О том, как спят дельфины, сколько проплывают километров в день, спасают ли утопающих и почему им может не понравится ваш маникюр –  рассказывает Андрей Абрамов, руководитель Утришской морской станции Института проблем экологии и эволюции имени А. Н. Северцова РАН.

Фото Андрея Афанасьева.

— Андрей Валерьевич, когда вы начали работать на морской станции?

— Для меня всё началось в 1983 году. В то время я был студентом биофака МГУ, кафедры зоологии и сравнительной анатомии позвоночных животных. А руководил кафедрой академик Владимир Евгеньевич Соколов, он же был директором Института проблем экологии и эволюции. Тогда он назывался ИЭМЭЖ АН СССР – Институт эволюционной морфологии и экологии животных, куда входила и Утришская морская станция. Именно тогда меня пригласили сюда поработать. Здесь нужно было выполнить некоторый объём специфических водолазных работ, а я к тому времени закончил службу в военном дельфинарии Министерства обороны СССР, после этого два года работал там по договору. Так что эти работы были мне близки, и я здесь пригодился.

— Военный дельфинарий – что это такое?

— Это посыл к использованию морских животных для нужд Минобороны. Однажды люди обратили внимание на уникальные особенности дельфинов: это адаптация к водному образу жизни, глубоководное ныряние, быстрое плавание. И подумали – а нельзя ли дельфинов и ластоногих использовать для специфических задач?

— Чтобы, например, нырнуть к подводной лодке?

— Ничего подобного. Это выдумки. Но дельфин может довольно много. В первую очередь обратили внимание на возможности дельфинов ориентироваться под водой, находить друг друга при помощи эхолокатора, определять преграды. Эти возможности можно использовать для поиска под водой каких-то предметов. Или возможности гидродинамики быстрого плавания, физиология глубоководного погружения и выныривания на поверхность без декомпрессии – всё это вызвало большой интерес. Если нам нырнуть на 100 метров проблематично даже с использованием водолазного снаряжения, то дельфину это – 2.5 минуты туда и обратно без всякой декомпрессии, запросто. Эти особенности адаптации к водному образу жизни и решили изучать и использовать.

— Когда вы сюда приехали в 1983 году, что здесь было?

— На этом месте биостанция существовала уже шесть лет. Это был полевой очень хорошо организованный лагерь, стояли палатки и маленькие домики, минимальные бассейны для содержания дельфинов и ластоногих. Была организованная Черноморская экспедиция института, которая здесь работала сезонно – весной сотрудники приезжали, завозились животные. По окончании сезона, осенью, сотрудники уезжали. Животные отпускались в море, иногда погибали в результате острых экспериментов, тогда было такое, либо передавались в организации, сотрудничающие с институтом, чтобы круглый год жить в условиях неволи.

Андрей Абрамов, руководитель Утришской морской станции Института проблем экологии и эволюции имени А. Н. Северцова РАН. Фото Андрея Афанасьева.

Так совпало по времени, что когда я приехал, мы начали организовывать круглогодичное содержание морских животных. Нужно было постоянно вести исследования на тех животных, на которых уже поработали годом раньше, продолжать эксперименты, а не выпускать или передавать кому-то. Нужно было совершенствовать методики. А для круглогодичного содержания важно, чтобы персонал здесь жил круглый год. Нужно питаться, создавать бытовые условия. И тогда решили: никаких семей, если только сотрудник не работает в условиях Утришской морской станции шесть месяцев. После этого срока работы сотрудник имеет право привезти сюда жену, детей и как-то обустраиваться. Так у нас появилось определённое количество местных сотрудников, детей которых отвозили в интернат Новороссийска на неделю машинами биостанции, а на выходные детей привозили сюда, к родителям. Так мы начинали работать.

— Наверняка было трудно в бытовом смысле?

— Мы на быт в те времена особого внимания не обращали. Мы были молодые, быт был на втором месте, а на первом – дельфины. Это уникальная площадка для содержания животных, а в двух километрах находилась вторая территория биостанции, озеро Солёное. Это морская лагуна, где поддерживалось полувольное содержание животных в морских вольерах. К сожалению, в суровые зимы эта акватория в 3.5 га и глубиной в 5 метров с морской водой замерзает, но холодостойкие виды – например, белухи, содержатся там круглый год. Если летом температура воды может доходить до 28 градусов, и белуха её выдерживает, то зимой, когда вода замерзает, белуха ломает лед.

— Почему было выбрано именно это место?

— Эта площадка была выбрана не случайно – минимальное антропогенное воздействие, чистая морская вода, никто не мешал работать. Да, надо было возить продукты, рыбу для животных, лекарства, но эта удалённость позволяла нам хорошо и спокойно существовать.

— Какого рода научные исследования удалось провести за эти годы?

— Здесь сделаны открытия мирового значения. В первую очередь это работы, связанные со сном морских животных, с эхолокацией, с сенсорными системами. Это работы, позволяющие продлить жизнь морских животных в условиях неволи. Известно, что животные в таких условиях живут дольше, чем в естественных условиях. Почему-то многие думают, что дельфины в море поголовно здоровые, а когда попадают в дельфинарий, начинают болеть. На самом деле всё с точностью до наоборот.

— Какие болезни у них бывают на воле?

— Какие угодно. В первую очередь это глистные инвазии, пневмонии, кожные поражения. Если животное имеет ветеринарно-медицинское обеспечение, нормальное питание, качественную воду, правильный уход, то чего бы им не жить? Им не надо наматывать километры для добычи рыбы. Вся рыба, которую им скармливают, проверена – никаких паразитов там нет, сроки хранения и качество соблюдаются. Эти животные регулярно, раз в месяц или в квартал, сдают анализы. Мы проводим полную диагностику белой и красной крови, смотрим, как себя чувствует животное, вносим коррекцию в рацион, в условия содержания.

Но это всё нужно было выяснить! Когда мы всего этого не знали, продолжительность жизни дельфинов в искусственных условиях была очень низкой. В СССР были законы, запрещавшие на уровне законодательства скармливать животным рыбу, которая шла на стол жителям страны. Мы не могли пойти и официально купить для дельфинов кефаль или скумбрию. Кормили ставридой или мелочью третьей группы – это называется монорацион. Мы не знали, какие нужно добавлять витамины и нужно ли вообще добавлять. Мы не знали, как правильно размораживать рыбу. Мы делали такие ошибки, от которых сейчас мурашки по коже бегут.

Фото Андрея Афанасьева.

Но всё это мы привели в порядок. С определённого времени, когда рухнул «железный занавес» и у нас появилась возможность ездить за границу, мы получили доступ к научной литературе и исследованиям наших коллег, узнали многие интересные вещи. Оказалось, что во многом мы «изобретали велосипед» и шли с зарубежными коллегами параллельным курсом. В чём-то они преуспели, а в чём-то – мы. Всё это дало некоторый толчок – и в содержании животных, и в их обучении и подготовке. За все эти годы здесь перебывали учёные со всего света – из Канады, США, Пакистана, ЮАР, Израиля, КНР. Кого здесь только не было!

— А зачем они сюда ехали?

— В некоторых странах работы, связанные с фундаментальными исследованиями на животных, запрещены. Раньше в США, чтобы отловить дельфинов, нужно было получить разрешение в Конгрессе. До поры-до времени их давали, потом перестали. И американцы столкнулись с проблемой. Активисты-то думали, что все дельфинарии закроются, а они не закрылись, потому что американцы научились получать потомство в искусственных условиях, стали первопроходцами в этой области. Мы тоже теперь это умеем делать, но пока естественным путем. Следующим нашим шагом будет получение потомства при помощи ЭКО. Мы к этому идём. Но это большая и очень серьёзная работа.

— А откуда вы получали дельфинов раньше?

— Академик Владимир Евгеньевич Соколов, директор Института, поставил задачу: придумать собственный институтский метод отлова дельфинов в Чёрном море. Обычно для этого пользовались рыбацким способом отлова, который сохранился со времен промысла дельфинов. Все знают, что промысел дельфинов существовал до 1966 г., когда черноморские страны, кроме Турции, подписали Конвенцию и перестали ловить дельфинов для промышленных целей. Турки присоединились в конце 80-х. И тогда была поставлена задача – научиться ловить здесь черноморских дельфинов. Мы к этому времени поняли, в чём проблема, как травмируется животное при отлове, как количество убивает качество, как мы теряем контроль, если у нас заметывается большое количество животных и мы не можем уследить за всеми – почему они попадают в сеть, почему захлёбываются. Удалось выяснить, как американцы ловят дельфинов во Флориде. Сами поехать мы не могли, но информацию получили. Осталось найти место на черноморском побережье СССР от Румынии до Турции, близко схожее по условиям. Это место должно часто посещаться дельфинами, они должны там ходить каждый день; это должны быть соответствующие глубины, и это место должно быть близко к Утришской морской станции, чтобы от места отлова далеко не возить до места содержания.

— Где же это место?

— Мы такое место нашли. Это Таманский залив Чёрного моря, вход в Керченский пролив. Рыбы – много, дельфинов – много. Единственная проблема – на зиму этот залив может замерзать. С весны до глубокой осени эта акватория посещается дельфинами и неофициально является «роддомом дельфинов», потому что там мелко, всегда тёплая вода, минимальное антропогенное воздействие. Мы тогда не думали, что там будет строиться Крымский мост. С 1985 по 2005 год в этом районе по полученному разрешению госорганов СССР и РФ мы ежегодно ловили дельфинов. Я получил авторское свидетельство, оно лежит в Институте. Называется «Метод отлова мелких китообразных легкими обметывающими сетями».

— А теперь вы там не можете ловить из-за построенного Крымского моста?

— Они никуда не ушли, потому что их бабушки-прабабушки и прадедушки там жили, у них это в генетической памяти. При строительстве моста был шум, рыба обходила этот район, дельфины тоже. Сейчас всё успокоилось – дельфинов полно. Но в 2005 году отлов остановили. По каким-то причинам Минприроды перестало выдавать разрешения. Но мы к тому времени уже наладили роды в искусственных условиях, и нам отлов не нужен.

— Что сегодня представляет собой жизнь Утришской морской станции?

— Она отличается от того, что было раньше. В далёкие 80-е годы директор института академик Владимир Евгеньевич Соколов и его заместитель Лев Мухарамович Мухаметов придумали интересную схему – использовать дельфинов не только для изучения, но и для демонстрации. Тогда в СССР был единственный дельфинарий в Батуми, а на территории РФ демонстрационных дельфинариев не было. И вот они придумали использовать акваторию на Утрише, на озере Солёном, чтобы показывать дельфинов за деньги советским гражданам. Брать за один просмотр 50 копеек, а закончили, когда стоимость билета составляла один рубль. Эти деньги планировали направлять на развитие биостанции и научные исследования. Если ты содержишь морских млекопитающих, расходы гигантские. И ждать, что будет регулярное финансирование по линии Академии наук тогда ещё СССР или по линии российской Академии, не приходилось. Вот так и развивались, жили до поры-до времени.

Фото Андрея Афанасьева.

Но вот не стало ни Соколова, ни Мухаметова, ни коммерческих структур, которые были аффилированы к институту. Демонстрационные программы здесь закончились, часть технологий мы передали в коммерческие структуры, и люди туда ушли. Я тоже там работал, и сейчас сотрудничаю. Но на биостанции сейчас нет коммерческого использования дельфинов, нет демонстрационных программ. Живём трудно, но живём. Работу с дельфинами и ластоногими продолжаем.

— Что сейчас делается на биостанции в научном плане?

— Основные направления остались прежними – это продолжение исследований сенсорных систем – эхолокации и зрения, исследования сна. Фундаментальные открытия по сну дельфинов сделаны именно здесь – сейчас все знают про однополушарный сон, а тогда это стало сенсацией. Открытия сделаны, но всегда появляются новые детали, и их огромное количество. Мы среди лидеров в мировой сомнологии морских животных. Уже 25 лет сюда ездят студенты биологического и географического факультета МГУ. Наши двери открыты для всех.

— А географы что здесь делают?

— Для зоогеографов здесь раздолье! У моря – одна растительность и животные, поднимаешься на гору – как в Альпах, высокогорное зонирование, ландшафт меняется. У моря живут шакалы, на горе олени. Следом поехали ихтиологи, геоботаники, специалисты по беспозвоночным животным, энтомологи – кого только нет. Каждый год в мае приезжают до 60 человек с биологического факультета, а в июне их сменяют до 20 человек географов. И так – каждый год.

— У вас есть лаборатория, где вы изучаете кровь дельфинов. Для чего?

— Мы её анализируем, потому что возможны отклонения от нормы, как и у людей. Важно следить, чтобы не было болезни, которую легче предупредить, чем лечить. Мы время от времени берём у них анализ крови, чтобы посмотреть, как они себя чувствуют. Есть субъективная оценка состояния дельфина – пищевая, двигательная активность. А есть объективная оценка функционального состояния здоровья. Если мы занимаемся репродукцией дельфинов, тогда ещё смотрим гормональный фон мамы и папы, знаем про сроки овуляции, а по уровню прогестерона узнаем, что произошло зачатие и начал развиваться плод. Мы его сопровождаем, делаем УЗИ.

— А как вы это делаете?

— Вчера на тренировке вы видели команды, когда дельфин ложился у бортика и слушался. Точно так же по команде он ложится у бортика бассейна: проводишь трансдуктором – и на экране все видно. У него отработана модель поведения, он лежит послушно. Если нужно сделать более тонкое исследование, тогда в бассейне сбрасывается вода, туда спускается аппаратура, и все делается на дне, чтобы дельфин случайно ничего не перевернул.

— Сколько лет дельфин может прожить в неволе, если все правильно организовано?

— Когда я впервые столкнулся с дельфинами, содержащимися в условиях неволи, значения пять-семь лет считались большими, это ветеран. Сейчас у нас животные живут 29-33 года.

— А на воле?

— На воле проследить момент рождения дельфиненка и его гибель от естественных причин практически невозможно. Но есть косвенные признаки и новые методы диагностики, которые позволяют примерно это вычислить. И получается, что если на воле всё хорошо, то крайне редко эти животные доживают до 35 лет. Я работал как-то в канадском Мериленде. Вот вижу – дельфин, такая же афалина, как наша, но атлантическая, пойманная около Флориды. Они внешне отличаются. На момент моего приезда было 40 лет, как он находился в этом дельфинарии. Когда-то Фидель Кастро подарил правительству Канады группу дельфинов, где был этот самец Нимо. Я ездил туда на протяжении нескольких лет, и Нимо дожил при мне до 47 лет. Это перечеркивает все наши прежние представления, что 22 года – это уже старушка. Мы считаем теперь, что 25-27 лет – это расцвет репродуктивного возраста.

— Они сохраняют репродуктивные возможности до самого конца жизни?

— Самки – практически да. И у самцов со сперматогенезом тоже всё в порядке. Это по условиям содержания в неволе, где мы можем посмотреть и спермограмму, и как идёт овуляция, и какой уровень гормонов. А в море мы не можем это сделать.

— Что можно сказать по поводу их умственных способностей? Действительно они умные?

— Я выпускник биофака МГУ. Нельзя говорить «умный» применительно к животному. Так меня учили. Дельфины – высоко организованные животные. Порой ты удивляешься, как быстро они обучаются, как передают навыки: ты научил одного дельфина определённой модели поведения, и другие дельфины начинают повторять эти модели. Остается их закрепить и подвести под стимульный контроль – выполнять эти модели не тогда, когда хочет дельфин, а когда хочешь ты. Передача информации, возможность обучать друг друга – от эволюции, иначе им не выжить в чуждой среде, но это поражает.

— Надо ли наказывать дельфинов за неправильно выполненную команду?

— Ни в коем случае! Неправильный тренер думает: я этому рыбу не дам, первый нырнет и объяснит второму, что нужно сделать. А правильно – научить этого, потом – этого, и помнить, что у них может быть разный социальный статус. Может быть, они по своему положению в группе не должны стоять рядом. Это тоже надо учитывать. Но если ты дал команду дельфину, и он её выполнил, ты должен его поощрить. Не выполнил – повтори, не получилось – объясни, вернись на шаг назад. Поощрение – подкрепление, это не обязательно рыба. Для дельфина это может быть тактильным ощущением, плаванием с другим дельфином или человеком. Это может быть доступ к вольеру, где живут «девочки», самки дельфинов.

Фото Андрея Афанасьева.

То, что они голодные за рыбу будут работать – чушь. Если не будешь кормить дельфина или будешь его недокармливать, он будет страдать от жажды. Он не пьет солёную воду. Он пресную воду получает из рыбы для поддержания внутреннего гомеостаза. Если ему не дать нужное количество рыбы, он захочет пить, находясь в солёной воде. Этого делать категорически нельзя, это угрожающее жизни состояние. Поэтому есть правила, написанные кровью дельфинов и людей, которые за ними ухаживали: определённое количество рыбы от веса самого животного дельфин должен съедать обязательно, делает он или не делает что-то. У него идут энергозатраты – на дыхание, на терморегуляцию, на проплыв. Не накормить – он начинает сам себя кушать. Внутренний катаболизм работает так: если он расщепляет один грамм жира, он получает четыре грамма воды.

— О дельфинах говорят, что они спасают людей, тонущих в море. Это правда?

— Нет. Им наплевать на людей. Дельфин использует для ориентации в море эхолокацию. Ему не нужно подплыть к тебе и посмотреть на тебя «дельфинячим взглядом». Он с определенной дистанции получает всю информацию о том, кто находится перед ним: сородич это или нет, опасно или не опасно, съедобно или несъедобно. Человек для него не интересен никоим образом. Только если это не дельфин, который выпущен или убежал из дельфинария. При отлове, при помещении в искусственные условия мы ломаем сформировавшийся у дельфина инстинкт избегания человека. И дельфин, поживший в неволе, так или иначе понимает, что человек для него скорее не угроза, а положительные эмоции – рыба, какие-то тактильные подкрепления.

— Если мы выпускаем дельфина из неволи в естественную среду, он утрачивают навыки ловли рыбы?

— Нет, хотя об этом кричат все эко-активисты. Их не надо учить этому заново. 60 миллионов лет эволюции в голове у дельфина – он не забудет, как ловить рыбу! Если он рожден в неволе, ему не нужно смотреть, как охотятся его мама и папа, бабушки-дедушки, он это и так знает.

Главное, почему опасно выпускать животных из искусственных условий в естественные – эти животные не боятся человека. А люди бывают разные. Дельфины начинают лезть к человеку, не боятся сетей – они могут запутаться. У нас как-то из дельфинария убежало животное. Полтора года гуляло по Черному морю, пришло в Турцию. Турки видят, что он явно не боится человека, подходит к людям. Они через МИД оповестили черноморские страны – откуда сбежало? Через две недели мы поймали белуху и привезли сюда. Она не пострадала. Точнее, почти пострадала: турецкая сторона нам показала видео, когда белуха становится с открытым ртом, а ей в рот бросают банку кока-колы, батон хлеба…

— Какой ужас!

— Реакция человека – накормить. Проглоти она эту банку, через полгода банка бы растворилась, травмировала желудок – и до свидания. Вот почему опасно их выпускать. Мы их «сломали», и отучить их от человека очень трудно. Это доместикация, одомашнивание. Если нарушить мощнейший инстинкт боязни человека, то эти дельфины становятся в море неуправляемыми. Они могут к вам подойти, дать себя погладить. Но людей они не спасают.

— На чем основан этот миф?

— Есть ярко выраженный инстинкт сохранения вида – если дельфин ослаблен, болен, ранен, то социальная группа вокруг него начинает его поддерживать. И люди, с незапамятных времен видя такое, экстраполировали это на человека – дельфины спасают друг друга, поддерживают на поверхности воды, значит, они так же могут спасать людей. На сегодняшний день ни одного зафиксированного факта спасения человека нет.

Фото Андрея Афанасьева.

— А случаи нападения на человека, агрессивного поведения?

— Сколько угодно. Обычно это дельфины, побывавшие в условиях неволи. Дельфин не боится человека, подходит к нему. Как ведёт себя человек? Например, может ногтем попасть в глаз. Вот 10 человек хорошо поплавали с дельфинами в дельфинарии, 20 поплавали. А 50 человек? Если это неправильно организовано, может случиться всякое. Мы в своё время эти ошибки прошли. На каком-то катании кто-то попал маникюром туда, куда не надо попадать. Дельфин разворачивается, тыкает мордой, и у тебя ломаются ребра, ты тонешь. Такое бывает. Всё должно быть организовано правильным образом. Животные должны быть обучены. Люди, которые за это платят, должны страховаться персоналом дельфинария. Дельфины, которые допущены на оказание такой платной услуги, должны быть абсолютно здоровы от бруцеллеза, лептоспироза, герпеса, гриппа, рожи – это все зооантропонозы, которые потенциально опасны людям. И это на себе «таскает» дельфин. И в обратную сторону это может проскочить – от человека к дельфину.

— Сейчас дельфинариев очень много. Это хорошо или плохо?

— Я считаю, что это плохо, потому что невозможно в каждой станице организовать корректные условия содержания животных, которые соответствовали бы российским и международным правилам. В СССР не было норм содержания морских млекопитающих в неволе, в РФ их не было до 2019 года, а потом были приняты правила №1937. В результате дельфинарии стали меняться, а кто не смог измениться, закрывались. И теперь их закрывают, потому что они не соответствуют нормам. И это правильно.

— Зачем вообще нужны дельфинарии?

— Дельфинарии нужны для того, чтобы максимальное количество людей увидело этих уникальных животных.

— Но вот в Индии, например, их запретили.

— Есть священные животные. Все знают, что у них это коровы. Но мало кто знает, что ещё и дельфины. У нас таких традиций нет. Или такой вопрос: зачем убивать дельфинов на мясо? После войны здесь люди выжили благодаря тому, что ели дельфинье мясо. Есть было больше нечего. Слава богу, появилась еда, промысел закрыли, и дельфинов есть уже не надо. Но мы едим коров или свиней, и проблем у нас не возникает. А вот японцы традиционно едят дельфинов и не собираются никаких конвенций подписывать. Я был в Японии, работал с ними не один год, и сюда японцы приезжали. Они берут ровно столько, сколько им надо. Для них нормально, что продаются консервы с дельфиньим мясом. Ради чего их лишать этих традиций? Там дельфинов очень много. Зайдите на нашу животноводческую ферму – там тоже кровь льётся. На этом можно «поднять волну», пиариться – но нужно ли?

— Ещё один миф о дельфинах – они лечат. С ними надо плавать больным детям и взрослым, и это поможет выздороветь. Это так?

— Это психоэмоциональное воздействие, и больше ничего. Кому-то надо прочитать интересную книгу, и ему станет легче. Кому-то – покормить белку с ладони, кому-то – дать морковку лошади. А кому-то – поплавать с дельфином. Психотерапевтический эффект огромный. Есть куча работ на эту тему. Обычно ссылаются на английскую литературу: люди, перенесшие инфаркт, лежат и не встают, а контрольная группа гуляет по парку и кормит лошадей морковкой. Вторые восстанавливаются гораздо быстрее.

Фото Андрея Афанасьева.

— Естественно. Даже если не кормить лошадей.

— Вот именно. С другой стороны – якобы дельфин своим эхолокатором или биополем воздействует на человека, и тот от этого излечивается от всех болезней. Таких людей, которые такое говорят, да ещё за это деньги берут, надо в тюрьму сажать. Кроме психоэмоционального воздействия нет ничего. На Западе в своё время поняли, с какой интенсивностью и какие волны излучает дельфин, они их померили. Когда вы приходите в кабинет физиотерапии с больной коленкой, вам на неё прикладывают электрод, включают одну ручку – это интенсивность воздействия силы тока, и таймер – это продолжительность воздействия. Мы никогда ни одного дельфина в мире не научим подойти и с определённой интенсивностью включить свой локатор и не выключать его определённое количество времени, чтобы он излучал с определённой интенсивностью определённое поле. Это чушь. Аппарат это может сделать. Поэтому физиотерапия лечит, а дельфин – нет. Ему нечем. Если мы покопаемся в дельфине, в его органах и системах – там нет структуры, которая лечит. Нет там ничего чудодейственного.

— К тому же если такое «лечебное» купание неправильно организовать, оно может быть опасным!

— Конечно. Вот представьте: Москва, дельфинарий, всё красиво. Молодой человек делает предложение своей девушке, покупает ей сертификат на плавание. Девушка идёт в воду, дельфин ее катает, всё замечательно. При неправильной организации бывает, что дельфин «заигрался». Ему понравилось, и он не выпускает человека из воды. Тренер, который должен страховать, отошел покурить. Девочка наплавалась, нахлебалась воды, подтягивается на поручне вылезать, и тут дельфин ей прокусывает ногу. Не потому, что он хотел кусок мяса – он хотел её придержать за ногу, не отпустить. Но выглядит это со стороны как укус. У него на нижней и верхней челюстях по 44 зуба. Зубы острые, конические. Она ещё ногой дернула. Естественно, облако крови, предложение сорвано, трагедия.

А ещё есть опредёленное количество женщин, которые любят рожать в воду. Мало того – есть экстра-продвинутая категория женщин, которые считают, что будут рожать не просто в воду, а в присутствии дельфинов.

— Да вы что!

— И вот хоть ты тресни: пустите их на территорию биостанции! Одна с огромным животом, две другие тоже беременные… Были такие у нас. Их вдохновителя посадили, слава богу, а то ведь никакой жизни от них не было. Еле отбились. Но это не только в России! Мы по другому направлению работали в Израиле. 1990-е годы. С Красного моря, где тоже есть дельфинарий, приезжает коллега, они сотрудничали по научной части с университетом Берлина: «Андрей, у нас такая история … Едут беременные туристки, хотят у нас рожать. Мы их не пускаем, но они пытаются нас «сломать», настаивают, что будут рожать в плавающем плексигласовом аквариуме. Аквариум будет плавать, внутри роженица, с ней санитарка. А вокруг, за плексигласом, будут плавать наши дельфины. Что ты скажешь?»

Что тут скажешь приличного! Не дай бог. Но есть же и обратная статистика. В результате Минздрав Израиля на государственном уровне выгнал их из страны, запретил беременным приближаться к дельфинарию и рожать в воде. Вот такое бывает.

— Дельфины сейчас живут дольше, потому что их научились правильно содержать. Но зачем такая неволя, где долго живешь, ведь у тебя нет главного – свободы. Ты не можешь проплывать километры в открытом море, нырять на глубину, к которой привык…

— Это глубочайшее заблуждение, что в дельфинарии дельфины мало двигаются. Это категорически неправильно. На самом деле, на дельфина повесили «шагомер» в дельфинарии в Тель-Авиве. Одна стена там была стеклянная. Мы там демонстрировали летом «красных дельфинов» из России, а зимой занимались научными исследованиями. Поставили камеру, и сутки через стекло наблюдали за дельфином. Оказалось, что внутри бассейна 25 метров длиной, шириной 15 метров и глубиной 5.5 метра он проплывает от 120 до 180 километров.

— Это для них нормально, привычно?

— Абсолютно. В Таманском заливе глубина 2.5 метра – и рожают, и плавают, в ус не дуют!

— А то, что им скучно в бассейне? Они же привыкли постоянно менять обстановку, проплывать большие расстояния.

— Зачем? Они охотятся. Они следуют за рыбой. Надо другими глазами на это смотреть. Они плавают не потому, что им интересно – они ищут рыбу. Слово «интересно» тут вообще нельзя применять.

Фото Андрея Афанасьева.

— А какое надо?

— Важно, не важно, мотивировано, не мотивировано. У нас висят таблицы – есть пелагические виды дельфинов, которые живут в открытом море, на больших глубинах, им нужно пространство, долго плыть-плыть-плыть. Опять же – зачем? Они преследуют косяки той же сардины, которые идут по океану, и они идут за ними. У берега эти дельфины плохо живут. Неволю они очень тяжело переносят. Поэтому мы таких не содержим. Пробовали. И во всем мире пробовали. Оказалось, что наиболее перспективные виды для содержания в условиях неволи – это те виды, которые живут у берега, им не нужны большие глубины. Они за кальмарами не ныряют на полтора километра и знают, что такое мелкая вода – когда эхолокационные сигналы отражаются и ото дна, и от поверхности. Они знают эти препятствия. Эти дельфины легче переносят стеснённые условия, нежели пелагические виды. И оказалось, что афалины Tursiops truncatus (бутылконосые дельфины, как они называются во всем мире), наиболее перспективны для искусственного содержания.

— Что бы вы хотели изменить на биостанции, если бы представилась такая возможность?

— Я бы, наверное, подумал о бытовых условиях для сотрудников. Связь нужна нормальная, интернет. Тогда упрощается возможность общаться с коллегами. Естественно, надо улучшать условия содержания животных, если мы говорим, что нам нужно для проведения определённых работ круглогодичное содержание дельфинов.

Например – мы занялись искусственным оплодотворением дельфинов. Было такое намерение – превратить Утришскую морскую станцию в роддом для дельфинов. Не превратили только потому, что это дорого. У тебя есть дельфины, на содержание которых тратится огромное количество денег, а дохода они не приносят. Ну, написал ты статью, ну, родились у тебя малыши. Если ты этих малышей не оформил в государственное разрешение, не увёз, не продал в Китай или Германию, ты не окупил все затраты. Нужен водозабор для дельфинов, канализация для людей. Много что нужно.

— Какие чувства вы испытываете к дельфинам после 40 лет работы с ними?

— Такие же, как и в начале. Трепетные и самые что ни есть чистые. Они так же ночами снятся, так же переживаешь, как за своих детей. Всё так же, если ночью подумал о чём-то, то уже не уснёшь. К этому привыкнуть невозможно. Если мы их теряем, то это трагедия.

— Они для вас индивидуальности?

— С профессиональной точки зрения считается, что они все должны быть одинаковы. Но не получается. Они все имеют ярко выраженный характер – кроме внешности, кроме повадок и привычек. Чем дольше с тем или иным дельфином работаешь, тем больше привязываешься.

— А любимчики у вас есть?

— Не должно такого быть. Я с ними со всеми работаю, и те животные, которых вы здесь видите, кроме одного маленького самца, рожденного в неволе, все мною были пойманы когда-то в Тамани. У них таманские корни. С ними сейчас работают тренеры Антон и Кирилл, старший тренер Олег и ветврач Ольга. Я с ними напрямую не контактирую, хотя люблю. Но кого-то из них мне выделять не хочется.

— Опять непрофессиональный вопрос: они не таят обиду за то, что вы их поймали?

— Обида, таить – антропоморфизмы. Они не знают, что их поймали. Они испытывают глубочайший стресс пленения из-за мощного выброса кортизола, главного гормона стресса. Некоторые из-за этого могут даже погибнуть. Некоторые выдерживают. Некоторым мы купируем это состояние, используя особое отношение и определённую химию. Вот и всё. Привезли – скорее начинаем «сдувать с них пылинки». Не надо говорить, что «вы разрушили семьи, половина осталась в Тамани! Они плачут!» Ловил и ловить буду, дай бог, потому что мы это делаем правильно. Щадяще. Как выбрать группу, как подойти в море, как посмотреть – есть ли беременные самки, нет ли малышей прошлого года, есть ли они, нужны ли такие животные… И только тогда принимаешь решение. Но, как правило, разворачиваешься и уходишь. Приходят следующие дельфины – снова смотришь. Самому решиться – это гигантская ответственность.

— Почему с научной точки зрения важно изучать дельфинов? Что это даёт?

— Человек на то и человек, что хочет всё знать. Это фундаментальные знания. А с практической точки зрения – например, изучение механизмов сна даёт нам важный выход для лечения его расстройств. Есть много сонных расстройств. А у дельфинов нет цикла «сон-бодрствование», как у нас. У людей огромные проблемы от бессонницы, от недосыпания, с этим связаны психические расстройства. А дельфину можно поспать две секунды одним полушарием мозга, а через несколько часов поспать три секунды другим – и всё. У него нет цикла «ночь-день», ему это совершенно не нужно.

Возможно, мы научимся это каким-то образом использовать. На сегодняшний момент хорошо, что мы изучили, как они спят. Может быть, когда-то это даст нам прорыв. И таких возможностей, уверен, целое море.

Фото Андрея Афанасьева.