Предлагаем нашим юным читателям фрагменты из маленькой повести Сетона-Томпсона, впервые переведенной на русским язык.

На прошлой неделе я проходил по 27-й улице Нью-Йорка, мимо квартала меховщиков, в скорнячных лавках были развешаны кате попало белоснежные шкурки песцов - полярных лисиц. Целые связки - сотни, тысячи прекрасных шкурок висели, как дешевые полотенца на распродаже, и с ними обращались, словно с кухонным тряпьем. У меня невольно навернулись на глаза слезы каждую шубку носило живое существо, может быть, лучше и чище того, кто станет носить теперь белоснежный мех, - существо, похожее на Катуга, чью историю я хочу вам рассказать.

     Мой совет всем, кто собирается рыть нору в полярных краях - браться за работу поздним летом, потому, что в другое время земля, копни чуть поглубже, заледенелая и твердая, как камень.

     Катуг и Лиагу вскоре убедились, что когтями мерзлую землю не процарапаешь. Но ведь другие пары, как-то ухитрялись вырыть себе нору? Что ж, нашим знакомым еще придется вдвоем решать эту загадку. А пока им жилось весело они вместе охотились, играли, узнавали вкусы и привычки друг друга, подчиняясь неписаным законам своих предков. Так, самец бежит впереди, если чует опасность, зато путь для прогулок выбирает его подруга; она же ищет и подходящее место для норы.

     Молодые супруги Катуг и Лиагу, справив медовый месяц, стали подыскивать жилье. Катуг предпринял тщетную попытку устроить дом под обрывистой скалой, но Лиагу с легкой насмешкой отвергла этот проект и повела его в долину. Там между двух больших камней, стоявших почти впритык, она и начала рыть нору. Полярное солнце в мае хорошо прогревает голую песчаную землю. Корка льда на поверхности стаяла, н, несмотря на корни ивняка. Лиату быстро прорыла отверстие глубиной в лисью лапу. Но тут ее энтузиазм угас она наткнулась на слой земли, промерзший насквозь, твердый, как камень. Лиагу отступила и за дело взялся Катуг. Но с таким же успехом можно было скрести гранит. В этот день молодые супруги оставили нору в покое и принялись за охоту. Дело в том, что острой нужды в норе у них не было. Песцы спят повсюду, где можно укрыться от ветра. Одеяло на спине у них такое толстое и теплое, что, свернувшись рядышком, Катуг и Лиагу не чувствовали холода. Любое покрывало причинило бы им только неудобство. Для чего же нужна была нора? А это природа нашептала, что пора еще понадобится, пусть не им, а, впрочем, зачем забегать вперед? Через месяц и так все станет ясно.

     На следующий день молодожены снова направились к валунам, и, несмотря на вчерашнее поражение, Лиагу принялась за работу. Она удивилась, что земля стала податливей и за день нора углубилась еще на одну лисью лапу. И опять мерзлота преградила ИМ путь и опять Катуг попробовал свою силу и отступил. Они не знали, что теплый воздух растопит ледяную броню, сковавшую землю и снова ушли, чувствуя себя побежденными.

     Народилась новая луна, и с каждым днем работа понемногу продвигалась. А потом настало время, когда слой мерзлоты кончился и пошла супесь. Копать теперь было одно удовольствие и скоро они прорыли глубокий туннель, уходящий б гору, длиною в пять песцов от носа до хвоста. Туда вел узкий проход между двух валунов. Чуть в стороне и немного повыше туннеля располагалась круглая темная нора, где могла разместиться мать с потомством. Окошки и внутреннее убранство там отсутствовали, по было сухо.

     Два раза нарождалась новая луна и освещала холодное зеленоватое море. Катуг и его подруга жили счастливо. На смену радостям медового месяца пришла крепкая дружба. Они охотились, играли и наведывались в нору, где было интересно им обоим.

     Но вдруг все переменилось и перемена была загадочной. Однажды Катуг увидел, как Лиагу, убив лемминга, отнесла его поближе к норе и зарыло в песок. Когда она покончила с этим делом, Катуг подошел поближе, чтобы осмотреть кладовую. Но Лиагу решительно преградила ему путь и грозно приказала убираться прочь. Он молча повернул в сторону и, наверное, подумал про себя «Очень мне нужен твой дохлый лемминг»

     А Лкагу припасала все больше леммингов, и, как-то раз у входа в пору обернулась и прошипела «Пошел прочь!»

     Отчуждение росло. Они уже целую неделю жили врозь и Лпагу с презрением отвергала все попытки вести переговоры. Однажды утром она и вовсе не явилась, он искал ее повсюду, а потом направился к норе. Лиагу была там, он это сразу учуял, но едва он вошел, она злобно зарычала «Вон! Чтоб и духу твоего здесь не было!»

     Бедный Катут! Что ему оставалось делать? Он понуро побрел прочь от дома. Потом он долго смотрел в сторону двух валунов с верхушки дальней горы и, сильно опечаленный, отправился на охоту. Все скалы были облеплены птичьими гнездами. Большие толстые птенцы только начали оперяться. Катуг знал, как до них добраться. Отвесная скала недоступна, но, совершив рискованный прыжок, можно было приземлиться прямо среди гнезд. А потом, ухватив зубами награбленное, сделать еще один рискованный прыжок - на землю.

     Катуг явился к норе, где пряталась его капризная подруга, с толстым, сочным птенцом в зубах. Он кинул его у входа и жалобно заскулил, но, услышав в ответ лишь приглушенное рычание, удалился восвояси. Всю ночь птенец пролежал на том же месте, но с восходом солнца исчез.

     Это надоумило Катуга приносить подруге пищу и она принимала дань, как должное, хоть они и не виделись много дней. Уж выросла высокая трава в ложбинке у норы, вылетели из гнезд первые выводки и солнце больше не уходило на покой - наступил конец июня. Как-то раз Катуг явился с полярным зайцем в зубах и увидел, что капризная подруга греется на солнышке. Когда он осторожно подошел поближе, она скрылась в норе. Катуг просунул туда зайца и замер, выжидая. Она приняла подарок благосклонно и Катуг решился войти. Не услышав грозного рычания, он осмелел и вполз в широкую часть норы. В темноте он услышал тоненькое повизгивание. Чутье подсказало ему, что Лиагу лежит, свернувшись в клубок, с малышами. Она, как будто проворчала «Уходи». Но, наверное, это было сказано очень тихо, потому, что все заглушал визг малышей. Катуг положил зайца на землю и тихо удалился.

     Так Катуг вернулся к своей подруге. По времени это совпало с другим событием - у лисят открылись глаза. И началась новая эпоха, С тех пор Катут приходил каждый день и ложился рядом со своим семейством. И, наконец, - о радость! - ему было позволено оставаться с малышами, когда Лиагу хотелось спокойно полежать на солнышке возле норы.

     Горожанину Орлак показался бы унылой и бесплодной пустыней. Натуралист нашел бы, что здесь изумительная растительность и еще более интересный, и разнообразный животный мир. А для Кату га Орлак был просто замечательным охотничьим угодьем. Здесь кишели лемминги в зарослях ивняка, прыгали по открытым местам жирные зайцы величиной с песца, суетились сурки у песчаных отрогов. Вдоль берега океана гнездились зуйки и перевозчики, в высокой траве - утки, гуси и даже лебеди; в местах повыше - белые куропатки. И над всем - исполни Орлах, пестрый от облепивших его белогрудых морских птиц. Какое роскошное угощение их яйца и птенцы в мае я в июне! И, наконец, песчаный берег - огромный стол, который накрывает оксан. Там всегда полным-полно креветок, попадается и рыба, а если повезет, можно полакомиться и тушей жирного тюленя, убитого, каким-нибудь морским хищником.

     Были у Катуга и враги. Белый волк с волчицей жили в логове под горой со стороны Волластона. Давала о себе знать и росомаха. Нанук, огромный белый медведь, приходил через пролив с материка, чтоб отведать птичьих яиц или полакомиться жиром выброшенного на берег кита. Он, словно феодальный барон, узаконил грабеж среди бела дня и объявил своими угодья побогаче. В поросших травой дюнах жили благородные олени карибу. Никто не отваживался нападать на огромных оленей, а они были безобидны и сами никому не причиняли вреда.

     Итак, остров Орлак был прекрасным местом для охоты и Катуг знал много разных приемов охоты на каждую птицу или зверя.

     Но одно существо на Орлаке перехитрило и Катуга. Это была белая куропатка. Наступил июнь. Птенцы куропатки уже вылупились из яиц и теперь бегали под защитой материнского хвоста. Катуг знал, что где-то под обрывом должно быть гнездо. Он проискал его целый день, а, когда нашел, оказалось, что уже поздно. В гнезде валялись лишь скорлупки. Рыская по берегу, он наконец напал на след куропатки. Но мать успела заметить песца. Она издала предостерегающий звук «крр», «крр» - цыплята разбрелись в разные стороны и спрятались во мху. Тогда мать бросилась на землю прямо на виду у песца, который был в пятидесяти прыжках от нее. Ну, и удача привалила! Белая куропатка со сломанным крылом! Катуг помчался во весь опор и чуть было не схватил желанную добычу, но куропатке удалось увернуться в последний момент. Он прыгал снова и снова, но она ускользала прямо у него из-под носа. И как бы случайно, с каждым взмахом крыла она удалялась от него, опережая его все больше и больше. Так она заманила Катуга на вершину холма, а потом увлекла за собой далеко в долину.

     Убедившись, что теперь ее выводок в безопасности, она, взмахнув крыльями, улетела, прокричав, что-то в насмешку. Катуг был чрезвычайно удивлен, как быстро залечилось больное крыло куропатки. Он молча проводил ее взглядом, и, если бы мог выразить свое замешательство, сказал бы наверное «Ну и дал я маху!»

     А куропатка опустилась через час на то же место, собрала птенцов и увела их в укрытие.

    Весной и ранним летом Катуг и Лиагу жили беззаботно. Но так не могло продолжаться вечно. Как-то раз Катуг рыскал по открытому песчаному берегу и вдруг почувствовал, что за ним наблюдают. В высокой траве у ближайшей отмели стоял, какой-то огромный неведомый зверь. Катуг оста новился, как вкопанный. Незнакомец тоже застыл на месте, не сводя с Катуга глаз. Он был намного крупнее песца, белый, только голова и хребет серые. Страшная силища чувствовалась в широкой спине и плечах, а злобный огонек голодных желтых глаз наводил ужас. Волосы на спине у Катуга встали дыбом, он отскочил в сторону и понесся, что есть мочи. Волк пустился за ним вдогонку. Через некоторое время к песцу вернулись самообладание и уверенность в себе. Он летел стрелой и единственной его заботой было увести волка подальше от своего дома.

     Но увы! Произошло нечто непредвиденное. Лиагу, заметив, что Катуг мчится во весь опор, решила, что он гонит зайца и выбежала, как всегда, готовая помочь. Она оказалась ближе к волку и он метнулся в ее сторону. Лиагу так растерялась, что позабыла на секунду обо всем на свете и сделала то, что никогда не позволила бы себе в другое время, - кинулась в нору и сжалась вместе с малышами в один трепещущий от страха комочек.

     Огромная волчья голова заслонила вход в нору. Волк потянул воздух так громко, что песцы замерли от ужаса. Волк чуял, что пожива близка раскопать нору - дело пустячное, а податься им некуда. Несчастный Катуг пережил все муки любящего отца и мужа, бессильного помочь близким, которых убивают у него на глазах. Как легко роется сухой песок! Но недаром верное чутье подсказало Лиагу, что надо выбрать именно это место. Сильными лапами волк выгреб почти весь песок у входа в нору, но два гранитных камня оказались трудной преградой. Они не пропускали косматую волчью голову и стояли недвижно - неподкупные, непоколебимые стражи. Пенилась от злобы волчья пасть, но и зубы, и когти были бессильны перед холодным гранитом.

     Бедный Катуг скулил на вершине дальнего холма и страдал не меньше, чем Лиагу. Оп беспокойно перебегал с места на место, изливая свое горе жалобным воем. Но постепенно до него дошло, что волк все еще стоит у норы, что два невидимых стража не пропускают его в дом, что его подруга и малыши целы, и никакая опасность им не угрожает. Успокоенный, он опустился на землю и стал наблюдать. Катуг видел, как старый волк Бешеная Пасть бросил наконец тщетные попытки пролезть в нору. Голодный и злой, с кровавой пеной у рта, он отправился искать добычу полегче. С тех пор его и след простыл.

     Подрастающие песцы не знали, куда девать переполнявшую их силу. Им нравилось ломать палочки, рыть ямки. Поиск пищи, зарытой возле норы, развивал в них удивительную сметку и она помогала им отыскивать все новые кладовые, в которых мать припрятала леммингов еще до их появления на свет. Так они получили очень важный урок; в них заронили семя познания, из которого должно было вырасти большое дерево.

     Катут жил счастливо на своем острове Орлак. Жизнь щедро одарила его всем, что только можно пожелать. У него была любимая жена, уже почти взрослые дети, с которыми он жил в дружбе. Ненастье, казалось, наступало лишь для того, чтобы светлее и лучезарнее показались погожие деньки. Он был здоров, силен и неуверенность в успехе делала охоту лишь увлекательней, а охотничьи трофеи наполняли сердце ликованием. Жизнь Катуга была словно полная чаша и радость в ней переливалась через край. Можно ли требовать большего?

     Дети взрослели с каждым днем. Их шумные забавы порою сердили родителей. Когда малыш играючи теребит тебя за хвост или за ухо своими крошечными зубками - это забавно, но, когда зубы вырастают, а челюсти крепнут и он играючи кусает тебя до крови - это уж совсем не забавно. Катугу не раз приходилось прибегать к силе и без всякого снисхождения кусать лисенка, чье необузданное веселье переходило всякие границы.

     А лисята становились все сильнее и независимее, и тогда произошла любопытная перемена. Катуг и Лиату стали держаться подальше от родного дома. Каждый день родители охотились и приносили уйму всякой дичи, но бросали ее не возле норы, а с каждым днем все дальше от нее и даже старались получше припрятать добычу. А лисятам было интересно и поучительно сперва отыскать пищу, а уж потом полакомиться.

     В конце лета пищи хватало с лихвой. Перелетные птицы выкормили птенцов и улетели, но было очень много куропаток. Море щедро выбрасывало на берег рыбу, а в поросших травой лощинах кишмя кишели лемминги. Катуг мог бы объедаться ими хоть десять раз в день, но беда в том, что, когда брюхо набито, приходит конец пиршеству.

     И все же охота на мышей была очень интересной, к тому же у Катуга пробудился инстинкт, свойственный многим песцам, - запасать пищу впрок, в разных местах и подальше от норы. Он не хотел, чтобы лисята знали про эти кладовые.

     Ляагу тоже решила завести кладовые и день за днем они оба с увлечением ловили леммингов и зарывали их поглубже в вечную мерзлоту, где они лежали, как в холодильнике. Сверху песцы засыпали кладовки песком и ставили каждый свою метку. «Моя кладовая. Трогать запрещается. Катуг»

     Мы бы ничего не увидели нашим глазам недостает зоркости. Мы бы не почувствовали и запаха наш нос не способен его уловить. Но песец либо другое дикое животное сразу учуяли бы эту метку и «прочли» предупреждение. Бродяга-волк или росомаха занялись бы грабежом, но песец решился бы посягнуть на собственность другого песца, лишь умирая с голоду. Катут и Лиагу могли легко распознать свои метки и воспользоваться припасами в трудное время.

     Сентябрь принес много перемен. По ночам кусался мороз, а в холодный день, бывало, выпадал и снег. Трава на холмах отливала тусклым золотом. Неприметные северные растения дали щедрый урожай. Все дикие животные могли бы прокормиться одними лишь ягодами, но и мясной пищи было вдоволь.

     Молодые песцы ели до отвала и заметно подросли за время этого непрерывного пира. Сыновья стали больше матери и обращались с ней крайне непочтительно. Им казалось забавным и безобидным вырвать у нее кость. Резвясь, они неожиданным прыжком сбивали ее с ног, когда она рысцой возвращалась домой. Эта фамильярность в сочетании с недюжинной силой вызывала у родителей враждебное чувство.

     Хоть пора любви давно миновала, Катуга и Лиагу по-прежнему связывала крепкая дружба, которая весной снова превратится в любовь. Неподобающее поведение буйной ватаги заставляло Катуга вставать на защиту подруги. Не раз непочтительные юнцы убеждались, как силен в гневе отец, как крепки его челюсти, когда он одним ударом отшвыривал их в сторону.

     Семенные узы разрывались. Но разве это не в порядке вещей? Родители дали жизнь детям, выкормили в опасное время беспомощного детства, научили охотиться. Теперь настала пора взрослым детям позаботиться о себе.

     Наступил февраль, «месяц голода». Катуг был жив. Жила и Лиагу, хоть и далеко от здешних мест. Вступить в схватку за жизнь вместе было все равно, что бок о бок пройти по тонкому льду. Нет, безопаснее жить далеко друг от друга и заботиться о себе. О том, как они бедствовали в это время, можно будет, когда-нибудь написать целый рассказ. А теперь, если хотите узнать, как можно терпеть самые страшные муки и все же сохранить волю к жизни и оптимизм, последуем мысленно за Катугом.

     Штормовой ветер носился по белой, безжизненной пустыне всю нескончаемую ночь. Ближе к рассвету он стих и Катут выбрался из мягкого снега. Оп хоронился в сугробе от лютого ветра, но теперь голод гнал его из укрытия ведь пища - это тепло и жизнь. Катуг не ел два дня и ему холодно, Он вытягивает сперва одну заднюю лапу, потом другую; зевает, широко открыв пасть, обнажив два ряда чудесных белоснежных зубов. Он бежит рысцой к ближайшему холмику, обнюхивает его и оставляет метку. Потом, усевшись, обдумывает свои дела. Дует западный ветер. Катуг, поводив носом на запад, северо-запад, юго-запад, отправляется в путь. Как хочется есть! Кругом ледяная пустыня, белая, необозримая. Катугу кажется, что ей нет конца. Давно ускакали на юг олени, а за ними и волки. Белый медведь отправился искать, где кончается лед. Улетели и птицы из этих безрадостных мест. Ни тропинки, ни знака - ничего, кроме твердого льда и злого, нескончаемого ветра. Нет, и проблеска надежды, пусть маленькой, пусть далекой.

     Смогли бы вы сохранить бодрость духа, пережив столько неудач? Но ничто не омрачает душу маленького храбреца. Он идет и снег хрустит под ногами - вперед, вперед, вперед. И пусть трутся друг о дружку, словно жернова, стенки желудка, пусть ноют от безделья! Это главная беда Катуга, но, и она не заставит его пасть духом. Вперед, вперед, вперед! По-прежнему не видно ни зги и ничего не слышно, он идет, куда указывает нос, который никогда не обманывал. Он идет большими зигзагами и нос, умный, рассудительный вожатый, поворачивается из стороны в сторону, ловит и на ходу читает послания ветра. Вот катится огромными волнами и захлестывает все вокруг запах льда, а вот далекий, очень далекий запах скал, и к нему примешивается чуть различимый, тающий в воздухе запах морской воды. Но он так слаб, этот запах, что до него не добраться меньше, чем за три бессонных ночи, а маленькие горячие жернова внутри трутся, ворчат и стонут от безделья.

     Вперед, вперед, вперед! Нос так и ходит из стороны в сторону и радист в маленькой черной боевой рубке, не переставая, ловит и расшифровывает сообщения.

     Вдруг ветер меняется. Теперь он дует с северо-запада и радист докладывает Катугу скалы и земля. Настроившись на эту волну, Катуг бежит, но новому курсу.

     Скрылось тусклое, бесполезное солнце. Слетел еще один листок арктического календаря, что вел отсчет безрадостным дням и Катуг достиг наконец земли. Земля! Она скорей походила на море, но здесь холмы были выше и сильнее всего пахло скалами. Что-то близкое, родное чуялось в этом запахе и Катуг понял, что он снова на Орлаке. Но теперь родной Орлак стал лишь бескрайним нагромождением снегов. Катуг остановился и оглядел неузнаваемые теперь родные места. Наверное, у него потекли слюнки при воспоминаниях о леммингах, которыми он объедался летом. Сейчас вокруг не было никаких признаков жизни - ни следа, ни надежды отыскать пищу, а маленькие горячие жернова внутри все терлись и терлись друг о дружку.

     Летом каждый зверь может прийти к песчаному берегу уверенный, что ему достанется хоть, какая-нибудь малость от щедрот океана. У него полны закрома всякого добра и он по многу раз в день выбрасывает остатки со своего пиршественного стола.

     Катуг побрел на запад, держа по ветру свой маленький черный нос, - трот, трот, трот. Он искал берег, но его не было видно. Берег был скован толстым льдом, который мог продержаться до самого июня. Но Катуг, не унывая, шел вперед - трот, трот, трот. Он примечал все - и темное пятнышко на снегу и дуновение ветра-всезнайки. Но никакой надежды раздобыть пищу не было.

     Случалось ли вам ловить, напрягая слух, замирающий вдали звук скрипки и внезапно вздрогнуть от мощного рева медных труб? Случалось ли вам слушать, затаив дыхание, трели соловья в ночном лесу и вдруг оглохнуть от лая целой своры гончих, напавших на след енота? Нечто подобное испытал Катуг, потянув носом воздух у высокого каменистого утеса, вдававшегося в море. Здесь дули иные ветра и антенна Катуга погрузилась в ревущий хаос самых удивительных, манящих, дразнящих запахов пищи. Он учуял, пожалуй, все, что считал съедобным. В такую удачу трудно было поверить, но ведь нос его никогда не подводил. Чуять - значит верить. Глаза могут обмануть тебя, но не нос. Катуг домчался во весь опор. Восхитительный запах усилился, и, когда Катуг обозрел местность с другого мыса, он увидел нечто новое, необычное для севера.

     То, что лежало на льду, было похоже на кита, Катуг видел китов и не раз, но этот вмерз в лед и из его спины торчали, какие-то длинные штуки, вроде рогов оленя карибу, по они были прямые и скорей походили на ноги карибу, только намного длиннее. От рога к рогу тянулось нечто напоминавшее водоросли, а с них свисало, что-то вроде крыльев птиц. По льду двигались существа, совсем, как тюлени, но задние ласты у них были намного длиннее и они держались прямо, как медведи. Шкуры у них были темные. Рядом на берегу виднелись снежные холмы, из которых, клубясь выходил пар, будто дыхание китов, но пар был темный, как пыль, что летом сдувает со скал сильный ветер. Возле холмов тоже передвигались существа на задних ластах, и - о ужас! - повсюду носилось множество волков! Катуг чуял их запах; он отличался от запаха Бешеной Пасти. Ему было страшно, но страх тонул в волнах упоительного запаха пищи, бередящего душу, неотразимого, восхитительного, гипнотизирующего запаха жирного красного мяса.

     Пища, пища, какая прорва пищи! Маленькие красные жернова кричали «Пойди и раздобудь ее, любой ценой раздобудь!» Ка-туг перебегал от укрытия к укрытию, все ближе и ближе, пока не оказался в пятидесяти прыжках от изумительного средоточия дразнящих, влекущих, опьяняющих запахов. Конечно, он боялся волчьей стаи. Его, такого маленького, должно быть, часто охватывал страх, но он никогда не позволял ему заполонить душу.

     И вот Катуг лежит за невысоким холмом - белый пушистый комок на белом пушистом снегу и взвешивает своим маленьким лисьим умишком шансы на успех и степень риска. Теперь все запахи перебивает сильный запах тюленьего мяса и ворвани. Рот Катуга наполняется слюной, маленькие красные жернова вопят «Ступай, или мы откажемся работать!» Катуг думает «Если я не рискну пойти туда, меня ждет смерть, а рискну, так, может быть, удача». И Катуг спускается с холма. Жребий брошен.

     А теперь пусть тот, кто полюбил смелого Катуга, кто знает, что ему суждено бессмертие, ибо он победил страх, читает дальше, а тот, кому наскучило читать о маленьком храбреце, что сносил, не унывая, тяготы жизни и не дрогнул перед лицом жестокой смерти, пусть лучше закроет эти страницы. Я рассказываю все, как было, как поведал мне один из очевидцев - из тех, кто прямо держался на длинных задних ластах.

     Упорный маленький песец спустился с холма, скользя от лощинки к лощинке. Теперь он мог лучше разглядеть больших странных животных и услышать их рыкающие голоса. Он увидел поближе и волков; они разбрелись в разные стороны и лежали, сытые и ленивые. Он чуял и видел таинственный пар, поднимавшийся из круглых холмов. Наверное, это были норы, потому, что каждая имела вход, куда пролезали время от времени животные на длинных ластах. Высоко над норами висело, что-то непонятное с восхитительным запахом, затоплявшим все вокруг. Конечно, это была пища, и, судя по всему, самая вкусная.

     Погрузившись в волны дразнящего запаха, Катуг двинулся к его источнику. Он шел, крадучись, припадая к земле, когда считал благоразумным и так достиг гребня снежной насыпи. Катуг взбежал наверх и оказался рядом со штукой, которая испускала пар, будто кит, надышавшийся пыли. А еще выше висела еда, дразнящая, манящая. Ее было не достать этим зверям, похожим на волков, да и ему тоже, если он не сумеет забраться так высоко.

     Катуг вытянулся во весь рост и завертел головой из стороны в сторону, но тут большая белая собака учуяла предприимчивого песца. Волкодав с лаем подбежал к дому, Катуг стремглав кинулся бежать. Легкими прыжками несся он по затвердевшему снегу, но волкодав уже приметил его. Катуг взбежал на гребень горы; снег там лежал глубокий и рыхлый. Враг был быстроног и силен, а Катуг совсем ослаб от голода. Оп бежал, что есть мочи, а далеко позади мчалась, заливаясь лаем, свора, взявшая след.

     Даже изнуренный, Катуг мог уйти от погони по насту, по снег был мягкий и огромный длинноногим волкодав приближался с каждым прыжком. В лощине страшный зверь настиг Катуга. Он был раз в десять крупнее, Катуг, видя, что борьба бесполезна, сделал свой последний и очень мудрый шаг. Он опрокинулся на спину и, весело оскалившись, как бы пригласил незнакомца поиграть с ним. Большой пес был совершенно ошарашен. Именно так щенки я маленькие собачки обезоруживают сильного противника, ведь на дружбу и покорность отзывается, и собачье сердце.

     Вожак своры не был голоден. Незнакомый зверь не стремился убежать и был настроен игриво, и у пса пропало враждебное чувство. Он стал добродушно возиться и играть с песцом, порой грубовато, но все же стараясь не причинить ему боли, будто то был резвый, веселый щенок. Но тут подо спела лающая свора. Собаки не могли взять в толк, отчего их вожак играет со зверем, за которым они охотятся. Они лаяли и рычали. Вожак сначала осадил свору и Катуг по-прежнему резвился возле пего, продолжая игру, которая могла спасти ему жизнь. Но собаки надрывались от лая, пока не довели вожака до безрассудства своей сумасшедшей жаждой убийства и словно капитан пиратского судна в страхе перед взбунтовавшейся командой, большой пес поддался старым собачьим предрассудкам. Позабыв о мире, хоть и не подписанном, но заключенном, он предательски схватил маленького песца за пушистое белое горло.

     Смелый маленький песец не сдавался. Надежды на спасение не было, но он собирался драться до последнего. Пиратская свора прыгала вокруг, заливаясь пуще прежнего. О, какие это были храбрецы! Любой из них мог бы одолеть десяток таких, как Катуг.

     Когда большие странные существа, жившие в снежных норах, прибежали к месту битвы, там валялись лишь окровавленные кусочки белой шкурки. Они видели издалека неравную схватку. Они знали, что красное пятно на снегу - это место, где встретил смерть герой. А самый проницательный из них сказал, расшвыривая пинками трусливую свору «Бедный маленький храбрец! Он не молил о пощаде, он не покорился судьбе, он дрался до конца»

     Весенний ветер снова повеял над Орла-ком. И снова оживили мрачный утес белые перелетные птицы. По песчаным склонам бегали суслики, кудахтали куропатки и птицы радостно пели «Весна идет! Весна идет! Да здравствует весна!» Все мысли пробуждающегося мира были о любви.

     Мягкие, спокойные краски вечерней зари еще лежали на утесе и дюнах, когда эхо разнесло тоскливую песнь:

     юррр, юррр, ЯП, ЯП, ЯП, юррр.

     Тот, кто ловок и умен. - все видят, все слышит, а сам остается незамеченным, - подкравшись поближе, разглядел бы белого песца. Он был маленький и тонкоголосый. Подкравшись еще ближе, можно было узнать, что вечернюю песнь пела Лиату. Всю эту ночь и последующую она бродила одиноко, призывно пела и заливалась тоскливым плачем. Она обошла весь Орлак и оставила много любовных посланий на камнях, попадавшихся ей по пути.

     Большая низкая луна проплыла по небосклону и исчезла, а Лиагу все пела про свое одиночество. И вот однажды ночью кто-то отозвался на ее песню. Песец, который искал любви, медленно приблизился, покружил. Увы! Это был не Катуг и Лиагу убежала от него, испуганная и обозленная.

     Миновал «месяц любви», наступила летняя плодородная пора и прошла так же печально, Лиагу по-прежнему жила одна. В то лето леммингов было необычайно много и Лиагу сделала большие запасы на зиму. Но одинокая жизнь была очень тоскливой. Все лето она горевала по Катугу, как может горевать полярная лиса.

     Пришла жестокая зима. Лиагу на время позабыла про свое одиночество. Зимой борьба за жизнь отнимала все силы. Суровые снежные дни были не страшны Лиагу она привыкла жить одна в эту пору, а лемминги, припасенные на Орлаке, спасали ее от голода.

     И снова повеяло весной, чудесной северной весной. И снова Лиагу бродила по родному острову. Память о Катуге потускнела, но неискоренимая жажда любви жила в ее маленьком сердце. И однажды теплый вечерний ветерок снова разнес лисью серенаду:

     юрррг юррр, ЯП, ЯП, ЯП.

     Может быть, любовная песнь изливалась помимо ее воли, но она пела ее неделю или больше - песнь-причитание, печальную ночную жалобу. И как-то в сумерках, когда Лиагу, одинокая и грустная, стояла на вершине горы, глядя, как всходит желтая луна, она услышала звук, от которого шерсть у нее на загривке поднялась дыбом:

     юррр, юррр, ЯП, ЯП, ЯП. юррр.

     Зов был громкий, хоть и доносился издалека, Она инстинктивно припала к земле. И снова этот низкий громкий зов, но на этот раз поближе. Лиагу не отвечала и по-прежнему лежала, притаившись. Звук стал отдаляться. Тогда она вскочила и, пронзительно крикнув «юррр», снова опустилась на землю. Сердце ее простучало двадцать раз и она увидела, как он бежит - быстрый, нетерпеливый. Лиагу не вышла ему навстречу, она не отозвалась и на крик, только ударила хвостом. Тогда он медленно приблизился и обошел вокруг нее, предъявив таким образом свою визитную карточку. Увы, это был не Катуг. Она с презрением отвергла его. Незнакомец побрел к дальнему холму и уселся там, выжидая. Ее возмущение постепенно улеглось, Лиагу настрадалась от одиночества, а незнакомец, казалось, был так силен.

     После долгого ожидания он снова позвал ее, и она, потомив его немножко, тихо ответила «Чиррр». Он подошел ближе. Она уже не казалась такой сердитой. И он добился успеха вежливым обхождением и выдержкой. Она ничего не знала про его прошлую жизнь, как и он про ее. Зачем? Маленькая вдова рада счастью, выпавшему на ее долю и на Орлаке снова появится счастливая семья.

     Перевод с английского Л. БИНДЕМАН

№11, 1974