны красный кирпич, глина и песок, а также изделия из чугуна: дверки, вьюшки. Все это заготавливается заранее по распоряжению мастера. Он перед началом работ все проверяет и, убедившись в полной готовности, приступает к делу.

Печь строится не один день. А когда уже выведена труба над крышей, радости нет конца. Дядя Харитон разжигает дрова. Дым пошел, завился из трубы над крышей. Теперь, как советует мастер, печь нужно просушить и пропарить, для этого ее необходимо в течение нескольких дней протапливать по два-три раза небольшим количеством дров, не очень сухих, а уж потом топить как следует.

Крыши в Кермиси крыли в основном соломенные, драночные, гонтовые или тесовые. Железные были величайшей редкостью. Для соломенной крыши, крытой под гребенку* на обрешетке из жердей, запасали ржаную солому. Рожь, чтобы гузно было ровным, жали серпом, вязали в снопы и свозили на ток, где обмолачивали цепами для сохранения стеблей. Солому просушивали и складывали под навесом. Кроме соломы, для кровли необходимы были ореховые притужины*, лыко, а в качестве инструментов - гребенка и игла, в которую вдевалось лыко. Снопы укладывали на обрешетке из жердей в ряд, гузном наверх (колосья при этом свисали внутрь, на чердак), и развязывали свясла. Разложенную ровным слоем солому прижимали притужиной так, чтобы она приходилась напротив жерди обрешетки, и пришивали. Подмастерье на чердаке, с нарезанным узкими лентами лыком, завязывал один конец лыка за жердь, другой конец вставлял в стальную или деревянную иглу (она была длиной около полуметра) и подавал сквозь солому в руки мастеру-кровельщику на крыше, а тот, перемахнув иглу через притужину, направлял обратно. Прошив весь ряд, мастер гребенкой пристукивал солому с торца (с гузна), добиваясь ровной кровли. И так ряд за рядом. По желанию хозяев снопы соломы перед подачей на крышу смачивали в жидком глиняном растворе. Такая работа ценилась дороже, но зато глино-соломенная крыша служила дольше и была более стойкой при пожарах, когда с горящей рядом избы падали летящие соломенные "галки".

Кроме мастера в устройстве такой кровли участвовали все взрослые члены семьи: бабы вязали снопы и, окунув их в корыто с глиняным раствором, раскладывали вокруг избы, мужики деревянными вилами поддевали сноп и подавали мастеру.

Кровли устраивали и тесовые - красивые, строгие, украшенные резными коньками. В нашем богатом лесами рязанском крае они встречались у тех хозяев, у которых в семье было много мужиков, так как для тесовой крыши необходимо заготовить лес, затем распилить бревна на тонкие доски, остругать их, сделать канавки для стока воды. Кроме того, нужно запастись большим количеством гвоздей, а они в те годы считались дефицитным товаром.

Одного нашего односельчанина прозвали Гонтарем, и я никак не мог понять, отчего, пока не заинтересовался кровлей на его избе. Она была гонтовая. Гонт - это небольшие дощечки, иногда с закругленным концом, для покрытия кровли в виде чешуи. Одно ребро гонта тонкое, другое - с пазом, для вкладывания в него следующего гонта. Кровля эта очень долговечная, так как гонт после дождя быстро сохнет и не гниет.

Форма крыш на избах, в зависимости от материала кровли, могла быть двускатной, четырехскатной, шатром, колпаком. У каждой свои преимущества и недостатки. Но соломой крыть удобно любую крышу.

Теперь названные мной кровли можно встретить очень редко, а может быть, они исчезли навсегда, вытесненные шиферными, толевыми, рубероидными, металлическими, черепичными. Главное в жизни - крыша над головой да дом родной.

Все работы по строительству избы проводились на глазах у соседей, поэтому мастера старались показать себя и свое дело. Если соседи замечали неладное в их работе, то подсказывали хозяевам, что не так. Начинались переговоры, и конфликт улаживался: мастерам нельзя было опозориться перед хозяевами, нельзя было потерять марку, но и хозяевам задираться ни к чему.

Итак, изба построена, печь топится, а уставшие от трудов праведных радуются своему новому жилищу и зажигают в переднем углу перед образами лампаду. "Слава тебе, Господи, - шепчут обветренные губы моих родителей и бабушки. - С новосельем вас, мои дорогие!"

На новоселье приносят с собой горшок с жаром из старой загнетки, кидают в избе домовому пару новых лаптей и онучи.

Справили новоселье. Есть крыша над головой. Но дел не убавилось.

Мастером на все руки был мой отец. Славу эту он заслужил способностью делать любое дело хорошо. Работал отец кузнецом у второго горна, удовлетворяя запросы односельчан по всем кузнечным делам: одному надо кочергу с рогачами, другому - мотыгу, третьему - вилы садовые, перечислять можно до бесконечности. Ничего этого в продаже не было, но очень требовалось в повседневном быту. Говорили: где муж кузнец, там жена барыня.

Кузнечному ремеслу отец научился у своего шурина, сестрина мужа Василия Федоровича Жильцова. Жильцов, по прозвищу Жилец, имел при единоличном хозяйстве свою кузницу. В период сплошной коллективизации его сочли кулаком, раскулачили, отняв и разрушив кузницу, и сослали на Сахалин - в поселок Мгачи, что недалеко от Александровска. Чуть помню, как огромная семья в пятнадцать человек покидала село, уезжая в неизвестность. Но Жилец с такой оравой и там не пропал. Пойдя в шахтеры, за короткое время снова стал зажиточным.

Вот такой учитель был у моего отца. И мне хорошую школу жизни преподали родители. Став семьянином , я, так же как мой отец, считал и считаю себя кормильцем до сих пор. И не потому, что много зарабатываю, а потому, что многое умею и люблю работать. В школьные годы, которые совпали с войной, мне некогда было увлекаться играми, да и в семье была в ходу пословица "делу время - потехе час".

Имелись в деревнях и сапожных дел мастера. Самым знатным сапожником в нашем селе слыл дядя Федя-жирный. Прозвище он получил за то, что был весьма худ. ("Худ, как хлуд".) Лучше Федора никто не сошьет сапоги или ботинки. Он же был золотарем*. Теперь это забытая профессия.

Ближе к весне идет по селу коновал*. Его называли "Драный глаз", так как у него было вывернуто веко на одном глазу. "Не озоруй, а то "Драному глазу" отдам", - пугали мамы и бабушки ребятишек. Коновал занимался кладкой* жеребцов, быков, кабанчиков, баранчиков. После встречи с ним жеребец становился мерином, бык - волом, кабанчик - боровом, баранчик - валухом, валушком.

Вернемся, однако, к мастерам, которые построили избу. Они без дела не сидели, но всему было свое время. Сельская жизнь сама подсказывала, когда чем заниматься, а земля-матушка держала крестьянина в главной зависимости. Если ты что-то не сделал летом, зимой не наверстаешь. Пролалыкал, не мотыкал - и нечего убирать.

Было такое понятие на селе - деловая пора. Время посевной, сенокоса и уборки урожая. В эту пору нельзя отвлекаться ни на какие другие дела. И плотники, и кузнецы, и вальщики, и плетуханы, и ведерники, и бондари - все выезжали в поле и там работали от зари до темна. Христианские праздники отмечались в дни, отделявшие одну деловую пору от другой. "Сделал дело - гуляй смело". "Праздность - мать пороков".

Отсеявшись и посадив огород, до начала сенокоса можно было передохнуть. В это время как раз великий христианский праздник - Троицын день. А после него начинается сенокос. Эта работа сама как большой праздник, так как разгар лета, тепло, привольно. Природа так и зовет крестьян на луга, как бы предлагая воспользоваться зелеными дарами. За короткий срок выкошенные до последней травинки луга и займища из цветущего ковра превращаются в гладкую зеленовато-желтоватую равнину, заставленную копнами, а затем скирдами и стогами. Аромат недавнего цветущего разнотравья сменяется ароматом свежего душистого сена, незаменимого корма для лошадей, коров и овец. А мастера-стого меты, покуривая по окончании работ, обсуждают, чей стог красивее, стройнее, какой лучше завершен, у которого лучше напуск получился. Затем примечают, каковы притужины положены на навершие стога и как огорожены стога. Да, стог сметать - не щей похлебать.

Закончилась пора сенокосная, как уже надвигается жнитво, начало уборки ржи. Это теперь рожь, пшеницу и другие колосовые убирают комбайнами, а в тридцатые годы уборка этих хлебных культур производилась раздельно. Сначала рожь сжинали серпами или скашивали крюками, связывали в снопы свяслами, затем снопы складывали в крестцы по тринадцать-семнадцать в каждый. Четыре крестца образовывали копну. От крестьянской работы не будешь богат, а будешь горбат.

Снопы везли на гумно, складывали в ригу, а потом обмолачивали на току цепами, при плохой погоде - в риге. Тут же рожь веяли. Эта мужская работа также требовала мастерства, а выполнялась при наличии ветра. Деревянной лопатой зерно из вороха подбрасывалось вверх и уже чистым падало на ток. Бабы с решетом сразу просеивали его от песка и пыли, а дальше по ветру падали озадки - тощее, сорное зерно, идущее на корм курам. Обмолоченное и провеянное зерно везли в амбар и ссыпали из мешков в закрома. В амбаре хлебный дух от ржи. Хлеб - всему голова.

Отец рано утром запрягает Ветерка, грузит мешки с рожью и спешит на мельницу, пока там незавозно. Я с ним, несмотря на ранний час, ведь едем к мастеру, который из зерна смелет муку, к мельнику. А когда будет мука, мама испечет хлебы, и мы всей семьей будем радоваться хлебушку из ржи нового урожая.

Приехали на мельницу не первыми, заняли очередь, Ветерку дали сена. Отец здоровается с мужиками. Говорят об урожае, о том, как мельница мелет, хороши ли жернова. Выходит мельник, весь в мучной пыли, поздороваться да покурить на свежем воздухе. Когда подходит наша очередь, отец расставляет мешки с зерном на помосте, рядом с ковшом, и ждет, когда мельник крикнет: "Сыпь!". Высыпав рожь, он быстро идет к ларю и подставляет мешок к желобку, из которого пойдет мука, теплая от трущихся жерновов. Отец постепенно покрывается мучной пылью, но довольный от полученной муки нового урожая отсыпает часть мельнику как оплату за работу и завязывает мешки.

Приезжаем домой. Нас встречают радостные мама, бабушка, как всегда, молятся, благодаря Господа Бога за все. Отец высыпает муку в ларь, стоящий в сенях, под рукой у хозяйки. "Из водицы да из мучицы баба пироги печет". "Хлеб на ноги ставит, а вино валит".

Кончается лето, надо сани ладить к зиме - другое дело, другое мастерство. В нашем небогатом хозяйстве была одна лошадь, мерин Ветерок, одни сани-дровни, одна телега, упряжь в комплекте. Отец был хорошим хозяином и все содержал в порядке. Что надо починить, спешил сделать своевременно и меня приучал к тому же с малых лет. Жизнь дана на добрые дела. Под навесом сани-дровни, к зиме готовые, только нужны завертки* новые. Свиваем завертки, привязываем к копылу*, вправляем оглобли, поднимаем их в мой рост и стягиваем веревкой, чтобы они не пачкались в мусоре. Если сам хозяин не умеет наладить сани, то зовет мастера-санника.

Вот идет по селу Андрей Мочалин, предлагает помочалить дров. Его зовут в те дворы, где хозяевами являются учителя, фельдшеры, почтовики, другие служащие, а то и беспомощные пожилые люди, которым Андрей напилит, наколет дров и сложит их под навесом или просто во дворе красивым "костром".

Мы с отцом дрова готовили загодя. Я был еще слабеньким помощником, но старался изо всех сил. А когда уставал и отдыхал, отец пилил дрова один, надевая на ручки пилы распорку. Мастер есть мастер. Мне это запомнилось на всю жизнь.

С Сергия начинается, а с Матрены устанавливается зима. От начала морозов и зимнего пути до весенней распутицы нужна зимняя обувь и одежда. Мама с отцом достают из сундуков шубы, тулупы, а из мешков на печи - валенки. Решают, кому что сшить заново, кому новые валенки свалять, а кому старые подшить. Мама берет мешок с шерстью и идет к вальщику, мастеру, который сваляет валенки: женские - без отворота отрезные, мужские - с отворотами, иногда с двойными. До сих пор сохранилась эта прекрасная, чисто русская обувь для зимней носки, а мастера-вальщики повывелись, теперь на фабриках валенки валяют.

Шубу или тулуп сошьет портной из овечьих овчин. Но прежде их выделает овчинник - мастер, который сырую овечью шкуру превратит в мех, для чего собьет с нее мездру, отквасит и вымнет. От скорняка и овчинника кислятиной несет. Овчинники жили и работали в нашей местности в сельце Шарик и прозывались кислопузыми. В некоторых шариковских или, как у нас говорили, шарешных семьях мужики и овчины выделывали, и шубы, тулупы шили. В нашем селе Кермись был знаменитый портной дядя Филат, который и обшивал всех верхней одеждой. А легкую одежду шили для всей семьи бабы и девки.

В один из зимних вечеров отец готовится подшивать валенки, подошвы которых проносились до дыр, а голенищи хорошие. Он мастерит колодку, напяливает на нее валенок, а затем из голенища другого, старого, валенка вырезает косяком подошвы, очерчивая их мелом по периметру, и пришивает дратвой к ремонтируемым валенкам. Для дратвы мама прядет специальные, толстые и прочные нитки из конопли. Отец из нескольких нитей ссучивает руками более толстую нить, просмаливает ее варом и на пальцах, указательном и мизинце, собирает восьмеркой. Дратва готова. Подшивать валенки можно неоднократно, все зависит от мастерства вальщика и подшивальщика. Подшитые валенки носили повседневно, а новые - по праздникам. Бережливость - мать богатства. Чтобы дольше носить новые валенки, на них надевали лапти, особенно на валенки ребятишек .

В зимние вечера до поздней ночи жужжат веретена и самопряхи. Это бабушка и мама прядут пряжи для будущих холстов, а вскоре застучат набилки у стана и появится полотно. Женщины-мастерицы свои дела правят, а мужики свои - и полнится дом добром.

Отец то валенки подшивает, то лапти плетет, кошели, кошелки, брусошники. Долгие вечера позволяют, лишь бы светец не погас, за которым следить велено мне.

И так круглый год, изо дня в день трудятся мастера и мастерицы. Из века в век мастерство переходит из рук в руки и нет ему конца.

Может, я и забыл какого мастера, но старался вспомнить всех, кто в тридцатые годы поддерживал своим трудом жизнь села и селян. Этими воспоминаниями мне хотелось вернуть дух того, уже далекого времени, тех прожитых годов.

*Ендова - котловина, небольшое округлое и крутоберегое озерко или залив, связанный проливом с рекою; отсюда ендовище - впалая поляна или луговина, обширная плоская впадина. Ендовой именуют также старинную посуду для вина в виде большой широкой чаши с носком, а еще - пространство между двумя скатами крыши.

*Натяг - инструмент в виде деревянной, обычно дубовой, рукоятки с подвижным металлическим крюком

на конце, применяемый для натягивания деревянных или железных обручей на остов бондарных изделий.

*Уторник - инструмент для нарезки уторов - узких желобков на внутренней поверхности бондарной посуды, в которые вставляют днища.

*Пахтать - болтать, сбалтывать жидкость, встряхивая сам сосуд, либо сбивать ее мутовкою. Пахтают масло из сливок, сметаны. Пахтанное, или битое, масло называли чухонским, а мешаное, топленое - русским.

*Пахталка - ручная маслобойка в виде высокой узкой кадушки с отверстием в крышке, в которое вставляется мутовка (палка с дырчатым кружком или крестом), сбивающая масло. Были пахталки иного устройства, с лебедкою и шестернею.

*Пахтанье - сыворотка, остающаяся после отделения масла от сливок и сметаны.

*Шарабан - обычно этим французским словом называли двухколесный или четырехколесный открытый конный экипаж, а в селе Кермись так именовали деревянный ящик с крышкой для инструментов, носимый на заплечном ремне.

*Стойно - металлический, главным образом стальной стержень длиной примерно 1 метр и диаметром 30-40 миллиметров, с одного конца круглый в сечении, с другого - квадратный с косым срезом. Его применяли для изготовления всякой железной посуды методом холодной ковки, для подшивания ведер. На квадратном конце стойна имелись отверстия разного диаметра для изготовления заклепок из жести.

*Рубить "в обло" (облый - значит округлый, круглобокий) - обычный способ рубки избы, при котором концы бревен остаются на углах.

*Рубить "в лапу" - при этом способе рубки избы концы бревен на углах обрезаются.

*Дубовые стулья - стоячие колоды, подставляемые под деревянные избы. Угловые стулья с двумя пазами для забирок под углом 90^о и рядовые с двумя пазами на противоположных сторонах ставятся вертикально в яму, затем закапываются и трамбуются.

*Подвалок - пень, нижняя часть дуба, подкладываемая под углы сельских строений.

*Гребенка - доска размерами 20x30 и толщиной 4-5 сантиметров с ребристой рабочей поверхностью для выравнивания соломенной кровли пристукиванием.

*Притужина - прижим, переметина, жердь, хворостина или соломенный витень, перекидываемые через стога, ометы и соломенные кровли.

*Золотарь (отходник, парашник) - человек, занимающийся очисткой нужников; отсюда - отзолотить значит обругать нецензурными словами. (Разговор двух соседок в селе Кермись: "Дуня, твой Мишка меня сегодня отзолотил, на чем свет стоит". - "Это он тебя за чево ж?" - "Да за то, что вилы по-бабьи взяла".)

*Коновал - простой, неученый конский лекарь.

*Кладка скота - холощение, оскопление.

*Завертки - привязь оглобли к саням, веревочная скрепа оглобли с копылом.

*Копыл - стояк; в санные полозья вдалбливали копылья и связывали поперек саней вязками, а вдоль - нахлестками. (Поговорки: "На словах - что на санях, а на деле - что на копыле", "Бойко наскочил, да налетел на копыл", "Мужик деревянная рогатина: колоть не колет и пороть не порет, а торчит копылом".)

Рисунок художника А. Пластова (из альбома А. Пластова "Про домашних животных". - М.: Детгиз, 1953).

Витье веревок.

Маслобойка промышленного изготовления. Конец XIX века.

Конструкции угловых вырубок сруба: а, б - "в обло"; в - "в лапу".

Нулевой цикл строительства избы.

Хранение продуктов в подполье дома.

Соломенная кровля: 1 - стропила; 2 - жердь обрешетки; 3 - солома; 4 - притужина

Жатва ржи серпом.

Молотьба снопов цепом.

Один из главных инструментов бондаря - уторник: а - колодка; б - подвижной брусок; в - резец; г - зажимной клин; д - направляющая.

Для натягивания обручей на бочку используют специальный инструмент - натяг.

Сани-дровни.

Натяг.

Уторник.

Шарабан.

Стойно.

Гребенка.

№11, 2002