В Калмыкии, среди степей и полупустынь находится заповедник «Чёрные земли». Здесь обитают редкие виды животных и растений, хотя самый узнаваемый вид, конечно, это сайгак. О том, как охраняют и изучают редкую степную антилопу, рассказывает Сергей Богун, заместитель директора по научной работе государственного заповедника «Чёрные земли».

Фото: Геннадий Эрдненов.

— Сергей, почему у заповедника такое необычное название?

— С точки зрения логики тут, действительно, могут быть вопросы, потому что чернозёмов у нас практически нет – на всей территории заповедника почвы песчаные или, в лучшем случае, глинистые, очень малоплодородные. А называется он так, потому что область экорегиона «Чёрные земли», располагающаяся в Прикаспийской низменности в восточной части республики Калмыкия, находится в специфических климатических условиях: здесь крайне редко зимой выпадают снега, а даже если выпадают, держатся обычно недолго. Они всегда использовались как зимние пастбища. Хотя последние пару лет бывает, что на неделю-две снега выпадают и лежат продолжительное время, но это скорее исключение. Обычно наши земли, даже если смотреть на снимки из космоса, тёмные, что создаёт контраст с окружающими территориями.

Уникальность территории заповедника в том, что здесь степные, пустынные и полупустынные экосистемы существуют одновременно: у нас идёт переход между сухими степями, полупустынями, и некоторые учёные даже называют эти территории пустынными. Степи – наиболее пострадавшая и антропогенно преобразованная экосистема на планете. Леса в основном остались, а степи практически полностью распаханы и активно используются человеком. Целинные степи сейчас – огромная редкость.

Пустынные пейзажи заповедника. Фото: Сергей Богун.

— А кто живёт в заповедной степи?

— Основные объекты нашей охраны – комплекс степных и полупустынных видов животных и растений. Наш главный вид, который мы всячески оберегаем и любим, – это сайгак. Самая северная антилопа. Кто-то считает, что есть ещё антилопы – вилороги, североамериканский вид, и они обитают ещё севернее, но мне кажется, сайгак из всех антилоп заходит на север дальше всех.

Все остальные виды мы, конечно, тоже любим и защищаем, всех: и сусликов, и полёвок. В заповеднике есть орнитологический участок, который располагается в акватории озера Маныч-Гудило. Там на пролёте часто останавливается краснозобая казарка, редкий краснокнижный вид. Она гнездится только на полуострове Таймыр и близлежащих к нему территориях. Есть на озере колониально гнездящиеся виды, в том числе розовый пеликан, кудрявый пеликан, колпицы. Колония розовых пеликанов в акватории Маныча — вторая по численности в Европе после Дунайской. Мы их охраняем и изучаем.

Суслик. Фото: Антон Абушин.

— В чём заключается охрана видов? Вы охраняете среду обитания в целом или каждый вид в отдельности?

— Самая главная охрана – не мешать животным находиться в естественной среде. Заповедник отличается от других территорий тем, что здесь запрещена любая хозяйственная деятельность, здесь наименьший фактор беспокойства для видов. Почему многие виды колониально гнездящихся птиц предпочитают именно острова озера Маныч-Гудило? Потому что нет рыбаков, нет фактора беспокойства, удобная территория для гнездования. Они знают, что здесь им никто не помешает. Довольно часто бывает так, что гнездятся они на территории заповедника, а кормиться улетают за его пределы. Однако всегда возвращаются ночевать на территорию заповедника, чтобы в покое выращивать потомство.

Фото: Сергей Богун.

— Охранные меры не мешает вам изучать заповедную флору и фауну?

— Научная работа всех заповедников – это в первую очередь мониторинг того, что происходит на их территории с экосистемами, с животными. Это нужно, чтобы понять, как правильно защищать. Основная задача заповедника как природоохранной структуры – это сохранение отдельных животных, видов, целых экосистем. Нельзя что-то сохранить, если не знаешь, что сохраняешь – какие идут процессы, что меняется, какие виды уменьшают или увеличивают свою численность, какие новые появляются. Главная задача – держать руку на пульсе экосистем. В основном наша задача – мониторинг, изучение видового и количественного состава по конкретным видам, изучение растительного покрова, продуктивности.

Желтобрюхий полоз. Фото: Геннадий Эрдненов.

— Каким образом происходит мониторинг, что вы для этого делаете?

— Возьмём, например, сайгака. Мониторинг сайгака у нас проходит в любое время, круглогодично, нашими инспекторами в степи – они ведут журналы наблюдения и записывают, где и сколько сайгаков они видят. Это всё сводится в конце года нашим отделом в примерную карту миграционной активности сайгаков. Также мы, научные сотрудники, раз в несколько месяцев стабильно выезжаем, наблюдаем в дикой природе, считаем их, фиксируем, где они находятся, устанавливаем фотоловушки. Обычно мы стараемся наблюдать издалека – либо на машинах, либо на наблюдательных вышках, с помощью биноклей и подзорных труб. Делается это так: например, если сайгаки стоят относительно кучно, считаем с разных сторон и в дальнейшем берём среднюю цифру. Если они стоят более-менее равномерно, считаем глазомерно десяток особей, потом смотрим, какую примерно площадь занимает такой десяток. Потом по сотням можно посчитать. Это требует практики, нужно какое-то время тренироваться, чтобы считать по возможности точно, к тому же получается не абсолютная цифра, а экспертная оценка, приблизительно соответствующая реальности.

Фото: Сергей Богун.

В прошлом году, по нашим оценкам, насчитывалось 28 тысяч особей сайгаков. Недавно вышла статья у наших коллег из Института проблем экологии и эволюции им. Северцева – они считали по космическим снимкам высокого разрешения на территориях, где сайгак был сконцентрирован, с использованием технологий искусственного интеллекта – нейросетей. По результатам их оценки численность сайгака — около 26 тысяч особей. То есть, наши оценки соответствуют друг другу.

— Когда вы начинали мониторинг, сайгаков было значительно меньше?

— Заповедник был создан в 1990 году, и тогда сайгаков было больше. Резкий обвал их численности начался в конце 90-х, начале двухтысячных, минимума численности популяция достигла в 2015 году – 3500 особей.

Фото: Пётр Воротников.

— Что случилось, почему?

— Тут целый комплекс факторов. Некоторые учёные считают, что для сайгака характерны такие скачки численности, популяция вырастает до больших значений, потом сжимается до минимума. Но на наш взгляд, главным катализатором того, что случилось, стало браконьерство. Сайгак в 90-е годы был объектом широкого браконьерства в первую очередь из-за добычи рогов. Рога сайгаков используются в традиционной медицине стран Юго-Восточной Азии. Это очень спорно с точки зрения науки и доказательной медицины, но таков факт. Сайгаков отстреливали, рога продавали. В 2014 году у нас во время гона насчитывалось менее одного процента взрослых животных. Размножение популяции остановилось полностью: не было самцов, и самок некому было покрывать.

— Как вам удалось с этим справиться?

— Нам очень помогло то, что с 2015 года сайгака внесли в перечень особо ценных и редких видов животных, то есть приравняли к краснокнижным, и наконец-то ввели уголовную ответственность за его отстрел. Раньше, даже если браконьера удавалось поймать, он платил штраф, и продолжал заниматься тем же самым. Когда первые несколько человек получили реальные сроки за отстрел сайгака – не очень большие, один-два года максимум, браконьеры начали понимать, что за сайгака можно сесть в тюрьму и стали взвешивать риски. Кроме того, мы изменили подход: о любом факте браконьерства сообщали в правоохранительные органы и добивались того, чтобы начали заводить дела. Вот мы обнаруживаем застреленного сайгака с отпиленными рогами и звоним в полицию, в райотдел, чтобы возбуждали дело. Первое время полицейские не понимали, что им делать, потому что у них не была отлажена эта работа, они не знали, как к этому подступиться. Потом начали по каждому делу выезжать на ближайшие животноводческие стоянки, проводить обыски, находить рога, смотреть по следам. Допустим, рядом с упавшим мертвым сайгаком есть след от мотоцикла – они едут по этому следу, выходят на животноводческую стоянку, там проводят обыск, находят рога. Последний зафиксированный случай браконьерства на территории заповедника был в 2018 году.

Фото: Сергей Богун.

— У вас на сайте есть телефон горячей линии для тех, кто увидел браконьера или какие-то признаки начинающегося пожара. Люди звонят по этому телефону?

— Сейчас в основном звонят по пожарам, потому что пожары – огромная проблема для наших территорий. Степной пожар – страшное дело: если сильный ветер и вовремя не понять, что пожар начался, могут выгореть огромные территории, и с этим тоже боремся.

— Чем вообще интересны сайгаки? Что их отличает от других копытных?

— Это довольно обособленные от других копытных этого семейства животные. Некоторые учёные их даже не считают антилопами, выделяют в отдельное семейство, хотя большинство считает, что они относятся к антилопам. Но это очень специфическая антилопа. Их систематика довольно любопытна. Судя по всему, наиболее близким родственником являются тибетские антилопы, хотя они всё равно довольно далеки друг от друга. Часто можно слышать, что сайгаки очень древние, но на самом деле, есть намного более древние животные – те же крокодилы, черепахи, мечехвосты, которым сотни миллионов лет.

Фото: Сергей Богун.

Сайгаки намного моложе, но они интересны тем, что сформировались совсем в другую эпоху, совсем в другой экосистеме, жили в других условиях — во время ледникового периода в экосистеме тундростепей. Эта экосистема уже отсутствует, даже аналогов не встретишь. Тундра, степи есть отдельно, а тундростепей – нет. И сайгаки максимально приспособлены к тем условиям. Когда ледниковый период закончился, тундростепи исчезли, и многие обитавшие там знаковые виды – те же мамонты, шерстистые носороги, саблезубые тигры – вымерли вместе с ней, не смогли приспособиться. А сайгак не просто смог всё это пережить – он приспособился к другим условиям и преуспевал. Он обитал практически на всей территории Евразии, и обитал бы дальше, если бы не деятельность человека. Этим он ценен, интересен – своей приспособляемостью, своей тягой к жизни.

Удоды. Фото: Геннадий Эрдненов.

— Что случится, если сайгаки исчезнут?

— Будет очень печально. Экосистемы открытых пространств: степи, полупустыни – очень зависят от копытных. Все эти экосистемы сформировались в современном виде именно в симбиозе со стадами копытных, которые на них обитали. Если растёт трава, необходимо, чтобы кто-то её съел. Конечно, это утилитарный подход, но, если траву никто не съедает, она высыхает, падает на землю, превращается в степной войлок. Органические вещества очень долго возвращаются в почву. А если ту же траву съест сайгак, она выхолит в виде экскрементов, и круговорот веществ в экосистеме происходит быстро.

Степь — сложная экосистема, состоящая из огромного количества компонентов. Если убрать из неё один компонент, пострадают и другие. Есть понятие видов-эдификаторов – это виды, которые своей жизнедеятельностью влияют на систему. Сайгак – один из видов-эдификаторов для степных, полупустынных систем. Он должен съедать траву, чтобы возвращать органику в почву, чтобы сусликам и другим видам жилось хорошо.

Сайгачонок. Фото: Геннадий Эрдненов.

— Какие отношения у сайгаков с человеком?

— Сайгаку человек не нравится, он нас боится. Это очень пугливое животное. Люди на машинах или пешком вызывают у него опаску. Я как-то читал, насколько изменился фактор беспокойства у сайгаков по сравнению с советским временем. Раньше у нас все пастухи пасли на лошадях. Сайгаки человека на лошади воспринимали как очень странную лошадь – у них дистанция вспугивания меньше. Если сайгак видит человека на мотоцикле – для него это однозначно враг, опасность, он убегает. Дистанция вспугивания намного раньше.

Сейчас мы планируем отслеживать перемещение и миграционную активность сайгаков с помощью датчиков дистанционного слежения в виде небольших бирок на уши. Мы, конечно, и так более-менее знаем, где сайгак ходит, в какое время года какие части заповедника использует, но хотелось бы иметь больше научной информации на эту тему.

Степной орёл. Фото: Геннадий Эрдненов. 

Сейчас у нас есть проект с ветеринарной службой Московского зоопарка по изучению эпизоотических болезней у сайгаков. В основном они к нам приезжают, мы ищем павших сайгаков – определяем причины смерти, берём разные анализы, чтобы понять, какие болезни циркулируют в популяции сайгака и в будущем быть готовыми, не дай бог, в случае массовой эпизоотии популяции. Нас больше интересуют павшие особи, чтобы чётко определить причину смерти. Что интересно, у нас порядка 90% смертей приходится на хищничество волка.

— При этом отстреливать волка в заповеднике нельзя...

— У нас с этим чётко: в заповеднике право на жизнь имеют все. Мы не имеем права вмешиваться.

— Но волки не уничтожат всех сайгаков?

— Они не могут уничтожить всех сайгаков – численность волков не может быть слишком высокой. Волки забивают определённое количество сайгаков, больше не могут. Чем больше будет сайгаков, тем меньше будет это влияние. По поводу регулирования численности волка: на территории заповедника мы такие мероприятия не проводим, но на территории заказников, которые дальше от заповедника, мы иногда проводим регулирование численности. У них немного другой правовой статус. Там может осуществляться хозяйственная деятельность в ограниченном количестве – там запрещена охота, запрещены ядохимикаты, распашка степи. Даже выпас скота чётко регламентируется: не должно быть перевыпаса. Там иногда, когда волков становится слишком много, животноводы, которые занимаются ведением сельского хозяйства, выпасают скот, просят нас провести регулирование. Мы всё делаем в соответствии с законом, согласовываем с Минприроды России, и только в случае, когда численность волков превышена.

Фото: Сергей Богун.

— Вы говорили, что на территории заповедника существует орнитологический участок. Удалось ли сделать какие-то интересные наблюдения за птицами?

— У нас был один любопытный опыт. В 2021 году мы устанавливали датчик дистанционного слежения на спину орлицы. Это был небольшой рюкзачок с солнечными панелями. Там всё настроено, чтобы не сковывать движения: птица его особо не замечает, он ей не мешает. С помощью этого рюкзачка мы отслеживали, куда она летала. Датчик проработал около двух лет – сейчас, судя по всему, вышел из строя, потому что мы никакой информации не получаем. Но даже двух лет нам хватило, чтобы получить информацию о том, куда летают наши орлы.

— Куда же они летают?

— Первый год после рождения, на зимовку и с зимовки наша орлица пересекла границы порядка 15 стран. Зимовала она в Африке, на склонах горы Кения.

— А потом вернулась?

— Да. Лето провела в основном в Западном Казахстане, через нас пролетала – практически над тем местом, где родилась. Гнездиться они начинают только через несколько лет жизни – первые несколько лет не особо привязаны к местам гнездования, они могут путешествовать более широко. Это было очень познавательно, мы в очередной раз получили информацию о зимовках степных орлов, о том, что наша гнездовая группировка довольно тесно связана с группировкой в Казахстане.

Курганник. Фото: Геннадий Эрдненов.

— Какие у заповедника научные планы?

— Как я уже говорил, копытные животные необходимы для степи. В связи с этим у нас есть проект по репродукции кулана. Кулан – это что-то среднее между лошадью и ослом. Крупный осёл. На территории юга России они обитали ещё лет 200-300 назад. Проект предполагает завоз кулана из Казахстана: это имело бы очень хороший оздоровительный эффект для экосистемы на территории заповедника. Да и вообще это было бы интересно.

Главная наша задача – продолжать делать то, что мы делаем, потому что без этого невозможна работа заповедника. Мы всё равно будем, в любом случае, держать руку на пульсе, проводить мониторинг. Хотелось бы, чтобы нам согласовали в этом году проведение учёта сайгаков с помощью беспилотных летательных аппаратов – есть такая методика. Мы в основном глазомерно учитываем, а хотелось бы больше информации. БПЛА оснащены фото- и видеокамерами высокого разрешения, они получают очень много данных о распределении и численности сайгаков, это тоже очень важно.

Фото: Сергей Богун.