ОСОБЕННОСТИ РЕФОРМ В "СЕРЕБРЯНОМ ВЕКЕ"
А. АЛЕКСЕЕВ, историк.
"ДУМА НАРОДНОГО ГНЕВА" И РОССИЙСКОЕ ПРАВОСУДИЕ
Вторая Дума оказалась революционнее первой: социалистов и трудовиков в нее прошло более двухсот, кадетов - 92. Появилось, однако, и небольшое, но шумное правое крыло. Правительство заранее отводило этой Думе роль однодневки, втайне готовя изменения в избирательное законодательство. Все, кроме министра иностранных дел А. П. Извольского, считали необходимым пойти на такое нарушение духа законности "во имя устранения еще большего - полного отказа Государя от всего, что скреплено его подписями" (В. Н. Коковцов).
"Дума народного гнева", как ее называли, открылась 20 февраля 1907 года. Отвергнув любое сотрудничество с правительством, она сосредоточила усилия на его критике, подталкивая общество к уличным выступлениям. На обострение играли и правые. Спустя неделю после открытия Думы депутат В. М. Пуришкевич разослал отделам Союза русского народа (одна из националистических организаций) секретный циркуляр с предписанием, как только в "Русском знамени" появится знак креста, слать телеграммы государю и председателю Совета министров с требованиями распустить Думу и изменить избирательный закон.
П. А. Столыпин твердо обозначил позицию правительства, отказавшись извиняться за вошедшие в правило злоупотребления правовыми механизмами: "Борясь исключительными средствами и в исключительное время, правительство привело страну во 2-ю Думу… Тут, волею монарха, нет ни судей, ни обвиняемых… Правительство будет приветствовать всякое открытое разоблачение какого-либо неустройства, но иначе оно должно отнестись к нападкам, ведущим к созданию настроения, в атмосфере которого должно готовиться открытое выступление. Эти нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у власти паралич и мысли, и воли, все они сводятся к двум словам - "руки вверх!". На эти два слова, господа, правительство с полным спокойствием, с сознанием своей правоты может ответить только двумя словами: "Не запугаете!".
Когда после большевистской революции кадетские лидеры встретились с бывшими царскими министрами в эмиграции, то, по словам А. Тырковой-Вильямс, "с первой же встречи обнаружилось, как много у нас общего в привычках, в воспитании, в любви к России. Во времена думские ни мы, ни они этого не подозревали". По мнению кадета В. А. Маклакова, Столыпин был более подходящим человеком на конституционной арене, чем Витте, в котором оба противоположных лагеря видели перебежчика. Однако Столыпин "любил идти напролом, не отыскивая линию наименьшего сопротивления, не смущаясь, что плодил этим лишних врагов, и открывая слабые места для нападений". Надо сказать, кадеты также не затрудняли себя поисками компромисса. Столыпин добивался, чтобы они в Думе осудили революционное насилие. Когда Милюков категорически отверг такую возможность, премьер предложил хотя бы опубликовать статью с осуждением террора. Милюков, подумав, обещал, но при условии, что статья будет… анонимной! Столыпин согласился и на это - мол, "ваш стиль и так хорошо известен". Но товарищи Милюкова возмутились: "Вы губите собственную репутацию и тянете за собой всю партию! Лучше жертва партией, чем ее моральная гибель". Статья так и не была написана.
И все же кадеты старались перевести думскую активность от "парламентских красноречий" к законодательной работе. После того как Дума отвергла несколько законов, проведенных ранее по 87-й статье (дававшей, напомним, правительству право проводить законы "высочайшими указами"), кадеты попытались снять с повестки вопросы об отмене смертной казни и амнистии, но предложение было отвергнуто общими усилиями левых и правых. Маклаков выразился в кулуарах, что "это не Дума, а кабак"; Родичев кричал с трибуны: "О чем мы говорим, господа? Обо всем на свете!"
29 января 1907 года в доме Витте, в печных трубах, были обнаружены две адские машины, которые в случае взрыва полностью разнесли бы здание. По частным каналам Витте узнал, что устройства изготовил вице-председатель черносотенной организации Союз Михаила Архангела В. Н. Казаринов. Спустя четыре месяца, 30 мая, в Витте собирались бросить бомбу по пути его следования в Государственный совет, однако изготовителя бомбы накануне зарезали. Следствие установило личность погибшего; им оказался Александр Казанцев, организатор убийства Герценштейна.
А дело было так. Казанцев завербовал двоих рабочих-анархистов - Федорова (по выражению Витте, полукретина) и Степанова, уверив их, что убить Витте приказал "глава анархистов". Степанов и Федоров заложили изготовленные Казариновым бомбы в дом Витте, но они не взорвались. Вернувшемуся в Москву Федорову предложили убить еще одного человека, якобы похитившего деньги, собранные на революцию. 14 марта 1907 года Федоров выстрелил на улице в указанного, а на следующий день узнал, что застрелил видного журналиста-кадета Г. Б. Иоллоса. Об этом Федоров рассказал левым депутатам Думы, которые тут же все ему объяснили: то была провокация Казанцева. И тогда 29 мая Федоров заколол Казанцева кинжалом. Исповедь Федорова попала в газеты и вызвала огромный скандал.
Процесс над убийцами Герценштейна проходил в Финляндии, где суд не зависел от властей. Несмотря на шумную кампанию в правой печати, вставшей на защиту "ни в чем не повинных патриотов", участники убийства получили по шесть лет тюрьмы, но, отсидев всего несколько месяцев, были помилованы царем. Суд попытался предъявить обвинение и Дубровину из Союза русского народа как инициатору убийства, но министр юстиции И. Г. Щегловитов воспрепятствовал выдаче Дубровина в Финляндию. А генерал-губернатору Финляндии объявили повеление Его Величества "непременно и настойчиво требовать окончания дела Герценштейна". 12 октября 1909 года оно было закрыто.
Следствие о покушениях на Витте растянулось на годы. Ходили слухи, что санкцию на его убийство дал царь, поручивший Дубровину изъять хранившиеся у экс-премьера важные документы. Прокурор судебной палаты прямо сказал Витте, что ниточки тянутся к Дубровину и ему подобным, но без санкции министра юстиции их тронуть нельзя. В мае 1910 года Витте написал письмо Столыпину о безобразном ведении следствия. При личной встрече с ним Столыпин раздраженно сказал: "Из вашего письма, граф, я должен сделать одно заключение: или вы меня считаете идиотом, или же вы находите, что я тоже - в покушении на вашу жизнь?" Витте ответил: "Вы меня избавьте от ответа на такой щекотливый с вашей стороны вопрос".
ТРЕТЬЕИЮНЬСКИЙ РЕЖИМ
После того как 17 апреля 1907 года кавказский депутат-эсдек А. Г. Зурабов с думской трибуны призвал армию свергнуть царизм, министры пришли к выводу, что роспуск Думы неизбежен. Защищая политику правительства, Столыпин обвинил своих противников в отказе от исторического наследия и культурных традиций и произнес знаменитые слова: "Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия!"
4 мая 1907 года при обыске квартиры депутата-эсдека И. П. Озоля были задержаны несколько депутатов Думы и члены военной организации РСДРП. Секретарь этой военной организации Шорникова состояла на службе в охранном отделении, и полиция точно знала, что готовится вооруженное восстание гарнизона. Царь спрашивал, почему Совет министров медлит с роспуском Думы. "Положение правительства вообще и в особенности самого Столыпина было поистине трагическое, - пишет В. Н. Коковцов. - Лично он был убежденным поборником не только народного представительства, но и идеи законности вообще", однако "у государя не было к этому настоящего сочувствия, да и сами общественные деятели проявили слишком много неискренности в сношении с ним и вовсе не стремились открыто взять на себя всю тяжесть ответственности".
1 июня объявлено о возбуждении уголовного преследования против 55 депутатов-эсдеков, обвиненных в причастности к заговору. Столыпин потребовал лишить их депутатской неприкосновенности в течение суток. Дума требование отвергла, а спешно образованная комиссия из опытных юристов сочла улики недостаточными: на пакете, предназначенном якобы для передачи в военную организацию, стояло просто "в в. о.", что могло означать "виленское отделение"; вместо резолюций воинских частей имелся листок почтовой бумаги с написанными от руки тезисами без заголовка и без подписей и т. п. И тем не менее 3 июня Дума была распущена, а все депутаты-эсдеки, не успевшие скрыться, арестованы.
В это же время издан новый избирательный закон, изменивший относительный вес сословий в избирательном процессе. Прежде крестьяне Европейской России избирали 42 процента выборщиков, а землевладельцы - 31, а теперь соответственно - 22,5 и 50,5 процента. Представительство от горожан осталось прежним, но их поделили на две курии, дав преимущества более зажиточной. Представительство Польши сократили с 36 до 12 депутатов, Кавказа - с 29 до 10. Основная масса образованно го общества восприняла совершившийся переворот безучастно. "Революция объективно закончилась", - констатировал кадет П. Б. Струве.
Новый закон вкупе с активным использованием, как говорят сегодня, "административного ресурса" позволили правительству получить третью Думу с относительно лояльным большинством из октябристов и умеренно правых. Справа к большинству примыкали националисты и черносотенцы во главе с вертлявым Пуришкевичем, недвижным, сумрачным Крушеваном и задиристым Марковым-вторым. Оппозиция назвала третью Думу лакейской, поскольку она, по мнению общественности, выполняла любые указания власти. Столыпин, пользовавшийся расположением государя и особенно императрицы-матери, Марии Федоровны, являлся в это время предметом поклонения всей бюрократической сферы. Перед ним благоговели, ему подражали, стремились угадать его мысли. По словам октябриста И. П. Шубинского, по его примеру "все драпировались в симпатию и уважение к народному представительству и к выдающимся выразителям его".
Реальная же расстановка сил была значительно сложнее. Столыпин стремился не просто создать массу крепких сельских хозяев, но и дать им возможность полноценно участвовать в земском самоуправлении, а их детям открыть доступ в среднюю и высшую школу. Думы двух первых созывов активно мешали его варианту аграрных преобразований, торжество правых ставило крест на социальных реформах. Поле деятельности премьера было ограничено наведением порядка и попытками решить земельный вопрос.
В 1905-1907 годах крестьяне сожгли около 16 тысяч помещичьих усадеб - шестую часть общего их количества. Число исполненных смертных приговоров выросло со 144 в 1906 году до 1139 в 1907-м. Несмотря на прекращение деятельности военно-полевых судов*, в 1908-м казнено 828 человек, в 1909-м - 717. В ноябре 1907 года кадет Родичев назвал в Думе виселицу столыпинским галстуком. Оскорбленный премьер вызвал Родичева на дуэль. Депутат извинился и был прощен, но выражение попало в газеты, и скоро куплетисты пели с эстрады:
У нашего премьера
Ужасная манера
На шеи людям галстучки цеплять…
При обсуждении аграрных законов, проведенных ранее по 87-й статье, кадеты, социалисты и черносотенцы почти в унисон обвиняли правительство в разжигании вражды в сельских коллективах, "где отец идет против сына, а сын против отца", и пророчили быстрое превращение крестьян в пролетариев. По словам правого депутата Образцова, прежде русский мужик пропивал телегу, одежду, сапоги, а теперь "пропивает землю, пропивает судьбу своих собственных детей и внуков и судьбу своего отечества". Отвечая критикам, Столыпин заявил 5 декабря 1908 года, что "колоссальный опыт опеки над громадной частью нашего населения потерпел уже громадную неудачу… Правительство приняло на себя большую ответственность, проводя в порядке статьи 87 закон 9 ноября 1906 года, оно ставило ставку не на убогих и пьяных, а на крепких и сильных. Помните, законодательствуя, что таких людей в России большинство". В апреле 1909 года закон был утвержден Думой и передан в Государственный совет.
Важное направление аграрной реформы - поощрение крестьян переселяться из центральных губерний за Урал. Переселенческое управление подыскивало подходящие для земледелия территории, которые распределялись между губерниями Европейской России, а затем внутри губерний верстались по уездам. Переселенцам обеспечивали льготный проезд по железной дороге и пособие на первичное обустройство. Обычный пассажирский транспорт с массовым движением на восток не справлялся, и в 1908 году сконструировали вагон, получивший название "столыпинский". Ниже обычного пассажирского, но значительно выше товарного, он имел подсобные помещения для утвари и живности (в советские времена такие вагоны приспособили для перевозки заключенных: оборудовали внутри решетками и коридором, подсобные помещения использовали под карцеры).
Столыпин отнюдь не считал увеличение земельных наделов и закрепление их в собственность единственным направлением в подъеме земледелия. Рост урожайности и закупок сельскохозяйственной техники, мелкий кредит, ссуды кооперации, льготный отпуск лесоматериалов для постройки домов на отрубах, опытные сельскохозяйственные станции, агрономические школы, разъездные инструкторы, склады сельскохозяйственных орудий, семян, искусственных удобрений, раздача племенного скота - все это быстро повышало уровень производства. Общество "Зерно" устраивало для ознакомления поездки сельской молодежи в славянские страны, главным образом в Чехию.
Не менее, а скорее даже более важной проблемой, чем аграрная, оставалась неграмотность. В 1900 году на тысячу населения в России было 789 неграмотных. По выражению одного из персонажей А. И. Куприна, эти люди жили совершенно так же, как при Владимире Красное Солнышко: "Та же утварь, одежда, сбруя, телега, те же знания и культура". Столыпин понимал важность этого вопроса, но его решение сдерживал недостаток денег и учителей. "Какова была роль сельских учителей в эпоху народной смуты? - говорил он. - Кто стоял во главе погромщиков в Саратовской губернии? Где вы найдете нужное число учителей, проникнутых сознанием патриотического долга, с положительными идеалами вместо анархических или революционных бредней? Ведь ни много ни мало нужен кадр из 150 000 человек! Для их образования - ежегодно десятки миллионов! А мы едва вырвались из внешних займов".
Характерный факт: в 1903 году сдал экзамены и получил место учителя в одном из сел Мариупольского уезда Екатеринославской губернии 19-летний Нестор Махно, будущий вождь анархистского движения.
"ЗАВИСЕТЬ ОТ ЦАРЯ…"
Столыпин не смог бы так долго оставаться на важнейших постах, если бы не сумел выстроить отношения с царем. В глазах Николая II подозрительные реформы уравновешивались твердостью правительства в борьбе с крамолой. Столыпин верил, что главное - создать слой крестьян-собственников. А когда он появится, тогда и построением правового государства можно будет заняться.
Но постепенно между премьером и монархом накапливались шероховатости. В октябре 1906 года Столыпин инициировал отмену некоторых ограничений по отношению к еврейскому населению, не приносивших, с его точки зрения, пользы, но питавших революционные тенденции и дававших материал антирусской пропаганде в США. Предложения были поданы государю. Николай долго держал паузу и ответил лишь 10 декабря 1906 года: "Возвращаю Вам журнал Совета министров по еврейскому вопросу неутвержденным. Несмотря на убедительные доводы в пользу принятия положительного решения по этому делу - внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя. До сих пор совесть моя никогда меня не обманывала. Поэтому и в данном случае я намерен следовать ее велениям. Я знаю, вы тоже верите, что сердце царево в руках Божьих. Да будет так. Я несу за все власти, мною поставленные , великую перед Богом ответственность и во всякое время готов отдать Ему в том ответ".
До определенного момента Николай игнорировал нападки на Столыпина со стороны правых, обвинявших премьера в либерализме, заигрывании с Думой и даже в узурпации царских прерогатив в военной области. Но когда в начале 1909 года Столыпин самостоятельно провел через Думу и Государственный совет смету создаваемого морского генерального штаба, царь демонстративно не утвердил проект.
Отношения премьера с императрицей Александрой Федоровной были натянутыми. Столыпин попросил царя удалить из столицы Распутина, тот со вздохом ответил: "Я с вами согласен, Петр Аркадьевич, но пусть лучше будет десять Распутиных, чем одна истерика императрицы". Александре донесли, что на обеде у жены Столыпина офицеры остались при оружии (что полагалось только за царским столом), в ответ она обронила: "Что же, были до сих пор две царицы, теперь будут три". В период кризиса вокруг морского штаба Александра настаивала на отставке Столыпина. В апреле 1909 года он обсуждал с близкими людьми вопрос о своем уходе.
Обычные разногласия внутри правительства при постоянно натянутых нервах премьера нередко приобретали болезненный характер. Для В. Н. Коковцова приоритетной задачей оставалось оздоровление бюджета и кредита, в то время как Столыпин готов был жертвовать финансовой стабильностью ради ускорения реформ. Крестьянский банк, по мнению премьера, слишком осторожно и медленно вел работу по перераспределению земли, поэтому он планировал передать банк из Министерства финансов в ведение Главного управления земледелием и землеустройством. Коковцов резко воспротивился; дело застопорилось у государя и более не поднималось. Зато раздраженный Столыпин, получив "донос" от своих правых союзников, в резком тоне потребовал, чтобы Государственный банк немедленно продал ценные бумаги конфликтовавшего с правительством банкира Лазаря Полякова. Каких-либо объяснений он слушать не желал, и лишь находившийся во Франции министр финансов с большим трудом нашел способ объяснить раздраженному шефу, что никаких "бумаг Полякова" давно нет, что Государственный банк зачислил их в свой портфель, а не продает потому, что они дорожают, и банк ждет, когда они достигнут определенной цены. Столыпин быстро успокоился, сославшись на то, что ему дали неверные сведения, и больше этот вопрос не возникал.
Постоянный характер носил конфликт В. Н. Коковцова с военным министром А. В. Сухомлиновым, объяснявшим любые недостатки в своем ведомстве нехваткой средств. В 1910 году Коковцов попытался помешать разоружению четырех крепостей на западных рубежах. Ему объяснили, что по новому мобилизационному плану в случае войны на западе наши войска должны сперва отойти на восток, ближе к районам комплектования; к тому же разоружение крепостей - мера отдаленного будущего. На самом деле разоружение продолжалось до начала Первой мировой войны, когда русские войска вместо отхода сразу пошли в наступление в Восточной Пруссии. "А когда в 1915 году, - пишет Коковцов, - шли кровавые бои за Варшавой, на Бзуре и все мы лихорадочно ждали переменчивых вестей о них, не раз на ум приходило воспоминание о том, какую роль сыграло то, что произошло в 1910 году"**.
В августе - сентябре 1910 года Столыпин совершил поездку в Западную Сибирь, из которой вернулся радостный и полный впечатлений. "Еще десять лет мира и дружной работы правительства, - говорил он, - и Россия будет неузнаваема". Он готовил ряд мер по закреплению переселенцев на новых территориях, в частности путем передачи им земли в собственность. Однако к этому времени звезда Столыпина уже стремительно закатывалась. Поводом к разрыву его с царем стал совершенно второстепенный вопрос о земстве Западного края.
Столыпин всегда принимал близко к сердцу все, что делал, а законопроект о земстве Западного края особенно его волновал. Третьеиюньская избирательная система обеспечила преимущество на выборах помещикам. Но в Западном крае, перешедшем под власть России только в XVIII веке, помещики были поляками, а крестьяне - русскими. В результате в Думу прошли только поляки, составлявшие 4 процента населения. Столыпин, выходец из Ковенской губернии и русский националист, заявил о необходимости защитить неокрепшие русские ячейки в их противоборстве с цитаделями польской культуры.
Его законопроект предлагал проводить выборы в Западном крае по национальным куриям с учетом не только имущественного, но и количественного фактора, а также закреплял за русскими важнейшие места в земском управлении. После одобрения Думой проект в начале 1911 года поступил в Государственный совет. И здесь неожиданно для Столыпина был провален совместными голосами левых поборников равенства национальностей и правых, усмотревших в нем удар по культурному (польскому помещичьему) элементу в пользу мужичья. Столыпин был поражен: его, убежденного монархиста, обвинили чуть ли не в разжигании революции! Он тут же вручил государю прошение об отставке.
Николай II был подавлен, говорил, что не представлял себе важности дела и вообще, "во что превратится Совет министров, если все министры начнут подавать в отставку в случае конфликта с Думой или Государственным советом!". Мария Федоровна и великие князья горой встали за премьера, внушая царю, что он единственный способен привести Россию к светлому будущему. Сам же Столыпин предъявил царю ультиматум, потребовав убрать из Государственного совета главных противников проекта, распустить на три дня Госсовет и Думу и провести закон о западном земстве в порядке 87-й статьи.
Мария Федоровна была крайне опечалена такой постановкой вопроса: она знала, что ее сын поддастся нажиму, но никогда не простит того, кто заставил его уступить. Коковцов также советовал выбрать способ действий, менее болезненный для государя, но Столыпин запальчиво отвечал, что пусть ищут смягчения те, кто дорожит своим местом, и что честнее уйти, чем сносить оскорбления. "Вы правы в одном, - сказал он Коковцову, - государь не простит мне, если ему придется исполнить мою просьбу, но мне это безразлично, так как я отлично знаю, что до меня добираются со всех сторон и что я здесь ненадолго".
11 марта было объявлено об увольнении правых членов Государственного совета В. Ф. Трепова и П. Н. Дурново, а 12 марта издан указ о перерыве занятий Госсовета и Госдумы на три дня. В эти дни закон о западном земстве был введен именным высочайшим указом. Такое издевательство над смыслом 87-й статьи вызвало возмущение даже среди сторонников законопроекта. Правый депутат В. В. Шульгин, защищая Столыпина от нападок своих коллег Дубровина и Пуришкевича, говорил: - "Вы сгоните его, повалите, но кем замените?" "Очень вам благодарен, что вы меня защищали, - сказал Столыпин Шульгину, - но меня нельзя защитить".
У него обострилась "грудная жаба" (стенокардия), брату он сказал, что не знает, долго ли проживет, в мае признался Коковцову, что все происшедшее с начала марта его совершенно расстроило, он потерял сон, нервы натянуты до предела. Оставив Коковцова "на хозяйстве", Столыпин взял отпуск до конца августа, когда планировалось открытие в Киеве памятника Александру II и представление государю избранных по новому закону земцев от Западного края.
Понимая, что срок его премьерства, а возможно, и жизни истекает, Столыпин как заведенный продолжает работать над проектами широких реформ. Он составляет план развития Российской империи на десять лет. Он собирается понизить земский ценз, увеличить бюджет втрое за счет введения прямых налогов (так и произойдет, но уже без него), образовать восемь новых министерств и т. д. На 1920 год им намечается полное отделение Польши, с предварительным изменением границ между уездами, с тем чтобы окатоличенные и ополяченные отошли к Польше, а русские (белорусские) остались в составе России. После ожидаемой отставки он собирался подать по этим вопросам всеподданнейший доклад на имя царя или Марии Федоровны. Верил ли сам Столыпин, что это возымеет действие, или просто пытался чем-то себя занять? Бумаги с проектами были изъяты после его смерти императорской комиссией.
ХРОНИКА ОБЪЯВЛЕННОГО УБИЙСТВА
В конце августа, как и планировалось, Столыпин приехал в Киев. Он был мрачен, чувствовал себя лишним. Генералу Курлову, обратившемуся к нему по служебным делам, отвечал, что испросил у государя отпуск до 1 октября и едва ли вернется в Петербург министром. Двор Столыпина игнорировал; для него не нашлось места в экипажах императорского кортежа, и он ездил по Киеву в наемной карете, что очень затрудняло охрану. Между тем полиция предупредила его о готовящемся покушении. Сведения эти были получены от некоего Д. Богрова - революционера, морально опустошенного игрока и пьяницы, состоявшего на жалованьи в охранном отделении.
1 сентября царь, царица и их свита присутствовали в театре на опере "Сказка о царе Салтане". Столыпин сидел неподалеку от царской ложи, в кресле у левого прохода, возле барьера оркестровой ямы. В ходе спектакля полицейское начальство докладывало ему о мерах по предотвращению покушения. Во втором антракте зал был почти пуст, публика схлынула в фойе, туда же почему-то ушел и состоявший при Столыпине капитан Есаулов. Сам Столыпин, стоя возле своего кресла, разговаривал с Фредериксом и Сухомлиновым, когда молодой человек во фраке подошел к нему и дважды в него выстрелил.
Гимназист Костя Паустовский (будущий советский писатель) с галерки увидел, как Столыпин осел на пол и шарил руками по барьеру, пытаясь встать. Стрелявший спокойно пошел по проходу, но на выходе из зала на него набросился офицер и повалил. Раздались крики о помощи. Только что покинувший зал генерал Курлов, распознав в сухом треске выстрелы из браунинга, кинулся обратно; по пути он наткнулся сначала на офицера, кричавшего, что убили Столыпина, а потом на барахтающуюся кучу людей, бивших Богрова. Вбежавший в зал Курлов увидел премьера, которому помогали сесть в кресло, и стоявшего возле него с обнаженной саблей полковника Спиридовича. Государь с семьей, услышав выстрелы, появился в ложе. Взвился занавес, оркестр заиграл "Боже, царя храни!". В конце гимна раздалось громовое "ура". Побледневший Николай подошел к краю ложи и кланялся публике.
Совершенно раздавленный начальник киевского охранного отделения Кулябко, увидев Курлова, пробормотал: "Это Богров, я виноват, мне остается только застрелиться!" Тот его оборвал: "Для этого еще будет время, а пока надо думать о государе!" Столыпин приподнялся, повернулся к царской ложе и, осенив ее крестом, опустился в кресло. Его подхватили и понесли к проходу.
Площадь перед театром была пуста, конный эскадрон жандармов оттеснял публику в боковые улицы. Пропел рожок, рысью подкатила карета "скорой помощи". Столыпина вынесли на носилках и их задвинули в карету, которая помчалась по Владимирской улице в окружении конных жандармов. Через двадцать две минуты раненый был доставлен в больницу Маковского.
2 сентября в Михайловском соборе состоялось молебствие об исцелении Петра Аркадьевича. Никто из царской семьи и даже из царской свиты в собор не приехал. 4 сентября в состоянии Столыпина произошло резкое ухудшение. На следующий день в 10 часов 12 минут вечера его не стало.
Картина убийства оказалась довольно простой. Товарищи Богрова узнали о его отношениях с полицией и поставили перед выбором: позорная смерть как предателя или героическая гибель в качестве убийцы "царского сатрапа". Богров хотел сначала убить Кулябко, но решил, что тот слишком мелок. Узнав о близком приезде царя и премьер-министра, он сообщил полиции о готовящемся покушении на Столыпина. В день убийства Богров должен был вернуться к себе на квартиру, но Кулябко, передав ему приказ не покидать квартиру, не удосужился проверить исполнение, и Богров остался в театре...
Как обычно в России, официальной версии мало кто поверил. Одни видели в Богрове участника еврейского заговора, другие - полицейского агента, убившего премьера по заданию царя. В атмосфере преддверия гражданской войны большинство восприняло случившееся как заслуженную кару "палачу революции".
"Идет война, и церемониться нечего, - с горечью писал публицист А. П. Аксаков. - То самое оружие, которое у революционеров носит название "освобождения", "счастья родины", у правительства оно носит название "палачества", "разбойничества" и "подлости". Каждый арест и обыск - это гнусное насилие, а каждая фабрика бомб - это храм народного счастья. Каждый убийца городового и в особенности губернатора - герой, а каждый убийца убийцы городового - преступник и негодяй. Удивительно, как все это просто, и как быстро воспринимается все это публикой, даже самой невинной в политике". Бабушку Паустовского, например, возмутило только то, что стреляли в театре - "могли ведь пострадать невинные люди", а их жилец, старик-виолончелист, заметил, что "этого прохвоста Столыпина должны же были когда-нибудь убить".
НЕПОДВЕДЕННЫЕ ИТОГИ
Один из лидеров правых В. В. Шульгин совершенно справедливо заметил: "То обстоятельство, что манифест 17 октября был октроирован (дарован. - Прим. А. А.) не из убеждения в его необходимости, а под угрозой революции, оказалось роковым для недолгого русского парламента. Это породило представление о своей силе у полупобедивших "парламентариев", продолжавших злобную против власти пропаганду с трибуны Государственной Думы - с одной стороны; с другой - осталось горькое чувство полупоражения, глухое нежелание признавать во всю глубину совершившиеся перемены строя… И был только один человек, которому это трудное положение "худого мира" оказалось по плечу. Этим человеком был Столыпин".
Однако в оценках результативности столыпинских реформ историки расходятся не меньше, чем в оценках их сути и личности самого Столыпина. Одни уверены в их провале, другие - в полном успехе. На деле ситуация описывается поговоркой о стакане, который то ли наполовину пуст, то ли наполовину полон.
Любые реформы, чтобы стать действенным лекарством от революции, должны по содержанию равняться революции. И чем дольше власть тянет с преобразованиями, тем более революционными они должны быть. Если бы реформы столыпинского толка начались при Александре II, при Александре III или хотя бы с самого начала царствования Николая II, они почти несомненно увенчались бы успехом, и тогда в XX веке Россия имела бы совсем иную историю. Но в 1907 году требовался значительно более радикальный вариант. Реформы Столыпина, рассчитанные до 1925 года (и это в лучшем случае), не достигли цели, поскольку время, отпущенное историей России, уже истекало.
Лучше всего обстояли дела с переселением на свободные земли и с ростом производительности сельского хозяйства. За время премьерства Столыпина на Дальний Восток, в Восточную Сибирь и Забайкалье переселилось больше народа, чем за все предыдущие столетия. Урожайность зерновых, колебавшаяся в 1908 году на уровне 30 - 40 пудов с десятины, в 1913 году составила для ржи 53 пуда, для озимой пшеницы - 61, для ячменя - 59, для овса - 54 пуда с десятины. В 1909 и 1910 годах урожаи были прекрасные, однако в 1911 году в ряде губерний крестьяне тысячами умирали от голода.
Крестьянский банк с 1907 по 1915 год продал 4,2 миллиона десятин, всего же от дворян перешло к крестьянам почти 10 миллионов десятин - 20 процентов фонда помещичьих земель по состоянию на 1905 год. В то же время вышедшие из общины крестьяне продали - преимущественно богатым односельчанам - 3,4 миллиона десятин.
Большинство переселенцев закрепились на выделенных в Сибири землях. Однако кому-то обустройство на новом месте оказалось не под силу; они шли в батраки к зажиточным соседям; на свой страх и риск бросали участки в поисках более подходящего места либо возвращались в родную губернию. Этот обратный поток рос, достигнув в 1910-х годах 30 процентов от переселяющихся.
Экономисты отмечали высокие темпы перемен в деревне. Широкое развитие получила кооперация. Численность только кредитных кооперативов увеличилась за пять лет (1906-1910) с 1431 до 11 тысяч, а к 1915 году общее количество крестьянских кооперативов достигло 35 тысяч. А. В. Чаянов писал о "мощном, полном юной энергии возрождении русской деревни": "Крестьянское хозяйство 1917 года не то, каким было крестьянское хозяйство 1905 года… Иначе обрабатываются поля, иначе содержится скот, крестьяне больше продают, больше покупают. Крестьянская кооперация покрыла собой нашу деревню и переродила ее. Стал развитее и культурнее наш крестьянин". Профессор Аугаген цитировал швейцарца, занимавшегося сельским хозяйством в Харьковской губернии: "Еще 25 лет мира России и 25 лет землеустройства - тогда Россия сделается другой страной".
К 1917 году закрепили землю в собственность почти треть крестьянских хозяйств. Но это была преимущественно большесемейная собственность; к тому же выделившиеся чаще жили среди соседей-общинников, не выходя на отруба. Меньше всего выделов было в густонаселенных центральных губерниях: "какой хутор в 5-6 десятин"? Зато в западных губерниях хутора устраивали и на 2-3 десятинах, восполняя нехватку доходов заработками на стороне. "И невольно приходится признать, что виной в застое центра является его собственная инертность, недостаток примера, боязнь всяких новшеств", - отмечал депутат Думы А. В. Еропкин. А главное, крестьяне , независимо от формы владения, не расстались с мечтой получить помещичью землю даром. Первыми спешили выделиться как раз зачинщики аграрных бунтов; превращение в собственников нисколько не отвадило их от привычки зариться на чужое добро.
Октябрист Еропкин, чрезвычайно высоко оценивавший заслуги Столыпина, писал в 1912 году: "Кто знает, не будь Столыпина, быть может, мы давно имели бы несчастье иметь кадетский Кабинет министров с г. Милюковым во главе и с г. Герценштейном, манипулирующим русскими финансами в еврейских банках". (М. Я. Герценштейн - один из разработчиков аграрной программы кадетов. - Прим. А. А.) Ужаснее он и его единомышленники ничего не могли представить. Но в результате через пять лет они получили большевистский Совнарком во главе с т. Лениным и ВЧК с "рыцарем революции" т. Дзержинским.
Комментарии к статье
* Официальных данных о деятельности военно-полевых судов нет, но, по частным подсчетам, за восемь месяцев их существования (август 1906 - апрель 1907 года) было казнено не менее 1102 человек.
* * В августе 1914 года мой дед, двадцатилетний Владимир Иванович Алексеев, по происхождению рязанский крестьянин, был зачислен наводчиком в артиллерию Новогеоргиевска - одной из четырех разоруженных крепостей. Спустя несколько месяцев его вели под конвоем немецкие солдаты; в сапогах его хлюпала кровь, но остановиться было нельзя, потому что отставших немцы пристреливали.
Читайте в любое время
