Обращаюсь к вам с просьбой помочь прояснить одно мое предположение. Оно возникло у меня после прочтения статей в журнале "Наука и жизнь" о Сергее Ивановиче Щукине, особенно после очерка "Зальцбургские встречи. Внучка Щукиных" в 12-м номере 1998 г.

Наука и жизнь // Иллюстрации

Дело в том, что в 1943-1944 годах я учился в г. Костроме и дружил с Красиком Щукиным (полное имя Красарм, отчества, к сожалению, не помню). Он был на год старше меня (1928-го года рождения) и оказал на мою жизнь сильное влияние. Мягкость его обращения, какая-то ранняя мудрость и радушие, стремление помочь другому выделяли его среди сверстников. В классе Красик был самым сильным учеником, и учителя попросили его помочь мне, только что приехавшему из деревни, в учебе. Мы сдружились. Встрече с Красиком я обязан формированием во мне лучших черт, и прежде всего - тяги к знаниям. Мы увлеченно учились.

Предполагаю, даже почти уверен, что Красик мог быть внуком или правнуком одного из Щукиных. Когда я впервые года два назад увидел портрет Сергея Ивановича Щукина, то поразился их внешнему сходству. Те же выразительные глаза, тот же чуть одутловатый овал лица, крутолобость, округлость плеч и полноватость всей фигуры. Приведенное в журнале фото Элизабет Песслер, урожденной Люциус, с детьми еще больше укрепило меня в таком предположении. По-видимому, действительно "гены есть гены".

Посылаю вам уже пожелтевшее фото моего друга в детстве. Оно, конечно, не передает всех отмеченных мною черт внешности Красика - на фото ему 12 лет, черты еще только формировались. И все же, как мне кажется, и по этой фотографии можно судить о некотором сходстве. А когда я узнал из вашей статьи, что у Сергея Ивановича было еще пять братьев, то почти утвердился в мысли, что один из них и мог быть предком Красика. Но кто?

Отец Красарма в те годы был на фронте. Судя по имени сына, он был профессиональным военным, связавшим свою жизнь с Красной Армией. Красик жил с матерью (имени ее, к сожалению, в памяти не сохранилось) на улице Галичской. Жили очень бедно, ютились в пристройке деревянного дома, напоминавшей скорее веранду, чем жилое помещение. Спали в одной кровати (а Красику было уже более 14-ти лет), в комнатке площадью не более 5 кв. метров стояли еще маленький столик и стул.

В ту пору в школе мы получали по небольшой булочке, чуть больше просвирки. Что это было для молодого организма - зернышко для птички. После уроков мы шли на Сенную площадь, на барахолку, менять булочку на жмых. Его оказывалось больше, можно было набить желудок и некоторое время не чувствовать голода.

Мать Красика была светловолосой, почти седой, с блеклыми чертами лица. Никакой схожести во внешности у них не было. Каким образом мать и сын Щукины оказались в Костроме, мне не известно. Поговарива ли, что они были эвакуированы, однако сами Щукины об этом никогда не упоминали. В то время в наших местах проживали многие интересные люди, например сын Льва Николаевича Толстого, читавший нам лекции по русской литературе. Костромской край был местом ближней ссылки, куда в годы войны удаляли "благонадежных неблагонадежных". Так что не исключен и этот вариант. А в начале войны многих военспецов призвали из мест заключения для защиты родины.

Годы общения с Красиком были недолгими. Его приняли в спецучилище в Москве, кажется, Военно-воздушное при академии им. Н. Е. Жуковского. Там кормили и одевали. Но по окончании училища он не захотел быть военным и уехал к отцу в г. Кишинев, где тот обосновался после демобилизации из армии, создав новую семью. Прошел слух, что Красик поступил в Кишиневский университет. Больше я ничего о нем не знаю. Робкие попытки разыскать друга успехом не увенчались. Но теплота в сердце и память о нем живы во мне и поныне.

Буду рад, если мое письмо послужит толчком к прояснению судеб Щукиных в родном отечестве. И следы Красика разыщутся, хотя прошло столько лет.

№3, 1999