НАУКА, И ДВАДЦАТЫЙ ВЕК
Доктор физико-математических наук М. АЗБЕЛЬ
НАУКА И ВРЕМЯ
Сейчас так много говорят, и пишут об особой роли XX века во всем, и в науке в частности, что естественно задуматься в чем же заключается «избранность» XX века по отношению к науке и человечеству, и существует ли она, эта избранность, в действительности? Или же дело только в том, что каждый век кажется самому себе уникальным и неповторимым даже в плохом - почти все пророки предрекали конец света именно своим современникам.
Создание теории относительности, и квантовой механики, овладение ядерной энергией и выход в космос - несомненные, великие заслуги нашего века. Но можно ли соразмерять их с первыми шагами человечества - такими, как изобретение письменности, овладение огнем, развитие земледелия, и скотоводства? Решать вопрос о первенстве, сравнивая значимость открытий, теорий, идей не так-то просто! И в самом деле, кто решился бы сказать с уверенностью, что менее очевидно неабсолютность времени или закон инерции, закон всемирного (всеобщего, и действующего на любых расстояниях) тяготения или статистическая физика?
Экспоненциальный рост информации, то есть удвоение ее количества каждые несколько лет, также не является достижением XX века, он имел место, и ранее. (А нарастает ли, заметим в скобках, «плотность» великих открытий, то есть число их, скажем, за десятилетие, неясно.) Такой характер роста вытекает из пропорциональности числа новых результатов, полученных за определенное небольшое время, числу результатов, уже имеющихся к этому времени.
Для того, чтобы понять особенность сегодняшнего дня, обратимся к примеру, где нередко также наблюдается экспоненциальное развитие со временем, - к болезни. С точки зрения больного, далеко не безразлично, с, какой скоростью она прогрессирует, ибо сама его жизнь конечна. Точно так же одно дело, когда число ученых возросло от тысячной до сотой доли процента, и совсем другое, когда в США, например, оно догоняет число фермеров; когда крупные зарубежные фирмы большую часть своего дохода ассигнуют на научные исследования; когда развитие науки, его скорость оказались государственно важными для любой страны, когда наука стала чрезвычайно выгодной, приносящей доход шести-, нередко десяти-, а иногда, и стократный в силу быстрого и эффективного влияния на технику.
Ибо именно в соизмеримости научных потребностей с ресурсами всего человечества смысл, и значение происходящей сейчас научно-технической революции, определяющей особую роль двадцатого века в науке и технике.
Отсюда вытекают крайне важные следствия. Перед человечеством встает жестокая, но жизненно важная необходимость ограничивать расходы на науку (так, как они растут быстрее, чем национальный доход, а потребность в ученых быстрее, чем народонаселение). А значит, как-то управлять ее развитием (разумеется, в тех областях, которые требуют огромных затрат). Если раньше наука развивалась, в общем, сразу во всех направлениях, как расплывается на промокательной бумаге чернильное пятно, то теперь приближается - хотим мы этого или нет - пора направленного развития науки. А всякое направленное развитие происходит, конечно, более быстро, но зато уже преимущественно в данном направлении. Понятно, чего при этом может стоить ошибка в выборе пути. А ошибиться очень легко. Ибо те темы, которые являются наиболее плодоносящими в смысле конкретных результатов, оказываются, естественно, наиболее разработанными, и законченными, то есть наименее интересными с научной точки зрения, наименее перспективными. А наиболее перспективными могут оказаться темы, наименее «выгодные» сегодня (как ядерная физика всего 40 лет назад).
Стало быть, определение пути, «научная футурология» не мода, а печальная необходимость. С другой стороны, задача предвидения, быть может, не вовсе безнадежна, если решать ее (что очень трудно) с большой эрудицией и малой предвзятостью. Пример тому, и весьма поучительный, - новогодний тост лорда Кельвина на рубеже
XIX и XX столетий. Лорд Кельвин пил за физиков XIX века, построивших величественное здание своей науки, и оставивших XX веку уточнять знаки после запятой в мировых константах, введенных XIX веком.
Лишь два облачка на безоблачном физическом небе огорчали лорда Кельвина. Из одного впоследствии родилась теория относительности, из другого - квантовая механика! В одном тосте сказались и самодовольная ограниченность XIX века, и глубокое понимание и предвидение великого ученого.
Пожалуй, можно ретроспективно убедиться в том, что не так уж редко появлялась принципиальная возможность прогнозировать развитие науки примерно на 30 лет, разумеется, при условии глубины понимания, и непредвзятости. Если, исходя из опыта истории, считать, что перспективы, открываемые наукой, всегда - раньше или позже - реализуются, можно было, например, уже вскоре после открытия знаменитой формулы Эйнштейна о связи массы с энергией предвидеть «атомный», или, точнее, «ядерный», век (что довольно скоро не замедлили сделать фантасты). Причем если возможности, вытекающие из распада урана, стали ясны только в начале сороковых годов, то будущее «сжигания» водорода и термоядерных реакций вытекало уже из формулы Эйнштейна, и атомных весов чистых изотопов. В самом деле, самопроизвольное деление ядра изотопа урана с атомным весом 235 на два больших осколка - шутка природы, которой могло и не быть. А вот «дефекты» масс, то, что во всей периодической системе масса целого ядра либо больше, либо меньше суммы масс протонов, и нейтронов и, стало быть, разницу масс можно превратить в энергию, - это общий закон природы!
Некоторую помощь в объективном определении путей развития науки могут оказать наукометрические данные, например, данные по темпам роста числа статей на ту или иную тему и числа ссылок на эти статьи в мировой литературе (то есть того резонанса, который вызвало данное направление).
Другая задача, которую ставит перед человечеством быстрый рост информации, - как «преодолеть» этот «информационный барьер». Сейчас в США выходит «SCJ» - «Индекс научного цитирования», где можно выяснить, какие были ссылки в литературе почти на любую статью или книгу. Просмотр таких ссылок оказался очень эффективным методом поиска литературы на данную тему, притом более оперативным, чем с помощью библиографических указателей! А это крайне важно в связи с актуальным вопросом об отборе, и обмене информацией. Крайне необходим обмен информацией, и не только между разными странами, но и, что не менее важно, между разными науками. Физикам, биологам, экономистам, социологам, и литераторам необходимо научиться понимать друг друга!
Необходима оценка и в соответствии с нею отбор информации. Практически бесполезна информация, которую быстрее, и дешевле получить заново, чем отыскать в огромном потоке информации.
Не имеют смысла почти все статьи, на которые в дальнейшем не появляется ни одной ссылки (особенно есть учесть, что через шесть лет практически любое открытие, любой секрет теряют актуальность - они перестирываются). А таких статей сегодня большинство, только мы не умеем определять эти статьи заранее. С другой стороны, они задерживают публикацию актуальных статей. А актуальных статей между тем необычайно мало; даже у крупных ученых не так много работ, получивших десяток ссылок, а работ, «набравших» сотню ссылок, несколько за всю жизнь.
Возникает задача отбора наиболее важной для будущего информации. Можно представить себе фантастическую «биржу идей». Ведь сегодня перспективность научной идеи - вещь необычайно важная. Чтобы научиться определять ценность идеи, нужно оповести огромную статистическую работу, нужно добиться тесного взаимодействия и взаимодополнения большого числа ученых.
Такое взаимодействие могло бы оказаться чрезвычайно плодотворным еще в одном отношении - оно, возможно, сумело бы в, какой-то мере «смоделировать» гения. Гениев, как известно, рождается обидно мало. Гений - это человек, который сочетает в себе целый ряд качеств способность выдвигать большое количество новых идей, способность почувствовать перспективное направление, огромную внутреннюю силу, и т. д. Обычно эти качества «разбросаны» по разным людям. Этих «взаимодополняющих» друг друга людей хорошо бы объединить. А сегодня под принципиально новыми теоретическими или математическими идеями одна, две, максимум три подписи. Если возможно «тесное взаимодействие», когда множество ученых работают, как один человек, то ему надо обучать, и чем раньше, тем лучше; для него надо «правильно» подбирать людей. Это могло бы частично решить великую проблему сегодняшнего дня - проблему отбора талантов. Нужно, необходимо найти всех без исключения талантливых людей - величайшую ценность страны. И помнить при этом, что талант определяется прежде всего не знаниями, а одаренностью, и характером. Без сильного характера в науке, требующей, как спорт, полной и длительной самоотдачи, при любой одаренности делать, я думаю, нечего. А кто проверяет характер, например, поступающих в вуз? Нужен, в частности, характер, готовый потратить многие годы (а быть может, зря!) на трудную, и важную тему, а не предпочесть ей тему попроще и понадежней, готовый переключиться со старой, «верной» темы на неизведанную новую. Без этого нет великих открытий. Людям с таким характером надо помогать, обеспечивая моральную «премию за риск», право на длительную работу без немедленных результатов, стимуляцию выхода в резко новую область.
Быть может, имело бы также смысл ввести в науке систему «тренеров» - именно тренеров, не руководителей работы, а руководителей системы работы ученого. Ведь в спорте достижения даже чемпионов в значительной мере обусловлены правильным выбором вида спорта, системы тренировки, характером занятий смежными видами спорта, выработкой «спортивных качеств», и правильной оценки себя и других, определением основного направления завтрашнего дня, и все это ложится на плечи тренера.
Сделать все это крайне трудно, но крайне необходимо, ибо еще через, какое-то число лет всех средств общества окажется недостаточно для обеспечения максимально быстрого развития всей науки, и тогда отсутствие научного отбора направлений будет означать отбор ненаучный, в котором неизбежны ошибки, а значит, неэффективность, и отставание. Этого не должно быть.
Я хочу подчеркнуть еще раз, что все, о чем шла речь, отнюдь не общепринятые взгляды. Более того, все сделанные замечания и предположения отнюдь не бесспорны. Мне лишь хотелось подчеркнуть, что двадцатый век поставил перед человечеством задачу уникальной важности, решить которую чрезвычайно трудно, а не решать нельзя. Впрочем, поспешное решение почти наверняка окажется ошибочным, а, значит, чрезвычайно вредным.
НАУКА И ЛЮДИ
Мы уже говорили, что число ученых удваивается каждые несколько лет, и, что уже сейчас они составляют заметный процент населения развитых стран. Значит, если бы развитие, и дальше происходило по тому же закону, то через несколько десятилетий, то есть на протяжении жизни нынешних школьников, наукой занимались бы все, включая грудных детей, и пенсионеров.
То, что это невозможно, доказывать не приходится. Но давайте сделаем отсюда логический вывод характер развития науки, остававшийся неизменным в течение столетий, неизбежно должен радикально измениться в течение жизни одного поколения! Значит, речь идет о резком переломе, значит, мы живем в интереснейшее время буквально революционной перестройки науки. А поскольку наука занимает весьма существенное место в жизни общества, и весьма сильно влияет на эту жизнь, можно говорить о начавшихся уже, и грядущих в ближайшем будущем радикальных сдвигах в интеллектуальной (и, пожалуй, не только интеллектуальной) жизни всего человечества.
Но есть, и еще один аспект широкого развития, и влияния науки. До сих пор большей части человечества была общедоступна, и общепонятна, пожалуй, только одна «активная» страсть - любовь.
Вовлечение в науку заметного процента людей, и готовность науки «поглотить» всех «призванных» впервые в истории показали, что существует, и такая «общедоступная» страсть, как научное творчество. Оно оказалось родственным, в сущности, любой профессии - тракториста, токаря, швеи, - в любую из них сегодня все глубже проникает техника, научная организация. Единственным ограничением стали собственные способности, и собственный характер! Но дело-то в том, что для человека, по самой сути его природы, важна принципиальная возможность, как сказал бы математик, «теорема существования», страсти. Разве, по совести говоря, любовь Ромео, и Джульетты испытывают все, кто в сопровождении почтенных родственников входит во Дворец бракосочетаний? «Настоящая» любовь, как мне кажется, тоже ведь птица редкая, требует, и таланта, и характера, и дается далеко не каждому. Но была бы надежда!
А творческая страсть обладает всеми «завлекательными» признаками страсти. Она может быть неразделенной -, и тогда мучительно-сладкой; она требует подчас полной самоотверженности, самоотдачи, и бескорыстия - наука очень ревнива, она требует настоящего «мужского» характера, настойчивого, целеустремленного, мужественного.
Не так легко высказывать новые идеи, рискуя прослыть дураком, если идеи посчитают дурацкими, а особенно если эта точка зрения окажется верной. Правда, ошибаться, и здесь свойственно даже гениям. Великий Паули вначале не поверил в теорию Дирака, в которой предсказывалось существование античастиц. А спустя почти три десятилетия в теоретическом кабинете Института физических проблем Ландау говорил «Кто спорит, что Дирак за несколько лет сделал для науки больше, чем все присутствующие в этой комнате за всю свою жизнь?» (Ландау не случайно выразился «За несколько лет». Дело в том, что всю последующую жизнь Дираку «не везло» - он не сделал ничего, что осталось бы в «золотом фонде» науки. Не правда ли, это драма, достойная пера Шекспира?)
Есть много примеров, говорящих о роли характера в науке. Противники Пастера, утверждавшие, что после многочасового кипячения в герметической колбе с сенным отваром самозарождается жизнь, струсили и не пришли на предложенную Пастером открытую публичную дискуссию. А между тем эксперимент, предложенный ими, принес бы им победу сенная палочка, которую они изучали, погибает только при длительном кипячении в неизвестном в то время автоклаве, где большое давление приводит к высокой температуре кипения. Так слишком легко погибла теория самозарождения жизни, а «чудо» сенной палочки надолго осталось неизвестным.
Эксперимент Пастера с публичной вакцинацией скота против сибирской язвы был невероятной смелостью, почти наглостью. Приготовлявшаяся тогда вакцина, как доказал «автор» туберкулезной палочки, и постоянный соперник Пастера Роберт Кох, была очень грязной. То, что среди вакцинированных животных никто не погиб, почти чудо. На сколько лет была бы остановлена медицина, если бы чуда не произошло или если бы у Пастера не хватило смелости!
Как видите, жизнь ученого перенасыщена тем, что делает любовь любимой темой искусства. Но и это еще не все сходство.
Страсть к науке требует иногда, как уже упоминалось, готовности отдать жизнь. Не в том, конечно, примитивном смысле, как в фильме «Девять дней одного года», - в этом смысле занятия наукой обычно не опаснее перехода улицы в большом городе. Я имею в виду совсем другое.
Такой авторитетный свидетель, как Эйнштейн, писал, что открытие в науке совершается отнюдь не логическим путем, в логическую форму оно лишь затем облекается. Открытие, даже самое маленькое, всегда озарение после длительных бесплодных (но обязательных! Здесь сумма нулей дает единицу!) раздумий вдруг словно извне приходит результат - так неожиданно, как будто его кто-то подсказал (не отсюда ли в потрясенном первобытном мозгу родилась идея о подсказывающем, и снисходящем к человеку боге, не отсюда ли почитание пророков, пифий и т. д.). Но раз открытие - результат озарения, своего рода чудо, в том, что это чудо произойдет, никогда нельзя быть уверенным. Тем более, что трудности, стоящие на пути, заранее неизвестны. Ученый находится в положении прыгуна, который не знает, на, какой высоте находится планка, а результат засчитывается только в случае, если эта высота взята (иногда, правда, бывают побочные интересные «отходы производства»). Но вот тут-то, и кроется опасность не так много лет отпущено человеку для творчества, и все они могут уйти безрезультатно, если планка слишком высоко, - никто ничего не узнает даже о «прыжках» на невиданную еще высоту. (Что было бы, если бы Эйнштейн пришел в мир «слишком поздно», и со свойственной ему целенаправленностью занялся единой теорией поля, которую ему так и не удалось построить, и идея которой, быть может, вообще неверна?!) Здесь опять проявляется характер многие предпочитают прыгать «наверняка», только там, где высота планки им примерно ясна.
Тем более, что всегда, во всех революционных научных поисках грозным призраком маячит одна из величайших теорем математики - теорема Гёделя в математике во всяком достаточно широком классе понятий существуют вопросы, на которые можно ответить, только расширив сам этот класс понятий. При этом в новом классе понятий появятся «свои» вопросы, требующие дальнейшего расширения. Этот процесс бесконечен, и потому абсолютно логически замкнутая система невозможна. (В частности, невозможно поэтому осуществить задачу, поставленную одним из крупнейших математиков прошлого века, Давидом Гильбертом логически свести всю математику к аксиомам арифметики.) А это значит, что, пытаясь разрешить те или иные научные вопросы, мы никогда заранее не знаем, а существует ли уже, создан ли уже адекватный данной проблеме аппарат (например, математический).
Итак, развитие науки привело в середине двадцатого века к тому, что родилась новая, в принципе доступная всем страсть с сильными эмоциями, характерами, людьми. А это не могло не привести к резкому росту интереса к науке, и людям науки. Именно результатом этого интереса явился необычайный, невиданный рост тиражей научно-популярных журналов, книг об ученых, книг самих ученых о науке и ее будущем (Джона Бернала, Макса Борна, Норберта Винера, и других). Научно-популярные выступления транслируются по радио и телевидению, выходят научно-популярные фильмы, а лекции крупнейших ученых вызывают такой же наплыв слушателей, как, и концерты популярнейших поэтов или музыкантов-исполнителей.
Я думаю, что глубокое влияние «научного» духа нашего века на искусство будет продолжаться и дальше и, хотим мы этого или не хотим, неизбежна дальнейшая трансформация искусства.
Отмеченные выше проблемы, и перспективы, разумеется, не единственные и, быть может, даже не наиболее важные. Мне хотелось лишь привлечь внимание к одному наука сейчас переживает переломный момент своего развития, и чем раньше будут осознаны, учтены, и изучены особенности подобного уникального периода, тем лучше.
1903 год. Эрнест Резерфорд и Фредерик Содди предлагают теорию радиоактивных превращений. 1904 год. Теория экспериментально подтверждена спектроскопическими исследованиями Фредерика Содди, и Уильяма Рамзая. 1911 год. Резерфорд открывает атомное ядро и строит ядерную модель атома. А е 1913 году выходит в свет роман Герберта Уэллса «Освобожденный мир», где замечательный писатель-фантаст набрасывает перспективы применения атомной энергии:
«Проблема вызывания радиоактивного распада тяжелых элементов, который открыл бы доступ к внутренней энергии атома, была разрешена Холстеном уже в 1933 году. Холстен вызвал атомный распад в крохотной частице висмута; произошел сильнейший взрыв.
В 1953 году первый двигатель Холстена - Робертса поставил искусственно вызванную радиоактивность на службу промышленному производству, заменив паровые турбины на электростанциях. К осени 1954 года во всем мире начался гигантский процесс смены промышленных методов, и оборудования. Даже самые ранние и несовершенные из атомных двигателей были дешевле тех, которые они вытесняли»
Резкая перестройка капиталистического производства (иной общественной формации не увидел в будущем даже такой проницательный фантаст) приводит к мировой войне. Атомная энергия ставится ей на службу «Впервые за всю историю войн появился непрерывный продолжительный тип взрыва. Атомные бомбы представляли собой куски чистого каролиния, покрытые снаружи слоем неокисляющегося вещества. Целлулоидная втулка, помещавшаяся между ручками, за которые поднималась бомба, была устроена так, чтобы ее легко можно было порвать, и впустить воздух в индуктор, после чего он мгновенно становился активным и начинал возбуждать активность во внешнем слое каролиния. Это, в свою очередь, вызывало новую индукцию, и, таким образом, за несколько минут бомба превращалась в беспрерывный непрекращающийся огненный взрыв»
«Тучи XIX века над динамической теорией теплоты, и света» - так назвал лорд Кельвин свою лекцию, прочитанную в Королевском обществе 27 апреля 1900 года.
- Красота и ясность динамической теории, принимающей тепло, и свет за формы движения, в настоящее время затмевается' двумя тучами, - говорил великий физик.
Первая вызвана к жизни вместе с волновой теорией света; она затрагивает вопрос, каким образом Земля может двигаться сквозь упругое тело, каким, по существу, является светоносный эфир.
Вторая - доктрина Максвелла - Больцмана, касающаяся распределения энергии.
1. Существует очень много серьезных возражений против этого предположения (о существовании эфира, в котором распространяются волны света - упругой жидкости с очень малой вязкостью, практически не оказывающей сопротивления движущимся сквозь нее телам. - Ред.) Во всех точках земной поверхности должен был бы существовать поток эфира со скоростью 30 км/сек, параллельный касательной к орбите Земли. Здесь нет ничего несообразного с тем, что мы знаем об обычных явлениях земной оптики, но, увы, здесь есть несовместимость с выводом, будто эфир в земной атмосфере является неподвижным относительно Земли, что, по-видимому, доказано в достойном восхищения эксперименте, придуманном Майкельсоном и проведенном им совместно с Морли. Возможно, спасение можно найти в блестящей гипотезе, выдвинутой независимо Фитцджеральдом, и Лоренцом из Лейдена движение эфира может слегка изменять линейные размеры тел. Согласно этой гипотезе, если каменная плита, составляющая главную плоскость прибора Майкельсона - Морли, благодаря ее движению сквозь пространство, занятое эфиром, укоротилась бы в направлении движения, результат эксперимента не отвергал бы свободного движения эфира сквозь пространство, занятое Землей.
Все же первая туча остается весьма плотной.
2. Если мы обозначим отношение теплоемкости газа при постоянном давлении к теплоемкости при постоянном объеме через к, то для одноатомного газа к-1=2/3. Это фундаментальная теорема кинетической теории газов, справедливая во всех случаях, когда отсутствуют колебательные или вращательные движения молекул. Эта теорема прекрасно иллюстрируется парами ртути и вновь открытыми газами - аргоном, криптоном, и гелием. Каждый из этих четырех газов имеет большое число спектральных линий и, следовательно, большое число колебательных степеней свободы. Но в таком случае величина к-1 должна быть близка к нулю, если верна доктрина Максвелла - Больцмана (о равнораспределении энергии между степенями свободы молекулы - ведь поглощение энергии многочисленными «колебательными» степенями свободы в тех же порциях, какими поглощают ее «поступательные», равнозначно прибавлению больших величин к числителю и знаменателю дроби к - отношения теплоемкостей при постоянных давлении и объеме. - Ред.). Нет никакой возможности примирить доктрину Максвелла - Больцмана с истиной, касающейся удельных теплоемкостей газов. Если не допускать, что атом может начать колебаться или вращаться благодаря столкновениям (наиболее неприемлемая гипотеза), то он должен иметь спутники, связанные с ним (или эфир сконденсированный в нем или около него) и благодаря столкновениям приводимые в движение относительно атома; причем энергия такого движения должна быть чрезвычайно мала по сравнению с энергией поступательного движения всей системы из атома, и его спутников. Спутники, вероятно, должны обладать очень малой массой по сравнению с массой атома. Быть может, это «ионы», с помощью которых Дж. Дж. Томсон объясняет электрическую проводимость, стимулируемую в воздухе и других газах ультрафиолетовыми» лучами, лучами Рентгена, и Беккереля?
Как распределены по времени научные труды, на которые ссылаются в своих работах ученые - наши современники? Вот, что дал просмотр (см. график) журнала «Доклады Академии наук СССР», серия «Физика и математика», том 198 (1971 год). Отчетливый пик приходится на работы двухгодичной давности. Книги, и статьи тридцатых годов почти не цитируются, но факт цитирования некоторых из них говорит о том, что они не потеряли своего значения и по сей день. Среди авторов этих старых, но не устаревших работ - А. Н. Колмогоров, В. И. Смирнов, С. Л. Соболев, И. И. Привалов, Б. Н. Делоне, Л. В. Канторович, А. Д. Александров, П. А. М. Дирак, В. Гейзенберг, Дж. фон Нейман, и другие крупные ученые нашего века.
Как часто прославленные спортсмены основой своего успеха называют то, что их дарование достаточно рано разглядел и развил опытный тренер! Яркий, хотя, и редкий пример тому дает знаменитая фигуристка Габи Зейферт ее воспитанием с детских лет руководила ее мать, в прошлом известная спортсменка Юта Мюллер.
Наука тоже знает подобные редкие примеры. Великий физик Пьер Кюри не учился в гимназии. Его начальным обучением руководил его отец Эжен Кюри, врач по профессии, вдумчивый естествоиспытатель по призванию. «Особенности умственного склада Пьера Кюри, - писала о своем муже Мария Кюри-Склодовская, - не позволяли ему быстро усваивать школьную программу с юных лет его мысли с большой интенсивностью сосредоточивались на определенном предмете, и он не мог прервать течение своих размышлений ради внешних обстоятельств. Ясно, что ум такого рода может таить в себе большие возможности, и в будущем, но столь же очевидно, что в общественной школе нет подходящей системы воспитания для детей такого склада, хотя таких детей и больше, чем кажется с первого взгляда.
Первоначальное обучение Пьера Кюри было несистематично, и неполно. Он рос на свободе, развивая свое влечение к естественным наукам во время полевых экскурсий то в одиночестве, то с родными. Под руководством своего отца он выучился наблюдать явления и давать им правильное объяснение. Таким образом, его познания в естественных науках, как, и в математике, быстро обогащались.
Когда Пьеру Кюри было четырнадцать лет, его поручили прекрасному педагогу А. Базиллю, который преподавал ему элементарную и высшую математику. Этот учитель сумел оценить своего ученика, привязался к нему, и заставил его работать с большим усердием. Благодаря быстрым успехам в математике и физике Пьер Кюри сделался бакалавром естественных наук в шестнадцать лет»
Читайте в любое время
