Звуковые октавы слышат только те, кто вырос в европейской музыкальной традиции.

Музыку часто называют универсальным языком – в том смысле, что она понятна каждому, что хорошую песню полюбят все: белые и небелые, азиаты и европейцы, северяне и южане. С одной стороны, мы действительно знаем музыкальные произведения, которые занимают верхние строчки хит-парадов в самых разных странах. С другой стороны, эти музыкальные произведения сделаны в рамках европейской музыкальной традиции, которую мы слышим в буквальном смысле с самого рождения. Возникает подозрение, что никакого межкультурного общения на языке музыки на самом деле нет, потому что люди разных стран принадлежат к одной музыкальной культуре – которую они воспринимают вместе с саундтреками к кино, поп-песнями или, если угодно, произведениями европейских композиторов последних 300–400 лет.

(Фото: ArturVerkhovetskiy / Depositphotos) 

Но чтобы понять, действительно ли музыкальное восприятие зависит от культуры, нужно найти таких людей, которые бы вообще не были затронуты звуками европейской музыки. В мире сложно найти места, где она бы вовсе не звучала, или, по крайней мере, звучала бы достаточно редко. Сложно, но можно: одно из таких мест – амазонские леса, где живут индейцы чимане.

Люди чимане вообще частый объект научного интереса – к ним (а также к некоторым африканским племенам) часто идут, когда возникает необходимость сравнить современного цивилизованного человека с кем-то совершенно другим. Чимане, чья численность составляет всего 12 000 человек, живут собирательством, занимаются земледелием в долинах Боливии и почти не знакомы с европейской музыкой. Свои музыкальные традиции у них при этом есть, они поют и играют на собственных инструментах, но всегда поодиночке и никогда в ансамблях.

Несколько лет назад к чимане отправилась экспедиция из сотрудников Массачусетского технологического института и ряда других научных центров: исследователи хотели сравнить, как чимане воспринимают диссонансы, консонансы, ритм и другие вещи, которые составляют музыку. Два года назад мы писали о том, что получилось с консонансами и диссонансами – оказалось, что любовь или нелюбовь к тем или иным созвучиям действительно зависит от того, много ли человек слышал в своей жизни европейской музыки.

Недавно в Current Biology вышла ещё одна работа на том же материале с индейцами чимане, в которой речь идёт о восприятии высоты звуков. В эксперименте слушателям – чимане или жителям Нью-Йорка или Бостона – давали послушать две-три ноты, например, «ля-до-ля», а потом напеть их. Кто-то сразу спросит, в какой октаве были «ля» и «до», и в этом-то и был весь смысл: мы привыкли, что звукоряд организован октавами, что после каждого «до-ре-ми-фа-соль-ля-си» следует новая «до», которая на определённую величину выше прежней «до». В каждой октаве частота звука удваивается, так что есть «ля» в 27.5 герц, в 55 герц, в 110, в 220 и т. д., но притом мы чувствуем схожесть всех «ля» разных октав. И если попросить кого-нибудь напеть слишком высокую «ля», которая выходит за пределы его вокальных возможностей, то человек урежет частоту звука так, чтобы можно было пропеть «ля», только ниже октавой-двумя.

Но оказалось, что для чимане никакой «октавности» в звуках нет. Если их просили воспроизвести очень высокие или очень низкие «ля-до-ля», то интервал внутри этой последовательности (то есть между первым звуком и вторым и между вторым и третьим) чимане исполняли правильно, но сама последовательность сдвигалась как угодно. То есть организация музыкальных звуков по октавам не есть что-то врождённое, и мы получаем представление об октавах только потому, что растём в соответствующей музыкальной традиции.

С другой стороны, в восприятии звуков есть и кое-что общее: чимане так же, как и мы, перестают чувствовать разницу в высотах выше 4000 герц. Здесь речь идёт именно о разнице в звуках: человеческое ухо способно слышать звуки частотой до 20 000 герц, но, скажем, разницу между 5000 Гц и 6000 Гц человек уже не ловит. Чимане тут не отличаются от людей, выросших на европейской музыкальной традиции, так что причина здесь кроется, скорее всего, в биологических особенностях нейронов, передающих звуковые сигналы из уха в мозг.