ДА ВЕДАЮТ ПОТОМКИ ПРАВОСЛАВНЫХ ЗЕМЛИ РОДНОЙ МИНУВШУЮ СУДЬБУ
Доктор медицинских наук В. ПОЛЯКОВ
Шел 1856-й год. Уже заканчивался второй месяц осени - октябрь. В Петербурге смеркалось и темнело рано. За окнами Второго военно-сухопутного госпиталя были видны однообразные, скучные серые дома, кареты, проезжавшие по лужам, торопливые, одинокие, промокшие прохожие. Полутемный мрачный коридор вел в огромные палаты, в каждой из которых помещалось несколько десятков человек.
Сегодня дежурил 23-летний ординатор Медико-хирургической академии. Миновал всего год с тех пор, как ему торжественно вручили диплом лекаря с отличием.
А теперь он обстоятельно и неторопливо делал самостоятельный обход. Осмотрел каждого больного, расспросил жалобы, простукал грудь, прослушал сердце и легкие, прощупал живот. После обхода долго и аккуратно заполнял "скорбные" листы. Привычное ежедневное дело отодвигало невеселые мысли о слишком малой пользе от его работы, в которой было больше озарения, интуиции, искусных приемов, чем подлинной науки. Да и могло ли быть иначе, если основные достижения медицины сводились к подробному описанию страданий, если еще столько неведомого предстояло познать и физиологии, и физике, и химии?
Страстью молодого лекаря была работа в химической лаборатории. Каждую свободную минуту он отдавал колбам и пробиркам, в которых совершались таинства превращения вещества. Он давно обдумывал план докторской диссертации об аналогии между химическими свойствами и действием на организм мышьяковой и фосфорной кислот. Но сегодня день был потерян, вся текущая черновая работа выполнена, и оставалось сидеть и скучать в дежурке в обществе очередного офицера (как правило, солдафона, хвастающегося мелкими интрижками).
С такими невеселыми мыслями лекарь сильно надавил на массивную ручку двери дежурной комнаты. Он не ошибся. Перед ним сидел очень изящный, припомаженный юноша, почти мальчонка, в офицерском мундирчике с иголочки. Представились, познакомились. Лекарь обратил внимание на барскую, выхоленную, с тонкими пальцами и узкими ногтями руку офицера. Сначала беседа была бессюжетной и касалась многих второстепенных, ничего не значащих друг для друга тем. Первая настороженность, вызванная модной в то время аристократической манерой офицера изъясняться немножко сквозь зубы и пересыпать речь французскими фразами, постепенно улетучивалась. Приглядываясь к офицеру, лекарь исподволь открывал в его лице и манерах даже нечто привлекательное.
Но вот заговорили о музыке и проговорили все оставшееся время. Так на дежурстве в госпитале судьба свела двух будущих неразлучных друзей. Лекарю предстояло стать знаменитым химиком, академиком Медико-хирургической академии и известным композитором. Офицеру было суждено окончательно оставить армейскую службу и полностью посвятить себя музыке. В тот день дежурным лекарем был Александр Порфирьевич Бородин, а дежурным офицером - Модест Петрович Мусоргский.
Сохранилась записка А. П. Бородина об этом вечере. "Первая моя встреча с Модестом Петровичем Мусоргским была в 1856 г. (кажется, осенью, в сентябре или октябре). Я был свежеиспеченный военный медик и состоял ординатором при 2-м военно-сухопутном госпитале; М. П. был офицер Преображенского полка, только что вылупившийся из яйца (ему было тогда 17 лет). Первая наша встреча была в госпитале, в дежурной комнате. Я был дежурным врачом, он дежурным офицером. Комната была общая, скучно было на дежурстве обоим; экспансивны мы были оба; понятно, что мы разговорились и очень скоро сошлись. Вечером того же дня мы были приглашены на вечер к главному доктору госпиталя Попову, у которого имелась взрослая дочь; ради нее часто делались вечера, куда обязательно приглашались дежурные врачи и офицеры. Это была любезность главного доктора.
М. П. был в то время совсем мальчонком, очень изящным, точно нарисованным офицериком: мундирчик с иголочки, в обтяжку, ножки вывороченные, волосы приглажены... Манеры изящные, аристократические... Некоторый оттенок фатоватости, но очень умеренной. Вежливость и благовоспитанность необычайные. Дамы ухаживали за ним. Он садился за фортепиано и, вскидывая кокетливо ручками, играл весьма сладко, грациозно отрывки из "Троваторе", "Травиаты" и т. д., а кругом его жужжали хором "charmant, dlicieux!" и проч. При такой обстановке я встречал М. П. раза три или четыре у Попова и на дежурстве в госпитале. Вслед затем я долго не встречался с М. П., так как Попов вышел (в отставку. - Авт.), вечера прекратились, а я перестал дежурить в госпитале, состоя уже ассистентом при кафедре химии"...
"Осенью 1859 года, - рассказывает А. П. Бородин в той же записке, - я снова свиделся с ним (М. П. Мусоргским. - Авт.) у адъюнкт-профессора, академика и доктора артиллерийского училища С. А. Ивановского. Мусоргский был уже в отставке. Он порядочно возмужал, начал полнеть, офицерского пошиба уже не было. Изящество в одежде, в манерах было то же, но оттенка фатовства уже не было ни малейшего. Нас представили друг другу; мы, впрочем, сразу узнали один другого и вспомнили первое знакомство у Попова. Мусоргский объявил, что вышел в отставку, потому что специально занимается музыкой, а соединить военную службу с искусством - дело мудреное, и т. д.
Разговор невольно перешел на музыку. Я был еще ярым мендельсонистом, в то время Шумана не знал почти вовсе. Мусоргский был уже знаком с Балакиревым, понюхал всяких новшеств музыкальных, о которых я не имел и понятия. Ивановский, видя, что мы нашли общую почву для разговора, музыку, предложил нам сыграть в четыре руки А-мольную симфонию Мендельсона. М. П. немножко поморщился и сказал, что очень рад, только чтоб его уволили от Andante, которое совсем не симфоническое... Мы сыграли первую часть и скерцо. После этого Мусоргский начал с восторгом говорить о симфониях Шумана, которых я не знал тогда еще вовсе. Начал наигрывать мне кусочки Es-дурной симфонии Шумана; дойдя до средней части, он бросил, сказав: "Ну, теперь начинается музыкальная математика". Все это мне было ново, понравилось. Видя, что я интересуюсь очень, он еще кое-что поиграл новое для меня. Между прочим, я узнал, что он и сам пишет музыку. Я заинтересовался, разумеется; он мне начал наигрывать какое-то скерцо (чуть ли не В-дурное); дойдя до Trio, он процедил сквозь зубы: "Ну, это восточное!", и я был ужасно изумлен небывалыми, новыми для меня элементами музыки. Не скажу, чтобы они мне даже особенно понравились сразу: они скорее как-то озадачили меня новизною. Вслушавшись немного, я начал оценять и наслаждаться. Признаюсь, заявление его, что он хочет посвятить себя серьезной музыке, сначала было встречено мною с недоверием и показалось маленьким хвастовством; внутренне я подсмеивался немножко над этим. Но, познакомившись с его "скерцо", призадумался: верить или не верить?.."
Прошло шесть лет после первого знакомства и три года после второго. Остались позади превращение военного лекаря в профессионального химика и педагога, стажировка в лабораториях за границей, женитьба.
"После моего возвращения из-за границы осенью 1862 года, - вспоминает А. П. Бородин, - я познакомился с Балакиревым (в доме у С. П. Боткина), и третья моя встреча с Мусоргским была у Балакирева, когда тот жил на Офицерской, в доме Хилькевича. Мы с Мусоргским снова узнали друг друга сразу, вспомнили обе первые встречи. Мусоргский тут уже сильно вырос музыкально. Балакирев хотел меня познакомить с музыкою своего кружка, и прежде всего с симфонией "отсутствующего" (это был Римский-Корсаков, тогда еще морской офицер, только ушедший в далекое плавание в Северную Америку). Мусоргский сел с Балакиревым за фортепиано (Мусоргский на primo, Балакирев на secondo). Игра была уже не та, что в первые две встречи. Я был поражен блеском, осмысленностью, энергией исполнения и красотою вещи. Они сыграли финал симфонии. Тут Мусоргский узнал, что и я имею кое-какие поползновения писать музыку, стал просить, чтоб я показал что-нибудь. Мне было ужасно совестно, и я наотрез отказался".
Балакиревский кружок вскоре выработал определенную музыкальную программу и стал именовать себя "Новая русская музыкальная школа". В 1867 году в статье большого друга и активного участника кружка критика В. В. Стасова впервые было сказано, что кружок сплотил кучку, но "могучую кучку", композиторов. Действительно, главой и руководителем кружка был М. А. Балакирев, в кружок входили А. П. Бородин, Ц. А. Кюи, М. П. Мусоргский, Н. А. Римский-Корсаков, некоторое время к нему примыкали Н. Н. Лодыженский, А. С. Гусаковский, Н. В. Щербачев. Точный термин, найденный выдающимся критиком, прочно вошел в историю русской музыки и русской культуры.
"Могучая кучка" как сплоченная группа закончила свое существование к середине 70-х годов прошлого столетия. Уход из жизни М. П. Мусоргского и А. П. Бородина окончательно расстроил монолитность кружка и прервал его программную деятельность, хотя Николай Андреевич Римский-Корсаков дожил до 1908 года, основатель кружка Милий Алексеевич Балакирев - до 1910, а Цезарь Антонович Кюи - до 1918 года.
Перу Модеста Петровича Мусоргского принадлежат пять опер: "Саламбо" (по роману Г. Флобера), "Женитьба" (по комедии Н. В. Гоголя), "Борис Годунов" (по трагедии А. С. Пушкина), "Хованщина", "Сорочинская ярмарка" (по повести Н. В. Гоголя). Кроме того, им написана симфоническая картина "Ночь на Лысой горе", сюита для фортепиано "Картинки с выставки", вокальные циклы, песни, романсы.
Он умер 16 (28) марта 1881 года в Петербурге в возрасте 42-х лет. С марта по декабрь потрясенные его внезапной смертью члены "Могучей кучки" практически не собирались, не показывали друг другу новые музыкальные сочинения, не посещали театры и концерты.
11 декабря 1881 года в Мариинском театре давали 22-е представление оперы М. П. Мусоргского "Борис Годунов". Композитор и дирижер Михаил Михайлович Ипполитов-Иванов (1859-1935) так вспоминает об этом: "На представление "Бориса Годунова" М. А. Балакирев приобрел билеты и пригласил Римских, Бородиных, Ильинских, Стасовых и меня. С непередаваемым чувством грусти собрались мы в ложе. В течение спектакля я несколько раз наблюдал, как А. П. Бородин смахивал набегавшую слезу; а сцену смерти Бориса от волнения он не смог слушать и вышел из ложи. Настроение было тяжелое, и все мы чувствовали глубокую жизненную драму великого русского музыканта".
Через четыре года после смерти М. П. Мусоргского в некрополе Александро-Невской лавры, где он был похоронен, состоялось открытие памятника, сооруженного по проекту архитектора И. Боголюбова и скульптора И. Гинцбурга. Это событие А. П. Бородин описал в письме к жене, Катерине Сергеевне. "Это было 27 ноября, в день первого представления "Жизни за царя". Памятник грандиозный, с барельефом Мусоргского, с надписями вязью, перечнем его сочинений; решетка прелестная и оригинальная, на ней изображены ноты: темы из "Бориса" и прочее. Все это было убрано цветами, венками, очень эффектно. Памятник был сначала закрыт коленкоровым чехлом, сделанным так, что достаточно дернуть за тесемки, привязанные к четырем сторонам памятника, и чехол разваливался, открывая памятник сразу весь. Была торжественная панихида, потом лития перед памятником. Принесено много венков; в том числе венок от Консерватории, от которой были Давыдов и Бернгард (инспектор). Дернули тесемки при открытии памятника с четырех сторон: Балакирев, Корсаков, Кюи и я. По открытии памятник освятили, кропили святой водой. Потом пошли речи. По настоянию Стасова первым был я; затем прочла прекрасную речь Полина Стасова..."
На памятнике М. П. Мусоргскому и сегодня можно прочитать прекрасные слова:
Да ведают
потомки православных
Земли родной
минувшую судьбу.
Александр Порфирьевич Бородин пережил своего друга всего на шесть лет. Он умер 15 (27) февраля 1887 года. Прах его покоится рядом с прахом М. П. Мусоргского. Памятник над могилой сооружен по проекту архитектора И. Ронета и скульптора И. Гинцбурга спустя два года после похорон, в 1889 году.
Композитор Александр Порфирьевич Бородин за неполные 54 года своей жизни оставил заметный след в русской культуре и науке. Он известен как незаурядный ученый-химик (в 1877 году был избран академиком Медико-хирургической академии) и как один из организаторов и педагогов высшего учебного заведения для женщин - Женских врачебных курсов. Сочиненная им музыка воплощает замечательные качества русской души: любовь к родине, свободолюбие, мужественное величие, широту, глубокий лиризм. Им написаны опера "Князь Игорь", 1-я и 2-я (Богатырская) симфонии, симфоническая картина "В Средней Азии", 1-й и 2-й квартеты, камерно-инструментальные ансамбли, романсы, фортепьянные пьесы.
А первая встреча будущих композиторов состоялась на дежурстве в медицинском госпитале 143 года назад...
Читайте в любое время
