Если их личный интерес никак не затронут, то шимпанзе становится всё равно, помогать ли ближнему своему или вредить.

Про альтруистичный поступок мы говорим, когда человек действует во благо другого, не обращая внимания на то, выгодно ли это ему самому или нет.

(Фото nik . / Flickr.com.)

Вряд ли у кого-то возникнут сомнения в том, что людям свойственен альтруизм, хотя его у нас определённо могло бы быть и побольше. Однако у биологов, что бы они ни обнаружили в поведении, всегда возникает вопрос – а когда эта поведенческая особенность возникла? То же и в случае с альтруизмом: был ли он у наших предков-приматов или нет? Если да, то тогда, получается, можно говорить об эволюционно сформированной предрасположенности мозга к подобному поведению.

Из наших ближайших родственников мы сейчас можем изучать разве что обезьян. Альтруизм может проявиться у них, например, в том, что кто-то с кем-то поделится пищей – просто так. С одной стороны, и в дикой природе, и зоопарках и питомниках часто можно видеть, как члены одной группы приматов делятся друг с другом угощением.

С другой стороны, в 2013 году в журнале Proceedings of the Royal Society B появилась статья, в которой говорилось, что обезьян – как человекообразных, так и обычных – альтруистами назвать нельзя: когда они делятся пищей, они на самом деле ждут взамен какого-то ответного жеста; так что это не столько альтруизм, сколько система взаимных услуг. Однако та работа была посвящена не новым экспериментам и наблюдениям, а мета-анализу других исследований – иными словами, авторы сопоставили чужие наблюдения на тему обезьяньего альтруизма и пришли к выводу, что его у них нет.

А вот в статье, вышедшей только что в Nature Communications, речь идёт именно об экспериментах. Исследователи из Бирмингемского университета ставили опыты с шимпанзе из угандийского заповедника: обезьян разделяли на три группы, после чего им показывали другого шимпанзе, который сидел в комнате, где была коробка с орехами. Коробку можно было потрясти, чтобы орехи из неё вывалились, однако у неё было специальное устройство, которое её запирало и не давало орехам выпасть наружу.

Другие обезьяны, т. е. собственно подопытные, видели и слышали, что делает их сосед, но само угощение получить не могли. И, наконец, самое главное – в клетке у тех, кто смотрел на шимпанзе с орехами, был рычаг, с помощью которого можно было открывать или закрывать коробку с орехами в клетке у соседа. В одном случае рычаг действовал как открывалка, в другом – наоборот, то есть обезьяны видели, как их сосед получает орехи, и могли это прекратить, запечатав его коробку.

Те шимпанзе, которые могли открыть коробку, поначалу открывали её весьма охотно, однако их рвение быстро угасало после того, как они понимали, что им самим никакого угощения не светит (напомним, что передавать орехи из клетки в клетку было невозможно). Но при том в другой группе, в которой обезьяны не открывали, а закрывали коробку, они делали это с той же вероятностью, что и их коллеги-«открыватели». Иными словами, шимпанзе в равной степени помогали и мешали тому, кто сидел по соседству.

В следующем эксперименте до шимпанзе постарались донести смысл их действий: обезьяны, передвинув рычаг, могли сами заходить в клетку с орехами. Подопытные быстро поняли, в чём дело: те, которые был в группе «открывателей», почти в 100% нажимали на рычаг, прежде чем пойти в соседнюю клетку, а те, которые были в группе «закрывателей», теперь к рычагу вообще не прикасались – они осознавали, что если нажмут на него, то сами ничего не получат. Но когда после этого повторили исходные условия – «хозяин рычага смотрит на то, как другой ест или не ест орехи», – то всё стало, как раньше: понимание того, что именно благодаря твоим действиям кто-то получает угощение, не делало обезьян ни более альтруистичными, ни более вредными.

Отсюда следует вывод, что социальная жизнь у наших предков – по крайней мере у тех, которые были общими для нас с шимпанзе – начиналась не с предрасположенности к альтруизму, а с осознания собственной выгоды при взаимодействии с другими индивидуумами. Что же до других свидетельств, указывающих на наличие альтруизма у обезьян, то авторы работы склонны полагать их артефактами, возникающих как «побочный продукт» при выполнении тех или иных экспериментов или наблюдений.

Здесь будет уместно напомнить, что почти два года назад мы писали о работе психологов из Стэнфорда, которые, понаблюдав за детьми 1–2 лет, пришли к выводу, что и люди альтруистами не рождаются, и что готовность помогать другому, скорее всего, развивается не из генов, а по мере нашего общения с другими.

Также добавим от себя, что если мы говорим об альтруизме как осознанном выборе и оцениваем его по намерениям, а не по результатам, то было бы странно называть альтруистичным любое запрограммированное поведение, сколь бы бескорыстным и благим для окружающих оно ни было.