Языки учат друг друга различать цвета, планы на будущее усиливают память, а ради бесполезной информации мы готовы терпеть боль – плюс ещё несколько фактов из психологии, которые сумели нас удивить в прошлом году.

Алкоголь никого не красит

Фото: Teo Do Rio / Unsplash.com

Что мы имеем в виду, когда говорим, что алкоголь никого не красит? Пьяные люди порой ведут себя так, что это их определённо не красит. Сильно пьющего можно узнать внешности, даже когда он трезв – увлечение накладывает, как говорится, отпечаток. Но сейчас речь о другом – о том, как мы видим других людей, будучи сами в подпитии. Есть распространённое мнение, что с пьяных глаз кто угодно кажется милым и красивым. Этим вроде как объясняется склонность пьяных (не всех, но многих) общаться с окружающими, особенно с противоположным полом. В английском языке есть даже выражение «пивные очки», по аналогии с «розовыми» и «чёрными» – все они искажают реальность.

Сотрудники Стэнфордского университета и Университета Питтсбурга решили экспериментальным образом проверить, так ли это. Экспериментировали они не над собой – в исследовании участвовало несколько десятков мужчин от 21 до 27 лет. Молодые люди приходили в лабораторию вместе с другом, чтобы наиболее достоверно сымитировать обычную товарищескую встречу, когда вы сидите с кем-то и разглядываете окружающих. Им показывали фото и видео с женщинами, которых нужно было ранжировать по привлекательности. Исследователи говорили подопытным, что потом их ждёт ещё один эксперимент, в котором нужно будет участвовать с одной из этих женщин, и не будут ли они так добры заодно сказать, какую из них они хотели бы в напарницы.

Молодые люди приступали к эксперименту либо оба трезвые, либо выпившие – им давали столько алкоголя, сколько нужно, чтобы его уровень в крови дошёл до легальных 0,08% (с большими процентами в крови в США уже нельзя садиться за руль). В статье в Journal of Studies on Alcohol and Drugs говорится, что никаких «пивных очков» у подопытных не появлялось: они одинаково оценивали привлекательность женщин будучи трезвыми и будучи пьяными. В то же время алкоголь влиял на готовность к общению. Трезвый мужчина мог считать женщину весьма привлекательной, но в качестве напарницы для следующего предполагаемого эксперимента он выбирал кого-то другого. Выпив, тот же мужчина был готов общаться именно с той, кто ему больше всего нравилась. Не каждый готов общаться с предметом своего интереса, в застенчивости и робости боясь выказать свои чувства – ну вот алкоголь-то эту застенчивость и превращает в смелость. Зато он, по крайней мере, не заставляет льстить.

Гнев помогает достигать цели

Фото: Icons8 Team / Unsplash.com

Отрицательные эмоции в прямом смысле мешают жить и работать – нельзя ждать большой продуктивности от человека, погружённого в меланхолию. Конечно, в жизни случаются разные ситуации, и бывает, что от печали, гнева, скорби, разочарования и т. д. никуда не деться, но лучше бы они проходили побыстрее.

Но есть и примеры, когда отрицательная эмоция побуждала к творчеству, или ещё как-то шла на пользу. Но одно дело субъективные примеры, а другое дело – объективные доказательства. Такие доказательства есть: в статье в Journal of Personality and Social Psychology психологи из Техасского университета A&M рассказали о пользе гнева – он, оказывается, в некоторых случаях помогает в достижении целей. В эксперименте участвовало более тысячи человек, которым показывали разные картинки. Картинки должны были вызывать разные эмоции: грусть, гнев, горячее желание заполучить что-нибудь и т. д.; среди изображений были и такие, которые не должны были вызывать никаких эмоций. Естественно, у участников эксперимента оценивали эмоциональное состояние – до картинки и после. Кроме того, им говорили, что они проходят тест на память, чтобы на следующем этапе их сознательные представления об увиденном не повлияли на результат.

Следующий же этап включал в себя словесные головоломки и пару компьютерных игр (в одной игре нужно было лишь время от времени подпрыгивать своим персонажем, и она была совсем простой, в другой игре надо было избегать препятствий, пока персонаж стремительно двигался по какому-то маршруту – эта игра была посложнее). Гнев ощутимо помогал достичь цели там, где цель требовала усилий, то есть в головоломках и в сложной компьютерной игре. Но что значит помогал? После «гневной» картинки, во-первых, было больше правильных ответов и был выше счёт игрока в игре, во-вторых, повышалась скорость реакции, в-третьих, человек активнее искал обманные манёвры, которые помогли бы ему выиграть (проще говоря, игрок читерил). Некоторые другие эмоции, вроде удивления, тоже как будто помогали в игре, но с гневом связь была более чёткой.

Отрицательные эмоции даны нам не просто так: печаль даёт знать окружающим, что человека нужно утешить, скука понуждает заняться чем-нибудь интересным, гнев, злость, раздражение заставляют решить проблему как можно быстрее. Однако тут хорошо бы помнить, что проблемы бывают разные, и гнев не всегда будет полезен – представим себе, например, сложные переговоры, на которых человек в гневе говорит то, что говорить явно не следует.

Бессмысленная боль

Информация бывает полезная и бесполезная. Польза, конечно, зависит от того, кому и зачем эта информация нужна. Но, так или иначе, по-настоящему полезные сведения обладают для нас большой ценностью, и мы даже готовы платить за них. И наоборот – если нам кто-то с таинственным видом предложит приобрести за деньги таблицу умножения, мы подумаем, что у него не всё в порядке с головой. То, как важно отличать ценную информацию от бесполезной, мы видим в кино и книгах, в общественно-политической аналитике, в выступлениях сильных мира сего, и так далее, и тому подобное.

Но это всё в теории – в книгах, фильмах, выступлениях и т. д. На деле же мы нередко готовы платить за любую информацию, пусть она ничего нам и не даёт. Психологи из Мельбурнского университета описали в прошлом году в Proceedings of the Royal Society B эксперимент с монеткой: монетку подбрасывали, и в зависимости от того, упала ли она орлом или решкой, человек получал какую-то небольшую сумму денег. Орёл по деньгам немного отличался от решки, но, так или иначе, участники эксперимента всегда, в любом случае что-то выигрывали.

При этом заранее они не знали, какой выигрыш соответствует орлу, а какой решке. И вот им предлагали узнать, что дают за орла и что дают за решку. Но только в обмен на знание они должны были выдержать короткий ожог, вполне ощутимый, хотя и без членовредительства. От того, что они узнавали стоимость орла и решки, их выигрыш никак не зависел: монетка взлетала в воздух, как-то падала, и человек получал свои деньги. То есть информация, которую давали за боль, была полностью бесполезна – однако 73% подопытных соглашались ради неё терпеть ожог.

Готовность платить за бесполезную информацию может объяснить наше лихорадочное пристрастие к новостям. Фото: Nijwam Swargiary / Unsplash.com

Несколько лет назад те же исследователи ставили похожие эксперименты, только там за столь же бесполезную информацию нужно было платить деньгами или каким-то физическим усилием; теперь они решили узнать, готовы ли люди платить за бессмысленные сведения болью. И ведь здесь даже нельзя сказать, что эта информация как-то раздвигает границы миропонимания, сообщает что-то о мире и твоём месте в нём. Сведения о выигрыше, который сопутствовал орлу или решке, были в данном случае сугубо практичны и сугубо бесполезны.

Правда, кто-нибудь может возразить, что ценность и полезность информации может быть объективной, а может быть субъективной. С объективной точки зрения сведения были бесполезны, но для тех, кто терпел боль ради них, там всё-таки была какая-то ценность. Исследователи полагают, что дело в том, что информация избавляла от неопределённости. Пусть определённость ничего не меняет – это просто информация ради информации. Но сама по себе неопределённость настолько нас раздражает и беспокоит, что мы готовы платить деньги и терпеть боль, лишь бы от неё избавиться.

Планы на будущее усиливают память

Фото: Becca Tapert / Unsplash.com

Психологи из Университета Дьюка попросили несколько сотен людей представить, что они собираются ограбить музей. Музей был виртуальный, в виде простенькой компьютерной игры: на экране появлялись разноцветные двери, на которые можно было щёлкнуть мышкой (ты как бы входил в музейный зал), и за каждой дверью прятались картинки, над которыми стояла их стоимость. Картинки не были репродукциями какой-то великой живописи. Это были просто картинки, которым соответствовали произвольные и весьма небольшие деньги; и в целом вся игра была сделана максимально экономно, без блужданий по коридорам, без разговоров, буквально как компьютерный пасьянс.

Общий смысл был в том, чтобы найти наиболее ценные картинки. Но только одним говорили, что они грабят музей прямо сейчас, и их задача – вынести самые ценные экспонаты. Другим же говорили, что они только планируют ограбление, а сейчас, так сказать, просто смотрят, прикидывая, где висит то, что дороже всего. Те и другие в конце получали приз: одни – в сумме украденных картинок, другие – в сумме картинок, запланированных к будущей краже. Первые в итоге собрали больше денег, но зато вторые запомнили больше картинок. На следующий день тех и других снова попросили прийти в лабораторию, чтобы просмотреть сто семьдесят пять изображений – сто они видели в игре, и семьдесят пять было новых. Причём нужно было не просто вспомнить, видел ли ты конкретную картинку, но и сколько она стоила. И вот те, которые только планировали ограбление, лучше помнили и сами картинки, и сколько они стоили.

Сама постановка эксперимента может показаться экстравагантной, но на самом деле он хорошо показывает, как разные виды мотивации влияют на память, или же как сама память по-разному работает в разных условиях. Дело, может быть, не столько в планах, которые усиливают память – в конце концов, чтобы планировать надолго, действительно нужно многое помнить. Дело в стрессе: те, кому приходилось немедленно решать внезапную задачу, должны были чувствовать психологическое давление. Задачу они решали лучше, но текущие обстоятельства вылетали из головы. Те, кто располагал временем, у кого не было ничего срочного, могли потратить умственные ресурсы на запоминание. Отсюда можно сделать вывод, что не стоит стараться запомнить что-то, занимаясь этим на бегу, в горящем дедлайне и т. д. Ну или, по крайней мере, не стоит расстраиваться, если потом вдруг обнаружилось, что запомнить ничего не вышло. Правда, часто мы сами себе устраиваем срочное запоминание под давлением. Аналог эксперимента с крадеными картинками наверняка был в жизни у очень многих из нас – это экзамены. Многие могли бы заранее предсказать результаты игры в музейных грабителей, попытавшись вспомнить что-нибудь из того предмета, который срочно учили в ночь перед сдачей.

Когда «невидимая горилла» становится видимой

Есть такой известный психологический эксперимент под названием «невидимая горилла». Человека просят посмотреть, как группа людей передаёт друг другу мяч, и не просто посмотреть, а посчитать количество подач. В какой-то момент через группу людей с мячом проходит горилла, точнее, человек, переодетый гориллой. Около половины смотрящих её не замечают – они слишком поглощены подсчётом подач.

Есть и другие варианты этого эксперимента, но, так или иначе, все они иллюстрируют психологический феномен под названием слепота невнимания, или перцептивная слепота. Слепота невнимания имеет отношение не только к зрению: слишком увлечённо занимаясь какими-то вещами, мы не думаем ни о чём другом и не замечаем ничего другого. Но если быть точным, то перцептивная слепота всё-таки касается только органов чувств: мы не видим и не слышим объекты, появления которых просто не ждём.

Слепоту невнимания профессионально используют фокусники: отвлекая нас, они демонстрируют нам самое настоящее волшебство. Фото: Kranich17 / Pixabay.com

В то же время неожиданный объект может оказаться настолько неожиданным, что хочешь не хочешь, а заметишь. Можно предположить, что если бы в компании игроков в мяч появилась не горилла, а что-нибудь вообще не похожее на человека, какой-нибудь чёрный куб, все зрители его бы обязательно заметили. Также сама «горилла» может повести себя как-то иначе. Сотрудники Нью-йоркского университета повторили знаменитый эксперимент, только теперь «гориллу» просили двигаться немного быстрее, чем это делали люди с мячом, или вообще стремительно пройти между ними. Иногда «горилла» не шла, а прыгала. Зрители, сосредоточенно считающие мячи, плохо замечали медленную «гориллу», но зато очень хорошо замечали «гориллу» быструю. Медленную «гориллу», впрочем, тоже начинали замечать намного чаще, если она передвигалась прыжками.

То есть чтобы «горилла» стала видимой, она должна или двигаться быстрее, или двигаться как-то иначе (прыгать, а не идти). Вероятно, тут дело в том, что нашим предкам важно было в первую очередь видеть всё, что быстро движется – потому что если что-то быстро движется, то это, скорее всего, нападающий хищник, и на него нужно обратить внимание прямо сейчас. Правда, нужно ещё уточнить, что «гориллы» в таких экспериментах не слишком выделяются цветом и тоном, и, вероятно, если в кадр с чёрно-белыми игроками в мяч зайдёт «горилла» попугайской расцветки, её заметят, как бы медленно она ни двигалась.

Второй язык помогает увидеть мир в новом цвете

Иллюстрация: JACQUELINE BRANDWAYN / Unsplash.com

Наш глаз видит очень много цветов, но далеко не все они одинаково отражаются в языках. Хрестоматийный пример – это синий и голубой, два разных слова в русском языке и одно слово – blue – в английском. Да, по-английски можно сказать light blue или sky blue, то есть светло-синий или небесно-синий, но это всё равно не то, это производные от главного «цветового» слова, указывающие на оттенки. То, что разные языки отличаются «цветовым набором», говорит не о том, что люди по-разному видят цвета, а о том, что в разных культурах людям приходится говорить о разном. То, что важно для одних, совершенно не важно для других. Какие-то цвета могут просто быть фоном повседневной жизни, на них никто не заостряет внимания, и потому язык их не различает.

Но что будет, если человек выучит второй язык и начнёт активно на нём общаться? Например, взять южноамериканских индейцев чимане: в их языке есть отдельные слова для красного, белого и чёрного, есть какое-то количество слов для оттенков жёлтого и коричневого, и есть два разных слова, которыми они одинаково используют для любых оттенков синего и зелёного цвета. Как если бы мы равнодушно называли зелёную чашку то синей, то зелёной, и то же самое происходило бы с синей тарелкой. При этом многие чимане знают испанский, в котором синий и зелёный никто не путает. С теми чимане, которые говорят только на своём языке, и с теми, кто говорит ещё и на испанском, поставили эксперимент: им показывали один за другим 84 цвета с оттенками, прося описать каждый цвет каким-нибудь одним словом. В другом случае все цвета выкладывали сразу и просили распределить их по группам – так, чтобы каждой группе опять же соответствовало какое-то одно цветовое слово. Для тех, кто говорил и на языке чимане, и на испанском, каждый эксперимент проводили дважды – для каждого языка по отдельности.

В испаноязычном режиме чимане распределяли цвета в соответствии с их испанскими названиями, чего и следовало ожидать. Но когда те же самые билингвальные чимане переходили на свой язык, то оказывалось, что они на своём языке различают цвета лучше, чем чимане, которые не знают испанский. То есть связь между словами чимане и цветами становилась у индейцев-билингв более чёткой. И они переставали использовать два своих «сине-зелёных» слова как взаимозаменяемые: одно слово они употребляли только для синего, а другое – только для зелёного.

На примере чимане видно, как один язык влияет на другой, по крайней мере, среди тех, кто говорит на обоих сразу. Вопрос, насколько более чёткое разделение цветов может распространиться среди всех чимане, то есть могут ли билингвальные индейцы своей речью на чимане научить всех остальных по-разному использовать слова для синего и зелёного цветов. И ещё, конечно, было бы интересно выяснить, происходит ли нечто подобное с другими языками, как родственными, так и не родственными.

Общественная мораль оказалась временно́й константой

Иллюстрация: Artem Kniaz / Unsplash.com

Кто не слышал горестные вздохи, что нонеча не то, что давеча, что молодёжь нынче ужасная и что мир погряз во всевозможных пороках? Все это слышали. Все слышали, что раньше люди были лучше, больше помогали друг другу, и вообще трава была зеленее, а мультики добрее. А сейчас у нас общее моральное падение.

Но действительно ли с каждым поколением общественная мораль становится всё хуже и хуже? Сотрудники Колумбийского университета и Гарвардского университета взяли за труд сравнить, как отзывались о моральном состоянии общества граждане США и на протяжении семидесяти лет, с 1949 по 2019 гг. Опросы на этот счёт в разных странах проводятся регулярно, ответы хранятся долго, и при желании их можно изучить сколь угодно подробно. На протяжении десятилетий большинство стабильно отвечало, что общественная мораль ухудшается. Результаты опросов в США сравнили с похожими опросами в 59 других странах – там было то же самое. В 2020 году исследователи организовали уже собственный опрос на ту же тему, и опрашиваемые отвечали, что по сравнению с прежними временами люди стали более злыми, нечестными, вообще более неприятными. Прежними временами, кстати, в этом опросе был год, когда родился опрашиваемый – что, спрашивается, он мог знать о людях, лёжа в колыбели? Очевидно, о тех временах он узнал из вторых рук. Об общем моральном упадке говорили все, независимо от политических воззрений, расы, пола, возраста и уровня образования.

Самое же интересное обнаружилось при сравнении одинаковых по содержанию опросов, которые повторялись в одной и той же стране с интервалом как минимум в десять лет и в которых нужно было оценить уровень морали. Вопросы позволяли оценить падение нравственных устоев по определённой шкале. И если бы общественная мораль так и продолжала падать в глазах людей, то через десять лет они бы по той же шкале оценили бы её хуже, чем десять лет назад. Но ухудшение морали по сравнению с прошлым всегда оценивали примерно одинаково. То есть если судить по одной и той же методике опроса, через десять, двадцать, тридцать лет общественная мораль оставалась на том же уровне, что и десять, двадцать, тридцать лет назад.

На самом деле, речь идёт не о реальных изменениях в социальной жизни, а о том, как люди воспринимают происходящее. Константа тут не общественная мораль, а представления о ней. Жизнь может меняться в хорошую или плохую сторону – люди в большинстве настроены пессимистично по отношению к течению времени. Однако наш пессимизм держится в постоянных границах: в наших глазах общество становится всё хуже, парадоксальным образом не меняясь. Возможно, оценки общественных нравов были бы другие, если бы мы лучше помнили то, что происходило прежде, а также были более объективны в своих суждениях. Но человеческая память, к счастью или к несчастью, избирательна и непрочна, а о том, что такое объективность, лучше даже не заговаривать.