Социальная жизнь животных иногда до изумления напоминает человеческую – достаточно взглянуть на клещей, которые раздевают своих самок, на воробьёв, которые не любят слишком общительных партнёров, и на гремучих змей, которые по-товарищески успокаивают друг друга.

Ухаживание с раздеванием

Личная жизнь паутинных клещей сложна: самка откладывает неоплодотворённые яйца, из которых выходят самцы, и оплодотворённые, из которых появляются самки. При этом половая физиология клещей такова, что самец, который первым оплодотворит самку, станет отцом всех её дочерей до конца её жизни – после него на самку могут претендовать другие самцы, но особого смысла для них в этом нет. Поэтому среди самцов разгорается нешуточное соперничество насчёт того, кто будет у самки первым. Обычно самец старается найти молодую самку, которая вот-вот вступит в брачный возраст, и начинает её усиленно охранять.

Самец обыкновенного паутинного клеща Tetranychus urticae. (Фото: Gilles San Martin / Flickr.com)

По мере созревания клещи линяют. Перед линькой старая хитиновая «кожа» начинает отслаиваться от новой, которая образуется под ней; тело клещей приобретает серебристый оттенок из-за воздуха, который попадает в промежуток между старой и новой кутикулой. Может быть, самец на глаз определяет готовность самки к решающей линьке, может быть, он чувствует это как-то ещё, но как только самка становится серебристой, охраняющий её самец начинает постукивать по ней лапками, побуждая побыстрее начать линять. Самка раздувается, чтобы старая кутикула лопнула, и самец начинает активно её с самки стаскивать. Причём стаскивает он её таким образом, чтобы в первую очередь освободились гениталии на заднем конце брюшка. (Когда самка линяет без помощи самца, то «раздеваться» она начинает с головы.)

Пока самец стережёт свою самку, ему приходится драться с другими самцами, которые открыто предъявляют на неё свои права. Кроме того, есть самцы-соперники, которые в драку не вступают, но стерегут подходящий момент, чтобы спариться с самкой, которая полиняла сама, а её самец на время потерял бдительность. То есть для самца есть все резоны помочь самке в линьке – так больше гарантий, что отцом её потомства будет он и никто другой. Но в жизни могут случаться разные ситуации, и было бы интересно узнать, что бывает, когда самец помогает самке линять, и тут вдруг перед ним появляется самец-соперник: начинают ли они драку сразу, или вместе, чего доброго, помогают самке в линьке, и лишь потом начинают выяснять отношения, или же соперник сразу удаляется, поняв бессмысленность своих притязаний.

Гремучие змеи успокаивают друг друга

Для человека справиться со стрессом проще, когда рядом кто-нибудь есть, и особенно если этот кто-нибудь оказался с нами в одной лодке, то есть с ним случилась та же беда. Точно так же обстоят дела у гремучих змей, которые, как любые живые существа, способны нервничать, переживать, вообще испытывать стресс. Прошлым летом в Frontiers in Ethology была опубликована статья, в которой описывали эксперименты с гремучниками Crotalus helleri: их попарно сажали в просторное тёмное ведро; тем, кто сидел поодиночке, подкладывали толстый канат как заменитель настоящего живого соседа. Двадцать минут змеи привыкали к новой обстановке, а потом по их убежищу начинали стучать палками. Змеиный стресс можно измерить по сердечному ритму: их сердце, как и наше, от беспокойства бьётся чаще. Специальные датчики, закреплённые на змеях, показывали, что от стука они начинали беспокоиться. Потом, когда стук прекращался, они ещё какое-то время волновались – но те, кто сидели парами, успокаивались заметно быстрее, чем те, которые сидели поодиночке. То есть присутствие товарища по несчастью помогало гремучникам быстрее снять стресс.

Гремучник Crotalus helleri. (Фото: Grigory Heaton / Flickr.com)

Поскольку речь идёт о змеях, это кажется странным. На самом деле, про гремучих змей говорят, что они криптосоциальны: они отличают родственников от неродственников, и в определённых условиях формируют социальные сети друг с другом. Например, в некоторых популяциях они зимуют большими компаниями, и также большими компаниями собираются беременные самки, которые потом часто остаются на какое-то время рядом с потомством. Назвать их совсем социальными нельзя, но всё-таки некоторые психологические бонусы от общения друг с другом они получают.

Брачный обман

Сезон размножения для самок травяных лягушек означает трудные времена: их самцы стремятся спариться с наибольшим числом самок, и самки нередко обнаруживают себя буквально облепленными целой оравой самцов. Это не так смешно, как может показаться: самку могут сильно поранить, а то и вовсе утопить, если она надолго окажется в воде под кучей самцовых тел. (Лягушки могут поглощать кислород кожей, но у них есть также и лёгкие, и без лёгочного дыхания воздухом им не обойтись, особенно, если вода бедна кислородом.)

Но у самок есть некоторые хитрости, которые помогают им избавиться от чересчур назойливых самцов. Во-первых, они имитируют специальный недовольный «квак», который издают самцы, когда с ними пытается спариваться другой самец. Лягушачьи самцы в брачный период пытаются спариваться буквально со всем, что движется, вплоть до жаб и саламандр; что уж говорить про самцов своего же вида. И если самец травяной лягушки чувствует, что его перепутали с самкой, он подаёт сигнал, чтобы на него не тратили время – и этот сигнал, как было сказано, самки умеют имитировать.

Самец травяной лягушки, обнимающий самку, которая притворяется мёртвой. (Фото: Carolin Dittrich / Berlin Natural History Museum)

Во-вторых, самки притворяются мёртвыми, то есть вытягивают передние и задние лапы и замирают как бы в трупном окоченении. Самец опять же может какое-то время повозиться около такой самки, но, будучи не в состоянии ухватить её поудобнее, быстро отступает. Обычно тактику «притворись мёртвым» животные используют против хищников; самки травяных лягушек – едва ли не первый пример, когда подобным образом пытаются отделаться от ненужного ухажёра.

Дружба с чужаками

Среди животных сотрудничество не редкость, но обычно сотрудничают те, кто в той или иной мере связан родственными связями. Это вполне объяснимо с эволюционной точки зрения: если стоит задача во что бы то ни стало передать в следующее поколение свои гены, то родственникам помогать не просто можно, а нужно, ведь гены у вас во многом общие. Причём помогать близкому двоюродному родственнику выгоднее, чем четвероюродному – опять же по той причине, что у двоюродных родственников больше общих генов (или, точнее, общих вариантов генов).

Тем не менее, в природе есть примеры дружбы за пределами семьи или клана. В ноябре в Science вышла статья с результатами многолетних наблюдений за двумя группами карликовых шимпанзе (бонобо) в одном из заповедников Конго, то есть в их естественной среде обитания. Группы жили по соседству, но если там и были какие-то межгрупповые родственные связи, то очень далёкие. Тем не менее, нередко можно было видеть, как бонобо из разных групп чистят друг другу шерсть и делятся едой. Более того, бывало так, что бонобо в конфликтах искали себе союзников в другой группе (хотя карликовые шимпанзе известны своим миролюбием, это не значит, что у них не случается ссор и драк). В целом, если сложить всё время, когда разные бонобо мирно общались с членами другой группы, то окажется, что на межгрупповую дружбу у них ушло 20% от двух лет, в течение которых за ними наблюдали. Иные встречи длились не более часа, но иногда шимпанзе проводили в обществе чужаков несколько недель. Наибольшей готовностью общаться с представителями другой группы отличались те, кто активно общался и со своими одногруппниками.

Из всех случаев, когда бонобо в союзе с кем-то нападали на кого-то третьего, в 15% их союзником был кто-то со стороны, то есть из чужой группы. Наконец, из всех случаев, когда бонобо делились друг с другом едой, в 6% они делились с чужаками. И только в 14% из этих 6% бонобо получали что-то в ответ. То есть непосредственно выгоды в одаривании едой чужаков не просматривалось. Конечно, можно представить, что шимпанзе рассчитывали на то, что одариваемые когда-нибудь потом воздадут им за угощение, но это «когда-нибудь потом» выглядит слишком туманно.

(Фото: Patrick Dirden / Flickr.com)

Более того, своих близких бонобо (как и обыкновенные шимпанзе) помнят годами. Об этом в конце года в журнале PNAS написали сотрудники Сент-Эндрюсского университета, Университета Киото и других научных центров, которые нашли несколько зоопарков, в которых были шимпанзе, разлучённые со своими старыми родственниками, знакомыми и друзьями. Им показывали фото этих родственников, знакомых и друзей вместе с фото каких-то других шимпанзе. Реакцию определяли с помощью специального устройства, отслеживающего направление и длительность взгляда.

И обыкновенные шимпанзе, и бонобо смотрели на старых знакомых дольше, чем на незнакомцев, что можно было расценить, как узнавание. Причём многое зависело от того, в каких отношениях они были с бывшими товарищами: если отношения были тёплыми, то на такого друга смотрели пристальнее, чем на того, с кем в прошлом случались трения. Одна из подопытных бонобо не видела членов семьи двадцать шесть лет, тем не менее, на фото она их явно узнала.

На самом деле, животные хорошо запоминают друг друга: подобные исследования проводили для врановых птиц, да и многие владельцы собак с кошками могут рассказать, как их питомцы встречают хозяев после долгой разлуки. Но в случае с обезьянами главная особенность не в самом запоминании, а в длительности, всё-таки двадцать шесть лет не шутка. Из других животных что-то похожее наблюдали у дельфинов афалин, которые помнят голоса товарищей на протяжении двадцати лет.

Общение с любовью и без

Общительному человеку проще найти себе пару, чем малообщительному, при этом, общаясь, лучше не перегибать палку – слишком общительных персонажей обычно не очень любят. Банальная психология – настолько банальная, что даже для воробьёв это не секрет. В Бристольском заливе есть остров Ланди, на котором живёт популяция воробьёв. С острова и на остров они улетать и прилетать не могут, значит, за ними можно наблюдать с уверенностью, что изменения в частоте генов обусловлены только собственными свойствами птиц. (Иными словами, если вдруг какой-то ген стал встречаться с повышенной частотой, то это не от того, что в популяцию прилетели чужаки, и если частота гена упала, то не от того, что кто-то из местных улетел.) Изучая образцы ДНК в каждом поколении воробьёв, можно восстановить родственные связи и понять, чьё потомство оказалось более многочисленным.

(Фото: Marvin Zettl / Unsplash.com)

У воробьёв не просто брали ДНК – на них были закреплены специальные датчики, которые фиксировали, когда воробьи находятся близко друг к другу. Но дело было не просто в том, что воробей окружён обществом, важно было, что конкретный воробей проводит время не абы с кем, а с конкретными друзьями. То есть датчики были индивидуальные и фиксировали именно дружескую близость, а не просто пребывание в гуще стаи. Среди воробьёв были как более, так и менее общительные. У более общительных было больше друзей, в том числе и противоположного пола. И на первый взгляд это давало преимущество в смысле размножения: в статье в Behavioral Ecology, которая вышла в прошлом марте, говорится, что чем более общителен был воробей, тем больше у него появлялось потомства после очередного брачного сезона. Но за популяцией наблюдали целых двадцать лет. Воробьи успевали родиться, прожить жизнь и умереть. И когда преимущества общительности оценили на большой временной дистанции, то оказалось, что лучше быть умеренно общительным, чем слишком общительным. Правило «чем общительнее, тем больше потомства» в больших временных масштабах не работает. Если ты чрезвычайно общителен, то в нынешнем году у тебя, вероятно, будет много птенцов. Но со временем окажется, что большую часть популяции составляют потомки особей с умеренной общительностью.

Тут нужно подчеркнуть, что под общительностью понимается в том числе и количество друзей противоположного пола. Можно предположить, что когда у воробья или воробьихи много товарищей, которые могли бы стать потенциальными партнёрами, то это перестаёт нравиться самим потенциальным партнёрам. Дружеское общение, возможно, не прерывается, но на что-то большее рассчитывать не приходится.

«Гормон любви» не обязателен для прочных чувств

«Гормоном (или нейромедиатором) любви» называют окситоцин – он усиливает эмоциональную привязанность между родителями и детьми, между друзьями, между влюблёнными, вообще между любыми близкими людьми. Когда-то считалось, что он нужен только при родах и при вскармливании ребёнка – он действует на мускулатуру матки и стимулирует образование молока. Но потом у окситоцина обнаружили социально-психологические свойства, и интерес к нему резко возрос. Эти свойства он демонстрирует как на людях, так и на животных, и как можно догадаться, львиная доля нейробиологических исследований, посвящённых окситоцину, как раз на животных и выполняется.

Главные звери здесь – желтобрюхие полёвки, которые, в отличие от полигамных ближайших родственников, сохраняют исключительную привязанность к брачному партнёру. Они живут постоянными парами, вместе растят детёнышей и предпочитают проводить время преимущественно друг с другом, хотя рядом могут быть и другие полёвки. В какой-то момент у желтобрюхих полёвок заметили определённые особенности в нейрохимии мозга, отличавшие их от ближайших видов-родственников. Есть множество экспериментов, которые как будто подтверждают, что верность партнёру у полёвок обусловлена именно окситоцином. Например, опыты с отключением окситоциновых рецепторов. У окситоцина, как у любого гормона или нейромедиатора, есть рецепторы, через которые он действует на клетки. И вот когда у полёвок подавляли активность гена окситоциновых рецепторов, или же блокировали сами рецепторы, то брачные социальные связи у них слабели, они начинали вести себя в некотором роде полигамно.

Желтобрюхие полёвки. (Фото: Nastacia L. Goodwin / University of California, San Francisco)

Но вот в январе прошлого года в Neuron была опубликована статья с результатами, которые заставляют усомниться в том, действительно ли «гормон любви» так уж необходим для любви. Эксперименты ставили с генетически модифицированными полёвками, у которых от рождения рецепторы к окситоцину не работали. У модифицированных полёвок получалось меньше молока, когда наставало время кормить детёнышей, но в остальном никаких особенностей ни в развитии, ни в поведении не было.

Формирование социальных связей проверяли так: самца без окситоциновых рецепторов и обычную самку сажали в одну клетку на неделю, после чего перемещали в другую клетку, устроенную более сложно. В этой второй клетке было три отделения: в одном сидела полёвка-самец, в другом – та самка, с которой он перед тем провёл неделю, а в третьем отделении была ещё одна самка, совершенно незнакомая, хотя возрастом и размером похожая на первую. Самец мог свободно перемещаться по всей клетке, и оставалось только оценить время, которое он будет проводить рядом с партнёршей (в других вариантах эксперимента главным действующим лицом становилась самка, выбиравшая, с кем дольше посидеть, со знакомым самцом или незнакомым). Оказалось, что полёвок без окситоциновых рецепторов тянуло к их партнёрам с той же силой, что и обычных грызунов, то есть прочные чувства возникали и сохранялись без окситоциновой сигнальной цепочки. В целом такие полёвки жили, как все прочие, постоянными парами и вместе растили детёнышей.

Это не первый раз, когда с «гормоном любви» возникают проблемы, и мы про эти проблемы неоднократно писали. И если уж у полёвок «отношения» не так уж сильно зависят от окситоцина, то человеческую любовь и дружбу привязывать к одной-единственной нейромолекуле и подавно не стоит.