Работники посольства посоветовали обратить внимание на Токийский железнодорожный вокзал: он очень похож на Рижский вокзал в Москве, но в окружении небоскребов. Оказалось, что это не случайность. Его строили в начале ХХ века русские военнопленные, и японцы сохраняют здание как архитектурный памятник.

В институте меня ждал сюрприз: очаровательная "кадровичка" с поклонами вручила завернутую в папиросную бумагу непонятную вещичку. Развернув бумагу, обнаружил бамбуковую палочку длиной, да и толщиной с указательный палец мужской руки.

- Что это?

Девушка с еще большим числом еще более глубоких поклонов показала мне, что я должен прикладывать эту палочку одним концом к бумаге. Весь отдел кадров, бросив работу, доброжелательно улыбаясь, давал мне хором советы на японском. Потом вперед вышел мужчина, по-видимому, начальник, и медленно проговорил по-английски: в Японии все взрослые имеют печати, каждый свою. Такая печать, сделанная по-старинному с рисунком, вырезанным на торце бамбуковой палочки, заменяет подпись, которой в Японии не пользуются. Тут же он взял откуда-то появившуюся подушечку для печати, смоченную в красном, прижал торец палочки к бумаге. Получился овал размером в сантиметр с небольшим, а внутри несколько каких-то четких символов.

- Так выглядит ваше имя по-японски, - пояснил начальник. - Берегите эту печать, потому что с сегодняшнего дня все ваши подписи уже не будут рассматриваться. Получая зарплату или "расписываясь" в табеле прихода на работу, вы должны теперь ставить свою собственную японскую печать.

На другой день, скорее даже утро, я получил еще один подарок. На уроке гимнастики Микико, тоже с поклоном, подарила мне свернутую в рулон циновочку и кисти.

- На эту циновку вы будете класть бумагу, чтобы рисовать по ней кисточками символы кандзи, заниматься каллиграфией. А чтобы бумага не ползла по циновке под кисточкой, вот вам груз, который будет держать бумагу.

И в руках у меня оказалась маленькая, но тяжелая металлическая, окрашенная в черный цвет фигурка лежащего быка.

- Черный бык будет помогать вам постигать искусство каллиграфии, быть трудолюби вым.

- Но у меня же нет туши... - произнес я неуверенно после слов и поклонов благодарности. По-видимому, эту фразу ждали, потому что тут же ко мне подошла смущающаяся японская пара и вручила еще один сверток. В нем я нашел большую деревянную коробку, сделанную из необыкновенно красивого, не виданного мной раньше дерева. Золотистая поверхность напоминала карельскую березу, но с необычным рисунком: через равные интервалы темные пятна в виде черточек длиной в два-три сантиметра и толщиной в полсантиметра.

- Эта коробочка из дерева сакуры, японской вишни, - сказали мне.

Внутри лежало что-то тяжелое: каменная плиточка с углублением для воды - тушечница. Тут же лежала и палочка туши.

Отдельно подарили мне и какую-то черную, суконную, сложенную вдвое тряпочку, внутри которой была еще одна, белая, разграфленная клетками. И к ней приложили пару десятков листов странной бумаги. На одном из листов черной тушью был нарисован незнакомый мне большой иероглиф.

- Начните практиковаться с этого, - сказала Микико.

- А что он означает?

Японцы заговорили между собой, видимо, подыскивая более точный перевод.

- Этот символ значит "вечность", "постоянство" - чувство, что это будет всегда, - подытожила Микико.

В тот же вечер в местном клубе собрались несколько японцев и показали мне, как приготовить тушь: потереть палочку о камень тушечницы в углублении, в котором есть немного воды. Когда получилась жидкая тушь и я скопировал свой первый иероглиф, мои учителя встретили его криками восторга...

На следующий день наша секретарь Сэцуко уточнила мой год рождения, а затем начала переводить его в то исчисление, какое Япония ведет до сих пор. Время у них делится на эры разной продолжительности, соответствующие временам жизни (или степени влияния) основных императоров. Самая известная эра Мейдзи продолжалась с 1868 по 1912 год, когда Япония стала вдруг индустриальной державой и победила Россию в войне. Потом эра Тайсё - 1912-1926-й, а за ней очень длинная эра Сёва, продолжавшаяся до самой смерти императора Хирохито, правившего с 1926 по 1994 год. Теперь обо мне в бумагах записано: "Родился в Москве в первый год эры Сёва".

Пустая могила путешественника

Однажды, в очередную субботу мой друг Коу привел меня в магазинчик на углу торговой дороги на север, который принадлежит вдове японского полярного путешественника-одиночки Наоми Уемуры, погибшего недавно при попытке достичь Северного полюса. Он жил здесь же, в Итабаси, рядом с магазинчиком своей жены. Все его знали, гордятся им и приезжим говорят:

- Пожалуйста, покупайте что-нибудь в его магазинчике, помогайте семье.

Я тоже купил пять каких-то булочек и еще два десятка залитых в пластике маринованных японских слив.

На другой день мы с Микико и ее друзьями сначала поехали поклониться самому большому памятнику Будды в Токио, а потом побывали на могиле Уемуры, точнее, у могильного памятника, который установлен жителями Итабаси на кладбище рядом с храмом. Основанием памятника служит огромный, диаметром больше метра, почти круглый валун серого гранита. Валун разрезан на три части двумя параллельными пропилами. Получившиеся плоские поверхности отполированы , и на центральной части сделана надпись о том, что тело путешественника еще не найдено, поэтому урна, в которой должен лежать его прах, пока пуста, но с помощью Будды его найдут когда-нибудь и урна заполнится. А пока... Пока здесь много цветов.

В тот день я увидел еще один необычный памятник. На обратном пути мои спутники предложили пройти в глубину маленького парка между Дворцом культуры, где я занимаюсь японским, и моим институтом:

- Там находится памятник... стоявшим здесь прежде заводам.

Это были какие-то огромные, боком поставленные каменные колеса типа жерновов на круглом пьедестале, тоже похожем на жернов, только лежащий горизонтально.

Когда Микико перевела надпись, я обомлел: "Здесь в 1870-1880 годах был построен огромный завод по производству пороха для морских пушек". По тем временам очень современный завод, построенный бельгийскими инженерами. А похожие на жернова каменные круги - действительно жернова, растиравшие смеси, из которых готовили порох. "В 1906 году завод закрыли" - гласила надпись.

Я все понял и сразу представил себе Цусимский бой, русские броненосцы, окутанные дымом после каждого выстрела старым, черным, дымным порохом и ждущие, когда дым рассеется, чтобы снова обнаружить цель. Японская эскадра выпускала залп за залпом бездымным порохом и не теряла ни на минуту цель из виду. И результат - разгром русской эскадры. Порох стал одним из слагаемых японской победы 1905 года. Эти заводы выковали победу Японии в русско-японской войне, и поражение России послужило одной из причин, которые привели ее к революции 1905 года. А не будь этой революции, может быть, и революция 1917 года не произошла бы?

Демон терпения

В саду перед храмом с самым большим Буддой Токио, где мы побывали на днях, стояли странные фигуры из камня. Одна представляла исказившегося от напряжения силача.

- Эта скульптура изображает демона терпения, - сказали мне. - Способность выдержать все.

- О, Микико-сан, снимите меня на его фоне. Терпение - то, что больше всего нужно нам сейчас, - попросил я.

Она отнеслась к словам серьезно. Камеру взяла. Но после короткого раздумья заметила:

- Вы знаете, Игори-сан, я считала, что моей стране, нам, японцам, оно тоже нужно больше всего. Знаете, Игори-сан, после того, как я познакомилась с вами, я поняла, что ничего не знала о России и русских. А мы, оказывается, удивительно похожи. Вы тоже поклоняетесь природе, цветам, Луне. Любите их так же, как и мы. Я достала после разговора с вами "Доктора Живаго". Кстати, как произносить его, имя правильно?.. И вот я читаю его, и мне все время кажется, что это Япония. И доктор Живаго - японец. Как удивительно! Аригато годзаимас... - перешла она на японский, чтобы сказать: "Большое спасибо".

Чужих меж нами нет.
Мы все друг другу братья
Под вишнями в цвету.
Это опять Басё.

По дороге к храму долго ждали автобуса. Рядом с остановкой - библиотека типа нашей районной. Я решил посмотреть как она выглядит. Зашли. Везде стояли полки c книгами, открытые для всех. Никто не спросил документа, не остановил при входе посмотреть, что в сумке.

- Игори-сан, это книги старинных авторов о Японии. Вы должны их непременно прочитать. Возьмите в нашей библиотеке, около Дворца. Если там нет, они по межбиблиотечному обмену получат заказ в течение трех дней, - так Микико направляет мое чтение, и я следую ее наставлениям.

Праздник свидания двух звезд

Страшная жара. Вечером узнал: +35^оС (в тени, конечно). Сэцуко обратила мое внимание на то, как красочно убраны улицы:

- Это потому, что 7 июля праздник. Вы ведь знаете историю о звезде Веге? Она была простой девушкой, вязала ковры. И в нее влюбился пастух - это звезда Альтаир. Они все время проводили вдвоем, вместо того чтобы работать. Поэтому боги рассердились на них и разбросали на большое расстояние: по разные стороны Млечного Пути. С тех пор они все время живут в разлуке. Но один раз в году, 7 июля они встречаются. Этот день в Японии большой праздник. И если написать на бумажке желание и привязать к специальному дереву, желание сбудется. Дети очень любят этот праздник, - засмеялась она.

Мы сидели в ресторанчике, обедали, и она призналась, что не умеет есть вилкой и даже ложкой, поскольку у ее родителей их никогда не было.

- Да они, особенно ложки, нам, японцам, не нужны, потому что по правилам этикета можно, даже нужно, брать пиалу или тарелку и подносить ее ко рту очень близко, только помогая палочками перекладывать содержимое в рот. Поэтому китайцы, например, считают, что мы едим как собаки. В их стране еду полагается оставлять на столе, а не подносить ко рту. Поэтому они пользуются ложками.

Вот так мы разговаривали, а я все думал: "Как же случилось, что в такой образованной стране верят, будто Вега и Альтаир встречаются 7 июля, ведь на небе-то они все равно остаются на том же месте. Не могут же звезды двигаться, ведь видно, что они на прежних местах..." И вдруг понял. Звезды, наверное, встречаются днем! То есть когда их на небе нет! Встречаются как бы тайком! А вечером, когда стемнеет, они опять окажутся на небосклоне, где им полагается быть, как будто ничего и не случилось в этот день.

Свою догадку тут же изложил Сэцуко.

Она не знала, что ответить. Не задумывалась об этом раньше. Просто верила. А теперь "будет верить еще больше".

Когда шли обратно в институт, я заметил: к стене полицейского поста кто-то прислонил под углом молодое, срезанное дерево бамбука, на котором висели разнообразные игрушки, серпантин, фонарики и бумажки с желаниями.

- Сегодня - особая ночь, - сказала Сэцуко. - Две звезды сговариваются обмануть богов. Мы знаем об этом и радуемся, что их затея опять удастся.

Когда пришел домой, решил поискать, нет ли чего об этой звездной истории у Басё. И конечно же нашел:

По-другому выглядит ночь.
Ведь завтра, всего раз в году
Ткачиха встретится со своим
Возлюбленным.

Я снова влюблен

Я снова остро влюблен в Японию. И всплеск этому дала всего лишь картинка на железной банке для рисовых хлопьев: "Японская деревня". По-видимому, осень. Цвета яркие. Но не это зацепило. Дети играли на картинке в те же игры, во что играли мы: девочки прыгали через веревочку, а ребята катали железные обручи от бочек с помощью палочек или проволок - в точности, как в моем детстве. Да и дома японские, деревенские, оказывается, похожи на наши крытые соломой избы.

Как много трудятся японцы! Особенно меня трогают их девушки на полях, сажающие по колено в воде рассаду риса. Несмотря на жару, они тепло одеты, чтобы защититься от насекомых и колючек. Поэтому и работают в штанах, а не в юбках: в воде много жесткой, режущей травы.

В институте состоялась веселая вечеринка, на которой представили состав новой антарктической экспедиции. На площадке перед институтом на специальных подставках установили горизонтально огромные листы железа, нагреваемого снизу древесным углем. Молодые крепкие мужчины - будущие участники экспедиции - вывалили на них горы крупно порезанных моллюсков, мелких каракатиц, осьминогов, лука, тыквы, моркови. Все это перемешивалось на листах, поливалось соусом, и получилось очень вкусно. Праздник продолжался, несмотря на дождь.

"Записки на досуге"

Читаю купленную по совету Микико книгу, написанную еще в XIII веке ушедшим в отставку государственным служащим по имени Кенко Хоси. Она называется "Записки на досуге" ("Записки от скуки" в переводе на русский - Прим. ред.). И вот, листая ее, я встретил вдруг такое высказывание: "Беря кисть, мы чувствуем, что хотим писать. Если мы берем в руки музыкальный инструмент, у нас появляется желание играть. Если мы поднимаем чарку саке, у нас появляется желание выпить. Наш мозг, мысль соответственно реагирует на каждый из этих стимулов. Вот поэтому мы не должны даже мимолетно заниматься несоответствующими развлечениями..."

Свои записки Кенко вел между 1330 и 1333 годами, то есть во времена почти Киевской Руси, а мысли его так современны (и были, наверное, современны все эти шестьсот лет) и отвечают на многие вопросы об особенностях Японии. Кенко считал, что одна из главных черт прекрасного - хрупкость, недолговечность. Если бы человек мог жить вечно, он потерял бы стимул к движению вперед. "Наиболее ценная вещь в жизни - ее неопределенность", - писал он. Вот когда мне стала понятнее любовь японцев ко всему преходящему: опадающей, цветущей так недолго вишне - сакуре, к легко разрушаемым домам из дерева и из бумаги, а не из камня, хоть его здесь можно найти в изобилии. (Удивительно, но в Японии многие деревянные храмы и статуи просуществовали тысячу лет, как будто они сделаны из долговечного материала.)

Пик жары

27 июля, среда. Последние два дня усиливалась жара (до 34^оС) и увеличилась влажность. Говорят, оттого, что юг Японии зацепил тайфун. Может, поэтому чувствую себя плохо - голова тяжелая и тупая, и хожу все время мокрый от пота.

Сегодня в газете фотография хозяйки ресторана, которая готовит "унаги", то есть угрей. И подпись: "27 июля по традиции самый жаркий день. Чтобы бороться с жарой, японцы едят жирную (написано "богатую") пищу - в частности угрей".

Во время обеда, который мы заказали в офис (его доставляют в ящиках), я спросил об этом Фудзи. И он ответил:

- Мы считаем, в угрях содержится большое количество витамина Е - он помогает организму бороться с жарой. Поэтому в старых японских календарях один из дней конца июля помечен как день, в который каждый японец должен съесть эту рыбу.

Утром, как всегда, выбежал на зарядку с особым чувством. В этот день на занятия после некоторого перерыва должна была прийти Мицуаки-сан - известный в округе врач и последовательница секты буддистов под названием "дзен".

Меня интересовали подробности ее суточного затворничества в храме. Оказалось, что она тоже готовилась к разговору и принесла отпечатанный буклетик. В нем приводилось расписание, из которого (и из сопутствующих объяснений) я понял, что Эм-сан пришла туда в субботу в 9 утра, позавтракала, а потом "сидела" несколько часов. Затем начались работы по благоустройству - подметание, беседы священников, ланч, опять "сидение". Не молитва, а "сидение", переводила мне моя неизменная помощница Микико. Вечером - ужин, после которого все ушли в храм, где и расположились на сон до пяти утра, после чего опять начались "сидения", завтрак, опять "сидения", перемежаемые физическими работами.

Я спросил, о чем они молились во время "сидения". Ответ удивил: "Ни о чем". Оказывается, главная задача заставить себя ни о чем не думать. Ни о чем! А вся тяжелая работа - лишь настрой на "сидение", во время которого надо довести себя до нужного состояния. И при этом - не заснуть. Чтобы люди не спали, позади рядов "молящихся" ходит монах с дубинкой типа мялки, которой мнут вареную картошку, и бьет или толкает ею тех, кто начинает дремать.

Я собираюсь в командировку в Институт низких температур, который расположен в Саппоро, то есть в южной части острова Хоккайдо. Сначала хотел лететь туда самолетом, но потом решил прокатить свою жену Валю на океанском лайнере по Тихому океану: две ночи и один день. Дай Бог, чтобы в это время на Японию не обрушился тайфун. Ведь конец августа - начало сентября - сезон тайфунов.

Днем ходил обедать с коллегами из отдела. Наш ресторанчик оказался закрыт, и мы пообедали в фешенебельном корейском ресторане с удивительно красивой официанткой. Я спросил Фудзи: кореянка она или японка? Он не смог ответить. Я удивился. Он ответил, что если бы побыл в ее обществе, то довольно быстро определил, кто она.

- А как с китайцами? Можете вы сразу отличить их от японцев?

- Конечно, могу, если побуду с ними некоторое время. У китайцев совсем другие привычки и манеры.

- А если просто на взгляд, например, в метро...

- Нет, так определить невозможно.

Пища была в ресторане конечно же по-корейски острая. Я удивился, как Корея, будучи так близко к Китаю, не растворилась в китайской культуре.

И в самом деле непонятно. В таких странах, как Монголия, Корея, Бирма, Непал и Япония, языки похожи друг на друга, многие слова произносятся почти одинаково. Между этими странами, в середине, живет огромная нация - китайцы - которая говорит на языке, не имеющем ничего общего с языками своих соседей. Такое впечатление, будто огромный и сильный народ пришел откуда-то и занял середину пространства, называемого сейчас Китай. По перешейкам обмелевших в четвертичное время морей "выдавленные" народы разошлись в разные стороны. Часть осела в Японии.

Вечером, гуляя с Валей по паркам вдоль реки, первый раз услышал пение цикады. Японец, который проходил мимо нас с маленьким сыном, показывал ему, где она прячется: на нижней ветке сакуры - такая палочка длиной сантиметров в десять и толщиной в полтора. Я спросил японца (он говорил по-английски), почему цикад не было слышно раньше, и он ответил, что они живут недолго и поют только в августе.

Памятник утке. Лотосы

Как ни странно, в реке опять появились исчезнувшие было золотые рыбы, хотя и в меньшем числе. Особенно много их под мостом, в тени, они прячутся там от солнца.

Мой друг сказал, что в Токио места, откуда видна гора Фудзи, называются "Фудзи-Ми" ("Откуда видна Фудзи"). Все жители знают эти места, это достопримечательность.

Во время утренней прогулки встретил японскую пару, они поздоровались со мной по-английски. Оказалось, что женщину зовут Маиуми - она член движения за смешанные браки, работает в торговой фирме. Он - инженер-кораблестроитель, звать - Митсури, строил для антарктической экспедиции суда "СЈва", "Фудзи". Узнал от них, что подсвеченная вечером скульптура у реки, изображающая взлетающих уток, посвящена наделавшей шума в Японии истории о том, как в нашу реку попала утка с простреленным крылом. Ее пытались поймать, но она каким-то образом все-таки перелетела на пруды императорского Уено-парка. Там ее опять подстрелили, только теперь уже стрелой со снотворным. Вылечили, и она улетела вместе со стаей. В память об этой истории и стоит на нашей реке монумент.

Теперь я понял, что напоминают мне японские памятники, главной частью которых является поставленный вертикально, торчком, удлиненный камень. Такие "памятники" выставляют по берегам Чукотки местные жители. У чукчей, думаю, должны быть общие корни с народами Юго-Восточной Азии и, следовательно, с японцами.

Весь вчерашний день провел с Валей в императорском парке Уено, рисовал тамошний пруд. Раньше я видел только листья лотосов, лишь чуть возвышавшиеся над водой. А в этот раз - даже вздрогнул: над плотно-зеленой, непрозрачной от зелени водой поднимались на метр с лишним толстые, чувствуется прочные, стебли, увенчанные большими тяжелыми листьями.

А среди колеблющихся от малейшего ветерка зеленых листов - два огромных лилово-розовых острых бутона, стоящих на таких же, как и листья, стеблях совсем рядом друг с другом. И метрах в трех от них, спрятанный от меня листом, полыхал нежным розовым пламенем еще один, уже до конца открывшийся цветок. Мы приехали в парк в период цветения лотосов!

Я нашел место, где заросли огромных стеблей, листьев и цветов были особенно буйными, и весь день простоял там, пытаясь передать то, что вижу. Но вот сейчас, уже ночью, глядя на этюд, понимаю, что ничего не получилось. Не уловил.

Перед сном открыл после перерыва моего любимого Басё и прочитал в главке "Визит в Шрайн Кашима", как он с друзьями сидит всю ночь напролет и ждет, когда кончится дождь и разойдутся облака, чтобы увидеть полную луну. За этим поэт и ехал туда. Облака так и не разошлись. И, сожалея о том, что он проделал такой длинный путь лишь для того, чтобы увидеть темноту, поэт пишет: "Но я утешил себя тем, что вспомнил знаменитую поэтессу Сей-Сенагон, которая тоже вернулась, не написав ни единой строчки поэмы, из долгой прогулки, которую она предприняла, чтобы услышать кукушку".

Эти слова Басё еще раз убедили меня, что писать надо "под впечатлением" - сразу, то есть быть "импрессионистом", и рисовать все, "глядя на натуру", а не потом, "вернувшись в студию". Хотя... "есть разные школы".

Надо бы не забыть записать, как надрывались - безумствовали - в парке цикады.

Поездка в Саппоро

Сев в электричку, стал искать сиденья, смотрящие вперед. Наконец нашел одно. Напротив - сиденье, смотрящее на нас. Пришли какие-то девушки на одной из станций, извинились и... перекинули сиденье, так что оно стало смотреть в другую сторону. Оказалось, здесь очень просто можно решить этот вопрос.

Дорога в Саппоро дала возможность увидеть другую Японию: плоские и чуть холмистые пространства с "русской" зеленью - березами, мягкой травой; коровами и домами, похожими на дома Новой Англии на северо-востоке США. И, видимо, не случайно. Ведь одна из главных достопримечательностей, гордость Саппоро и всего Хоккайдо - университет, который основал и построил доктор Клари - выходец из Массачусетского университета...

Вечер третьего дня в Саппоро провели в ресторане на 22-м этаже какого-то "небоскреба", куда нас пригласил директор института. Привезли нас на такси Юдзи Комадо и его жена Томо-сан, типичная, все время смеющаяся, прикрывая ротик, японка.

Сидели в покрытой циновками комнате с низким столом посередине. Никакой другой мебели, только в одной из стен сделано углубление, в котором стояло на боку огромное красочное, подсвеченное блюдо, а рядом - белая доска с двумя символами кандзи. Перед тем, как уйти, спросил Юдзи, что написано на доске - не хайку ли это? Он перевел: один из символов значит - "журавль", а другой - "танец".

Ужин состоял из множества смен блюд, приносимых двумя официантками, каждый раз плавно опускавшимися на колени перед нами и нашим столом в центре зала. Под столом было углубление, в которое мы опустили ноги, когда сели на пол.

В официантках удивляет (даже слово это трудно применить к одетым в изысканные кимоно женщинам) достоинство, которое они сохраняют несмотря на то, что все время падают перед вами на колени.

Собственно, слова "падают на колени" - вряд ли применимы здесь. Потому что они не падают, а плавно опускаются, как будто силы тяжести не существует.

Храм богини и домики богов

Вчера утром Микико и две другие женщины сказали мне, что идут сейчас к главному сантоистскому храму Итабаси помолиться. Оказалось, что этот храм, который - как они сказали - объединяет жизнь всего района Итабаси, расположен совсем недалеко и в воскресенье около него и на прилегающих к нему улицах состоится большой, устраиваемый раз в году праздник - фестиваль, посвященный богу этого шрайна. По дороге они показали мне в двух-трех местах открытые даже в столь ранний час ворота больших, я подумал, гаражей или складов, откуда веселые (или уже навеселе) мужчины вытаскивали стоящие на ножках небольшие, ярко украшенные "домики". В их основании торчали толстые, как стропила, ручки, за которые домики носят по улицам.

- Это уже идет подготовка к фестивалю, он начнется сегодня в четыре как детский праздник. Видите, некоторые из домиков очень маленькие. Их понесут дети.

На улице, где помещался храм, куда мы шли, царило оживление, стучали молотки, строились ряды палаток и торговых павильонов.

На обратном пути мы зашли в "мой" храм, который я нарисовал две недели назад. Оказалось, что он принадлежит буддистам и называется "темпл Мондзю" (бог мудрости, талантов и способностей). Но в проспекте Микико усмотрела знак "босацу", то есть знак женщины.

- Значит, это храм не бога, а богини мудрости! - обрадовалась она.

Его основал клан Идо, который объединял держателей и обслуживающий персонал отелей, ресторанчиков и увеселительных заведений, располагавшихся здесь во времена Эдо. В те времена здесь был последний по-настоящему цивилизованный уголок на расстоянии одного дня пешего пути из столицы на север. Или наоборот, с севера в столицу - удобный пункт для ночлега. И прибежище для женщин легкого поведения. В Японии их не презирали так, как у нас, и не подвергали остракизму.

Именно для них, чтобы соответствующим, достойным образом лечить больных и хоронить умерших женщин, многие из которых никому не говорили своего настоящего имени, и был создан храм богини мудрости и таланта. Богиня выбрана, по-видимому, неспроста. Потому что, как сказала Микико, многие из женщин, которые жили и работали на этой улице, обладали и тем и другим.

Храм три раза горел, многие документы утеряны. Но первые надгробные плиты на кладбище датированы началом XV века. Микико показала мне камень темно-серого с черными вкраплениями мрамора с надписью.

- Это, Игори-сан, памятник молодой, красивой, но оставшейся безымянной женщине.

Сегодня днем оставались с женой дома. Выходили несколько раз посмотреть, как готовят носилки для маленьких, но страшно тяжелых разукрашенных домиков. На вопрос Вали вчера, что в этом домике, Коу, слегка смутившись и поколебавшись, сказал: "Там живет бог", - чем ввел в смущение уже Валю.

В два часа дня началось общее торжество с ношением домиков. В четыре часа я ходил в главный храм, смотрел представление типа Кабуки; а потом бродил по рядам, где жарились, парились, вымачивались самые разные угощения, продавались сувениры, игрушки, живые птенцы каких-то незнакомых мне птиц, а в больших тазах, почти ваннах, плавали сотни маленьких рыбешек, которых отцы ловили для детей маленькими сачками. Веселье закончилось в девять вечера. Везде продавалось много саке и пива, но не было видно ни одного пьяного.

Главный храм, который отмечал сегодня свой годовой праздник, в переводе называется "шрайн Ледяной реки" - нашей реки.

Проводы профессора в Россию

Проводил вчера моего здешнего друга-профессора в Россию. Сначала он улетает в Польшу, а потом поедет в Петербург, чтобы оттуда вместе с моими друзьями-полярниками из Института Арктики и Антарктики отправиться в короткую экспедицию на Северную Землю.

Первой поездке японского ученого в эти места предшествовали несколько месяцев моей интенсивной переписки с Петербургом. Никто из японцев не верил, что поездка, знаменующая начало совместных русско-японских работ в этом регионе, возможна. Мои коллеги говорили, что много раз пытались завязать контакты с институтом: писали письма, слали факсы по адресам, которые нашли в журналах. Ответом было молчание. Они просто стучались не в те двери. А когда написал я, - то обратился к друзьям. И все открылось, как по волшебству.

Почему японцы так стремятся в русскую Арктику? (Да и не только в русскую.) Ведь они уже несколько лет работают на Шпицбергене. Кроме научного интереса присутствует и чисто человеческий. Ведь многие из них, мальчишками, зачитывались переводными книгами Нансена, Амундсена и других великих европейских путешественников о великой эпопее покорения Арктики. "Арктическая ночь длиннее и темнее, чем любая другая ночь. Арктический день длиннее и ярче, чем любой другой день. Арктический пейзаж величественнее и многозначительнее, чем любой другой пейзаж. Все это я буду всегда носить в себе и стараться передать другим. С поклоном этой земле, ее свету и ее темноте..." - эти слова можно прочитать на одной из стен Полярного института в Токио.

- Мы всегда считали, что об этих местах мы, японцы, можем читать лишь в книгах. Для нас они - как обратная сторона Луны. А теперь вдруг оказалось, что и нам они доступны. Мы едем туда, чтобы осуществились наши детские мечты... - признался мне профессор Ватанаба.

Он очень, очень сильно волновался перед отъездом, несмотря на то, что в жизни уже увидел и пережил много интересного.

Один из лучших японских альпинистов, он побывал на многих самых труднодоступных вершинах Тибета, трижды зимовал в Антарктиде в составе японских антарктических экспедиций. Но я понимал его волнение. Он принадлежит к поколению, у которого студенческая юность, годы "когда свободою горим, когда сердца для чести живы" прошли под знаком влюбленности в СССР, где строился социализм. Вся лучшая часть японской интеллигенции была влюблена во все, что делалось у нас. "Даже ваши песни - не только народные, русские, но и советские, стали нашими любимыми. Но так получилось, что я никогда не бывал в вашей стране. А сейчас и эта мечта может осуществиться".

Поэтому я вчера послал моему другу - полярнику Леве Саватюгину, который будет принимать профессора Ватанабу в Петербурге, такую факс-телеграмму:

"Дорогой Лева, дорогие друзья! Сейчас пятница, 9 вечера. Только что профессор получил последнюю бумажку и ушел собирать вещи. Это его первая поездка в страну, в которую он был долгое время влюблен. Поэтому сердце его трепещет в ожидании свидания: "Я ждал этого дня так долго", - сказал он у лифта, прощаясь.

Лева, сделай, чтобы ему эта встреча с юностью понравилась. Свози сначала в институт и к директору. Не трать время на еду. Захвати бутерброды. Покажи Петергоф (он много читал о нем), Эрмитаж, но только импрессионистов, а остальное - бегло. Свозите его в деревню. Спойте с ним "Стеньку Разина", "Ермака", "Катюшу". Он хорошо их знает. Может, в баньку сходите, но в русскую, простую.

Пишите, информируйте. Обнимаю, Игорь".

Вот такой факс послал, и до сих пор душа поет почему-то.

В связи с отъездом профессора снова думаю о десятках молодых людей, очередной японской антарктической экспедиции. До отплытия ее туда на громадном, новом японском ледоколе "Сёва" остается уже менее двух месяцев. Поэтому в окнах первого этажа того крыла здания, которое выделено для участников экспедиции, свет горит сейчас часто всю ночь напролет. И среди благоухающей свежести ночей японской золотой осени красивые молодые мужчины добровольно изнуряют себя, готовят последние письма-заявки на приборы и снаряжение, проверяют и испытывают полученное оборудование.

У входа в эту часть здания уже давно висит большой плакат: "До отхода корабля осталось ... дней". Цифра оставшихся дней все время меняется. Многие живут, что называется, на казарменном положении. В буквальном смысле, потому что часть помещения, отведенного экспедиции, и есть казарма. Точнее, модель-копия антарктической станции, которая станет домом для этих людей на целый год. Пройдя всегда плотно закрытую дверь, вы попадаете в мир "подводной лодки". Довольно узкий коридор, с одной его стороны - ряд дверей. За ними - двухъярусные нары. В конце коридора маленькая столовая - кают-компания. Уже сейчас помещения эти не пустуют. И днем и ночью кто-нибудь, свободный от круглосуточных дежурств, спит здесь или отдыхает за чаем, завтраком или обедом. Ведь до отплытия осталось так немного дней.

Глядя на этих молодых людей, мечтающих, рвущихся уплыть надолго в суровые полярные моря от красоты и обилия японской осени, я думал опять, как мы все одинаковы. Думал о надписи на могиле неизвестного, наверняка не японского мореплавателя, нашедшего свой конец на одном из суровых, но прекрасных островов Шпицбергена:

"Тот, кто бороздит море, вступает в союз со счастьем, ему принадлежит мир, и он живет не сея, ибо море есть поле надежды".

(Продолжение следует.)

№10, 2001